Все двери, выходящие из этой комнаты, были заперты. Янек не стал их толкать. Он опять замер, прислушиваясь к доносившимся звукам пения. «Наваждение какое-то, – прошептал Янек и вспомнил, что где-то слышал эти звуки. – Нужно залезть туда с другого окна.

Он бросился к окнам – но их не было. Только стены с подвижными тенями. – Но здесь нет окон! В какое я пролез? Черт возьми!

Совсем рядом, за правым плечом, стоял человек. За какой надобностью ему так затаенно молчать, выдавая себя звучным дыханием. Янек оторвал глаза от пола и в поле его зрения попали ноги этого человека.

«Да он весь похож на меня…» – Янек судорожно рассмеялся. Он увидел свое отражение в зеркале, с которого сползло покрывало.

Он бросился к проклятому портрету и содрал его, обнаружив белых червей, и начал топтать ногами скомканное полотно. Раму он поднял над собой и швырнул в зеркало, за ней полетел тяжелый стул, потом другой, фужеры от вина, канделябр, шкатулка, чертовы браслеты. Зеркало выдержало все. Лишь трещины избороздили его гладкую поверхность. И все больше выглядывал кто-то оттуда…

Янек перевернул стол, схватил с пола кинжал, и снова недюжинная сила сжала его пальцы на рукояти. Он приготовился защищаться, но от кого? В доме что-то было, и он готов был дразнить эту невидимую силу, чтобы вступить с ней в схватку.

– Кто здесь?! – кричал он, и беспорядочно размахивая кинжалом, он вышиб одну из дверей и побежал вверх по лестнице.

На втором этаже его поглотила тишина, и он прижимался к углам – крался как хищник за добычей к каждой комнате – прислушивался – приоткрывал двери – бросался в темноту – распотрошил огромный шкаф, где мог кто-то скрываться – перевернул кровать… Все тщетно – таинственный враг так и не проявил себя…

В одной из комнат он уперся в стул с высокой спинкой, что стоял напротив двери, потерял равновесие и завалился на одно колено рядом с ним. Кинжал выпал, Янек бросился на пол и стоя на коленях стал рыскать по полу в поисках своего оружия. Каждый предмет он хватал и быстро ощупывал. Он уже почти дополз до окна с распахнутыми шторами и в сиянии луны над спинкой кресла появились очертания головы сидящего в нем человека. Сомнений быть не могло – за спинкой торчала голова священника. Получалось, он сидел лицом к двери – и ждал, когда Янек вернется…и оглянется на него…. Он сидел на стуле и ждал его.

– Отец Марк! – непроизвольно вырвалось у Янека.

Священник не шелохнулся.

– Отец Марк! Что Вы здесь делаете?! – боль пронзила пальцы его рук, на которые он опирался на полу. Он увидел, как тяжелые сапоги топчут его пальцы, и больно поднять глаза на хозяина этих сапог.

– Да где этот чертов кинжал? – лезвие, наконец, блеснуло на полу, и он схватился за него двумя руками, прорезая до крови ладони. Вот он уже держит оружие перед собой уцелевшими пальцами, и направляется к стулу…, к пустующему стулу, потому что там уже никого нет. Он хватает проклятый стул – поднимает над собой и стул летит в проход и крошится на части.

В одном из проходов промелькнула сутана, и Янек ринулся туда. Стояла пыль – значит, не показалось. «Священник здесь!» Янек скрывался за каждой стеной, выжидал, перебегал к новому месту, выкрикивая священника. Вот чья-то тень проползла по стене коридора, освещаемой луной, и он перебежал в комнату напротив, но никого не встретил. Одна рука с переломанными пальцами беспомощно повисла, другой, еще способной подчиняться, он растворил все двери. И ветер из распахнувшегося окна поднял шторы и вслед за упавшими со стола предметами, бумаги полетели по дому. «Я поймаю тебя!» – он спрятался за стеной, пока тень не сдвинулась перед ним с места.

Он вернулся в зал, где устроил погром и увидел, что сам уже весь в крови. Кровь струилась с ладоней под рукава сутаны. Он оглядел себя – на нем была сутана. Неведомое ему напряжение окунуло все тело в дрожь, по лицу потек холодный пот, и в горле сдавило дыхание.

Двери, как бешеные собаки, метались на петлях. И зазвенел металл браслета, скатывавшегося по лестнице.

«Священник наверху. Но наверху я все прошел. Его там не было!»

– Не поднимать! – скомандовал он себе, и встав посреди комнаты он обратился к своему врагу: –Выходи! Чертово отродье!

