Двойные двери нижнего зала почему-то также оказались заколочены, но поддались легче. Не выпуская топор из рук, викарий вошел под высокие своды. Его встретили белеющие ионические колонны с обвалившимися капителями пилястр и запах, как из подземелья.

Зал стоял в торжественной полутьме, и скорее напоминал склеп, где вместо гробниц уснули принадлежности интерьера. Та утварь, что предстала глазам, была покрыта толстым беловатым слоем пыли, который оказался не в силах одолеть лишь трещины на каминной доске. Старые вещи как угрюмые обитатели моря, залегли на дно и лениво поглядывали на гостя, забредшего в их спящее царство. Отец Марк, опасаясь нарушить их покой, медленно передвигался между ними; изредка шевелились его губы, будто сами по себе. Он прочитывал на вещах отголоски своих мыслей, забытых мыслей на забытых вещах. Он опустился на колени и поводил головой из стороны в сторону, упрашивая себя о чем-то. Он стоял перед расставленными на доске фигурами индийских шахмат из белой кости; оживленно, на низких тонах, заводил с ними разговор; протирал их носовым платком, за что-то извиняясь. И заблестели холодным блеском изящные воины-пешки, неприступные башни-ладьи, гордые слоны и кони, надменные ферзь и король.

…Из сваленного в углу хлама он извлек прутик из орешника, почерневший, но сохранивший таинственную надпись на латыни. Стоило слегка потереть поверхность пальцами – надпись стала более неразборчивой. Держа прутик в руках, хотелось им взмахнуть и не спеша повести философскую беседу у камина о минувших и предстоящих событиях, с акцентом на причинах событий. Священник отрешенно смотрел перед собой, что-то припоминая. Скорее всего это вызвало волнение в доме тех незримых сил, что без сомнения здесь существовали. По комнатам будто хлынули волны, несущие грохот обломков, вызванный штормом и надменные глаза исчадий ада уставились на пришельца.

Нервный импульс прожег спину священника, струя кипятка показалась бы ему сейчас не такой горячей. Подобие жалкой тени встрепенулось на стене и исчезло. Он ощутил колкий взгляд, обернулся и прокричал, расставив в стороны руки:

– Ты зовешь меня!? Да!?

В ответ он услышал тишину, нарушаемую то женскими всхлипами, то стуком водяных капель с потолков, то звуками бьющейся при падении с потолка штукатурки.

– Ты забрала Олину! – и после этого крика он сбавил тональность голоса, будто та, к которой он обращался, вошла в этот зал. – Ты. Загубила Суло. Наслала на меня беспутных людей! Нет! Ты не умирала! Смерть для тебя – это слишком просто. Зачем ведьме смерть, когда ее можно инсценировать? Ведьмы не умирают, они стучат в окна и двери христиан, и просятся на ночлег, они насылают порчу. Они бесятся. Тебе знакомо это?

Он взял кусок штукатурки и бросил его в окно, стекла рассыпались со звоном и стоном.

– Где будет твое отражение, когда я разобью окна, зеркала? – и он забросал камнями уцелевшие окна, оставив торчать лишь осколки.

– Когда ты отказалась от исповеди – я понял замысел. Сюжет начал развиваться давно – тогда, когда ты исчезла в моем отрочестве. Здесь, в доме, я был тебе сыном! Но тебе нужен был другой сын. И теперь ты решила это воплотить. Я избран апостолом дьявола. Ты будешь губить невинных, а подозревать будут меня. Людей будут рвать на куски – а подозревать будут меня. Пока не разорвут и не бросят собакам! И все за то, что я служу Богу. Да? Что я вырвался из когтей тьмы. Тебе нужна расправа надо мной? Я пришел! Пришел…., – его начинал душить кашель, но он успел выкрикнуть: –Дай мне знать! Дай мне знак!

Но от напряженного крика голос его сорвался, он закашлялся в этих облаках забвения и пыли. Из горла пошла кровь. Он выбежал из дома, и сдерживая новые приступы кашля, добрел до озера и упал в воду. Сколько секунд, минут, часов он провел распластавшись на поверхности воды и уткнувшись лицом в воду – он не помнил, он вынырнул от асфиксии.

