– На прошлой неделе я видел неизвестного всадника в черном, – из толпы вдруг выбрался щуплый паренек, в котором все узнали Каяра, которого недавно водили в Ратушу, на допрос.

– Близко?

– Да! Нет! Будто он был мертвый.

– Мертвый?

– Будто он не управлял лошадью.

И Каяр стал показывать, как скакал тот всадник.

– Лошадь сама его несла.

– А какая была упряжка на лошади?

– Не разглядел, но попона была черная и так, будто волнами растекалась по спине лошади, эта черная попона.

– Волнами, говоришь?

– Да, волнами.

– Вот врать-то ты горазд!

– Вот вам крест, – и Каяр перекрестился. – А на всаднике была черная мантия.

– А потом куда он делся?

– Ускакал.

– Куда?

– Откуда я знаю. В лес.

– Но городская стража не докладывала ни о каких всадниках. Может ты начальника дозора перепутал?

Последние мессы, он, обычно проводящий их с таким упоением, остерегался смотреть на людей – он в каждом видел глаза тех, кто избивал его в лесу. Его обидчики не понесли ответственности, приходили в храм, и он понял, что не за молитвой, не за словом Божьим – они осмелели и пришли насмехаться над ним. Но не дрогнул ни один мускул на его лице – он не выдал волнения и гнева – он простил их.

Праздничная месса закончилась, по просьбе пастыря все услышали от него одну старую историю о женщине, с которой шесть недель подряд проводился Обряд экзорцизма. Ее стали подозревать, когда она начала сбегать от мужа, ходила как неприкаянная, выкрикивала разные непристойности. Но окончательно в ее одержимости убедились тогда, когда с приходом в здание церкви раздавались стуки, скрежет, дикие завывания, приводившие в ужас прихожан. К ней стали приглядываться внимательнее, и остерегаться стоять рядом. Однажды ее обнаружили на саркофаге, где она сложила руки и лежала, вытаращив глаза. На сеансах она демонстрировала невиданную силу, легко вырываясь из рук помощников священника, порывалась сдернуть настенный крест. Странно, по-змеиному двигала головой. Плевалась в лица окружающим. Схватила ритуальную книгу, с нечеловеческой силой разорвала ее в клочья, которые разлетелись пеплом, но никто не видел как книга горела! Казалось, не избавить ее от одержимости дьяволом. Но она излечилась. Ничего не помнила, даже как вырываясь однажды, сломала пальцы одному из помощников… Потом она много молилась, став ревностной католичкой – и прожила долгую праведную жизнь.

Едва за последним прихожанином захлопнулись двери, Отец Марк прошел по боковому нефу, оглядывая длинные ряды лавок; дабы убедиться, что никто не остался в храме, закрыл плотнее входную массивную дверь и по крутой деревянной лестнице поднялся на органную площадку. Последние дни играл легко и дольше обычного, а теперь медлил с первым нажатием на клавиши инструмента. Да еще приступы кашля усилились, – последствие ночи, проведенной в охотничьей яме.

Вдруг пальцы послушно легли на клавиши и органные трубы выдохнули первые звуки. Он решил сыграть свою любимую музыку Баха – Хоральную прелюдию фа минор. Он всегда стремился играть именно Баха в минуты духовных поисков, сомнений. Но эта, пожалуй, самая грустная, мелодия, несла для него особенный смысл.

Как никогда в эти минуты он ощущал себя монахом, ведущим божественный разговор посредством бессловесных звуков, проникающих в душу. Он молился играя. Он излечивал себя и людей, играя. Музыка стала для него молитвой святому Пафнутию, получившему много увечий в своей жизни. Но почему в этот музыкальный сеанс ему привиделись волки, из хищный оскал, и бег волчьей стаи, бег за обреченной жертвой…

– Волки! Волки! – к воротам Кодена бежали испуганные люди, с косами, топорами, веревками, корзинами со смольем. Волков поблизости не было, но все бежали безостановочно, не выпуская из рук свои инструменты.