Янек почувствовал, как сжалось все внутри, а лезвие в непослушных руках уже чертило кровавые знаки сквозь одежду на его теле, и нельзя было отвести руку в сторону…

…На кладбище стояли предутренние потемки, и кое-где, широкие, как лапы медведя, листья кустарников начинали мокреть, тяжелея под росой, и даже отблескивать…. Ночной копальщик могил спешил успеть к рассвету. Утих северный ветер, что навевал ночную прохладу, но дыхание копальщика становилось все звучнее – он заметно устал, наклонясь вперед и упираясь рукой в черенок лопаты.

В темноте эти звуки были особенно слышны. Лес замер вокруг, в ожидании грядущего дня, и притаилось кладбище, будто в ожидании новых постояльцев.

– Могилы растут одна за другой! – глухим голосом проговорил священник, и отбросил лопату, едва справляясь с одышкой.

Завершив яму, он перешел к могиле, на которой белели кости животных, собрал их в мешок, отнес с кладбища и высыпал в овраг.

Он быстро вернулся и огляделся вокруг. «Дуновения воздуха обычно приносят облегчение. Но нынче был тяжелый ветер с гор Гроллендаген. Наверное, к непогоде. Что еще он принесет? Не успеваю копать… Пока воюю с одышкой. Сколько можно успеть? Сидишь, унимая боль и ждешь, когда отпустит. Но почему? Почему люди так безумны в ненависти своей? Следят за мной, и готовы на убийство, готовы на любую мерзость. Готовы раскопать мои захоронения! Нарушить прах и память, прах и память… Но каждого ждет расплата!»

– …Откуда в них такое неверие? Готовы раскопать неизвестную могилу. Потревожить прах умершего – и не бояться Бога!»

Над свежевырытой ямой, он собрался произнести молитву. Но вновь на него набросилась неведомая стихия. Его трясло, как трясет возницу, управляющего лошадьми на каменистой дороге. Неожиданно он ощутил прилив сил и мощными руками стал делать подкоп под могилу старухи, разгребать кладбищенскую землю, углубляясь вниз, поминутно сдерживая кашель и обмазывая лицо грязными руками. Силы еще прибавлялись. Он сбросил с себя сюртук и рубаху. По потному телу пробежала прохлада. Гора земли, вырытой им, уже была с человеческий рост.

Он пролез под плиту, выбросил оттуда череп, и следом вытолкнул наружу гроб, еще не охваченный гниением и тленом. В образовавшуюся пустоту, викарий сапогами натолкал рыхлой земли.

…Гроб легко двигался к своему новому пристанищу, оставляя широкий след. Это убежище смерти пустовало изначально, и викарий знал, что в нем никого нет и его можно столкнуть в свежую яму.

Он поднял извлеченный череп, осмотрел его, очистил от земли:

– Как ты там оказался? Без своего скелета и без гробины?

Неизвестный череп покорно молчал, скрывая свою историю. Но допрос продолжался:

– Кто был твой обладатель?

Викарий бережно принес сверток, с останками кого-то, спустился в свежую могилу и сложил в пустующий гроб.

– Любой человек должен быть похоронен, даже если от него остаются куски мяса…

Но в голове его помутилось, он зашатался, как выпивоха из харчевни, и упал возле гроба.

Он очнулся лежа, в тесном положении, где нельзя было пошевелиться. Руки были прижаты с обоих боков так, что поднять их оказалось невозможно. Он повернул голову в сторону – взгляд уперся в деревянную стенку, и тут же покачнулась голова. Сомнений не оставалось – он лежал в гробу, и казалось, что гроб не стоит на месте. Его тащила в заданном направлении какая-то сила – двигая плечами в стороны, он стал расшатывать гроб, пока не вывалился из него. Обернувшись, он увидел, что находится на прежнем месте, и никого вокруг, и гроб стоит перед ним.

…Он сидел отрешенно, поставив глаза в разрытое черное логово, и тянуло его туда, как тянет любого, заглянувшего за пределы человеческого понимания жизни и смерти. Тянуло, будто веревками за шею. Ему показалось, что облегчение наступит только тогда, когда оставишь все земное, и сляжешь в могилу. И старуха уже сидела совсем близко, на старом, обсыпавшемся холме, откуда он давеча вытащил гроб. Старуха сидела, сложив костлявые руки на коленях, и смотрела на него горящим взором. Ждала от него чего-то, не молитвы, не сочувствия….. И не было у него слов. И не было молитвы. Но он держался за крест.