Промокший возвращался в свой дом, дрожал от озноба, и разговаривал сам с собой. Его видели косари, ошалевшего и отрешенного. Вскоре они разнесут по городу весть о странном поведении священника, блуждающего в мокрой одежде по лесам. А он бежал уже по холодным коридорам своего пустынного дома, искал следы незваных гостей и слушал дикую мелодию главного дымохода над камином, который в ненастье, при сильном ветре, издавал особые воющие звуки…

На другой день он вновь пришел на то же место, и пришел туда на третий день и на четвертый…, уже в маске комедии дель арте. Казалось, здесь все было по-прежнему. Однажды, не отводя глаз от пыльного проема в коридор, он закричал своим охрипшим голосом:

– Мама! Не узнаешь? – он снял маску в которой прошелся до этого по дому. Это была маска Доктора Баландзоне. Как сохранилась она с тех времен? – Я твой сын! Я твой ребенок!

Прислушался.

Потом молился и спросил:

– Ты меня слышишь?! Я прихожу пригласить тебя в театр масок. Не молчи, я тебя вижу. И я не уйду, пока ты не выйдешь из-за колонны, не спустишься с барельефа, не выползешь из развалин.

Он поднялся с колен, раскрыл футляр, к которому не пристала пыль, извлек скрипку и смычек, и заиграл сосредоточенно и вдохновенно. Музыка была сначала страстной, как вода, прорвавшая запруду, а дальше лиричной и спокойной в своем естественном течении. Спиной он ощущал – тень нависла над ним, но не было такой силы, которая могла бы его отвлечь от игры.

Когда музыка стихла – дом затаился тоже.

Прокричал:

– Ты помнишь эту музыку?! Я разобью чертову скрипку! Я развалю весь дом! Я призову Божью силу, пока ты не оставишь в покое людей! Слышишь! Не тревожь никого! Кровь невинных не прольется! Слышишь?

Он замолк и напряг весь слух, прислушиваясь к шорохам и отдаленным стенаниям, пробежал по комнатам, остановился, замер – вот первый отдаленный стук, потом более отчетливый, как от каблуков, и снова шаги удалились, чтобы через некоторое время стук повторился и еще, еще раз раздался этот шаг хромой старухи …то отчетливо, то приглушенно… Трудно было ошибиться в его опознании.

Долго звуки уходящих шагов бродили по этажам, да так и растаяли в пространстве затхлого дома. Он прошел к креслу, устроился на нем и замер, как статуя, повесив за подлокотниками руки. Он что-то понял, глаза его засверкали, лицо осенила торжествующая улыбка. Сидел, уставившись в одну точку, пока тихо, чеканя каждое слово, не произнес:

– Ты здесь?

И снова тень промелькнула на стене.

– Ты позвала меня, потому что мы не закончили наш разговор, потому что я не отказался от сана. Молчишь? Ты будешь молчать – а я буду говорить! Мне не важно, где граница между жизнью и смертью. Мы можем снова начать ту жизнь, которая здесь была когда-то… начать нашу жизнь в нашем доме. Смахнем пыль и начнем. И те же роли бродячего цирка: Пульчинелла, Полишинель, Арлекин.

И еще отец – наверное, Ковьелло – умный слуга из театра комедии, или шут при дьявольском дворе. Не скажешь?

Он рано покинул этот грешный мир. Ты ему помогла в этом, я понимаю. Он за дверью! Жаждет встречи с тобой… Но ты скрываешься – отец в затруднительном положении.

…Несчастный человек. Как любил он тебя! Как мучился в предсмертных судорогах! Не дождался помощи. Ты сгубила его. А он тебе верил и до конца не мог понять кто же ты! Он не знал, что жил с ведьмой. Ты не пригласишь его сегодня?

Он замолк, вытянул губы, сжал их, снова вытянул.

Повеяло холодом и сыростью из дверного проема.

– Я знаю-знаю, я виновен… – он заговорил шепотом, ощущал, что ведьма подошла. Совсем близко пронесся ветер и смрад как из преисподней. Он застыл на месте, осознавая, что нельзя поворачивать головы, если хочешь узнать правду. Он резко задрал голову вверх и потерял сознание.

И увидел как сыпятся карты, как они сами сыпятся непрестанно с потолка., будто кто-то имеет из несчетное множество. И шаги и идет он, граф кричит свои дурацкие слова. И все смотрят на дверь – она должна вот-вот открыться.