Подозрения начались с утра, когда люди вышли в поле на косьбу, им показалось, что в ближайшей низине прошла стая волков. Позже это подтвердилось – волки окружали людей. Моросил мелкий дождь, над травой поднялось все комарье. Косари пошли зажигать огонь для дымовых ям, куда сбрасывали хвойные ветки, и тогда нос к носу они увидели волчьи морды, в упор смотрящие из кустов. Люди отступили – а волки? Волки отступили тоже, не решились сразу напасть на людей.

Стража издали увидела бежавшую толпу. Начальник караула оседлал коня и выехал навстречу. Он недоверчиво спросил у Отто, который казался напуганным меньше других:

– Где волки?

– Там! Там! Везде, – показывал ошалевший Отто.

– А кто их видел?

Конь вдруг под начальником стражи резко встал на дыбы, всадник слетел на землю, оставив в стремени застрявшую ногу.

Пока его поднимали – подбежали остальные люди.

Отто стал звать всех укрыться за воротами – волки из леса так и не показались.

– Отто! Угомонись! Они отстали!

– Сколько ж их было? – спросил один стражник.

– Мы насчитали шесть. Шесть точно…

– Да нет, с десяток.

– Это вы Праздник урожая отметили? – с подозрением спросили стражники едва сдерживая смех, когда перед ними проносили на руках их начальника, тот корчился от боли.

Трудно было поверить, как эти плешивые, бородатые и пузатые работяги могли испугаться стаи волков. Средь бела дня волки никогда не нападали, а уж тем более, когда народ собирается вместе работать и веселиться в праздник.

Под вечер на всякий случай в лес был отправлен дозор, но он вернулся ни с чем – ни волков, ни даже их следов не обнаружили.

И наступила ночь, черная и промозглая. Началась она с выкриков ремесленников, что не успели на ярмарке распродать товар, объезда патруля, снаряженного бургомистром для установления спокойствия, шарканья сапогами по брусчатке древнего по годам торговца смолой для факелов.

А закончилась послепраздничная ночь пеплом, черным пеплом, что лег на крыши домов, дороги и мостовые, и даже на спины свиней и гусей, что ночевали во дворах под открытым небом. А последний алхимик давно умер, секреты свои никому не передал – детей, да и подмастерьев у него не было.

…Другим днем, прямо из церкви Отец Марк направился к заброшенному особняку. Он решил изменить свой привычный распорядок, когда после проповеди, оставался играть на органе или посещал хворых и убогих. Бабки-травницы за воротами долго провожали его глазами.

Стоял ветреный день. Кашель усилился. Одежда липла к телу от встречных потоков, и идти было тяжелее, чем обычно. На выходе из города стражники почему-то все высыпали гурьбой перед воротами и предупредили его о волках. Они были встревожены – он отделался шуткой, улыбнулся, махнул им рукой и быстро спустился на тропу. Он шел и слушал музыку. В его голове все звучали звуки органа.

…Дверь была наглухо заколочена гвоздями, по пути он свернул к себе и захватил мешок с заготовленными топором и щипцами. Попытки отогнуть доски ничего не принесли, выдирать гвозди тоже не получилось – только ранил руки. Он утер со лба пот, и принялся прорубать отверстие, достаточное, чтобы проникнуть в коридор. Топор вяз в крепких березовых досках, еще мешал кашель, но это не могло сбить священника с намеченной цели. Он рубил с плеча – по щепе отвоевывая для себя проход в дом. Когда открылся коридор, с его стен и потолка пластами свалились штукатурка и лепнина, подняв облака пыли. Пришлось вдоль стены обходить образовавшуюся гору мусора.

По огромному, пустому, выложенному камнем коридору он шел, прислушиваясь к хрустящим под сапогами пластам гипса, за которыми слышались другие звуки непонятного происхождения… Барельефы… кажется в этом доме раньше были барельефы. Это они обвалились своей огромной массой, едва не засыпав его. Невесть откуда, взлетела птица, тяжело взмахивая крыльями, низко пролетела по коридору и скрылась в темных комнатах. Он уверенно открывал разные двери – входил – рассматривал обветшалое убранство. Расположение комнат здесь не отличалось от того, что было в его доме. Все три лесных дома: его, умершей старухи и этот – имели полное сходство по своей архитектуре, за исключением… Да! Барельефы были только здесь! Они остались в доме, а люди – нет. Они выжили людей.