Ночью, гремя рессорами, по дороге промчалась странная процессия с волчьей упряжкой. Сколько ни вглядывался Ларс, пытаясь развеять сомнения, но экипаж тащили волки. Проезд сопровождался заунывным воем. Опасаясь быть замеченным, Ларс забежал на холм, и не зря, он стал свидетелем, как внизу, на излучине дороги, вслед за процессией, рысью пробежала отдельная стая черных волков, высотой в холке каждый равнялся теленку. И не успел Ларс вернуться в укрытие, как снова его отвлек вой, и он увидел еще одну шестерку запряженных волков, таких же волков, что пронеслись совсем недавно, и снова с крытым экипажем, каких никогда не встречал Ларс в этих краях. Повозка была покрыта черным материалом с серебристой вязью, и будто окутанная облаком тончайшей серебристой вуали с узорами, какие можно видеть на склепах. Но кто управлял этими ночными экипажами? Кучеров он не заметил ни на первом, ни на втором экипаже.

Разбираясь с разбросанными в засаде вещами, Ларс уселся переобуться и вдруг остановился, держась руками за голенище сапога. Где-то в трех шагах за спиной затаился зверь. Пристальный взгляд хищника уперся в спину человека, и его нельзя было не заметить. Взгляд, спрятанный в кустах, сверлил и нагнетал страх на любого, кто под него попадал. Зверь готовился к своему смертельному прыжку, но рука Ларса уже лежала на рукояти меча. В мгновение ока зверь вырвался из своего укрытия, опережая колыхание листьев кустарника. Он метил в горло, но Ларс отпрянул в сторону и оказался на спине. Зверь махнул лапой, но уже был сделан легкий взмах меча, и отсеченная лапа. Раненый зверь взревел и побежал напролом в сторону густых зарослей. Он несся на задних лапах, оставляя сгустки крови. Ларс – победитель этой внезапной схватки, осмотрел отрубленную лапу. Она была тяжела, кровоточила, но что может смутить победившего воина, коим считал себя Ларс. Он небрежно бросил ее в мешок, прислушался и пошел удостовериться, что зверь оставил кровавые следы. Но больше Ларс не слышал ни воя волков, ни звука проезжавших экипажей. Последней ночью он увидел кого-то, проходящего в спешке по лесу. Видно было, как высокий человек этот придерживал рукой длинную верхнюю одежду, мешающую быстрой ходьбе… Ларс уже выбрался из под тулупа и попытался пойти за ним, да потерял его во мраке. Когда же человек тот появился вторично, он удалялся уже в другом направлении, где не было тропы, да и не могло быть в тех непроходимых зарослях талинника. Сколько потом ни старался Ларс, напрягая слух, ему все чудились то топот, то скрип ветки, то детский плач. И вот после утреннего нападения в тех же зарослях скрылся раненый, но не убитый зверь. Нужно найти священника! Нужно его отыскать, во что бы то ни стало. Ларс улыбнулся, в тайне наслаждаясь оставленной кровью на лице – он был близок к разгадке этих страшных тайн, близок, как никогда.

Этим утром Ларс пригрелся на солнце и очнулся от ожега тлевшей в пальцах самокрутки. Прежде его будил щебет птиц, но теперь утренние птахи затаились, и утро без птиц не похоже было на утро. «Отчего ж топоры не стучат? – Ларс вспомнил о лесорубах. – Наверно, не вернулись в этот лес». Ларс стал замечать, как изменилось поведение людей после последних событий. Никто не будет искушать судьбу. «…Скорее, заготовки теперь пойдут за стойбищем, у ледяных ручьев. А с новых мест возить будет дальше, может и оплату хозяин повысит. Ох, забыл, там хозяин-то старый помер, долго хворал… теперь новый! Неизвестно, как дело поведет. Может оно и к лучшему, что старый отмучился. Все к лучшему, что случается с людьми».

Так размышлял Ларс, вспоминая, как в предосенние сезоны он нанимался к лесорубам на перевозку леса, и опустился на траву, и прижав к животу колени, как медвежонок катался, пока не вымок весь до нитки. Так освежилось подуставшее тело, так он взбодрился духом, и, чувствуя жажду и голод, шел мелким, но уверенным шажком к ручью.

Вблизи от источника раздалось лошадиное ржание, там кучера чистили своих работяг-лошадей, но показываться им на глаза не стоило – заклюют расспросами. Он свернул на другую тропинку и терпел жажду, пока не прошел ворота, и не добрался до ближайшего городского колодца.

Проходя мимо мастерской жестянщика, он едва успел отскочить от стремительно проехавшего крытого экипажа. Погрозив кулаком, еще подумал: –А кто там был, в том экипаже? Сразу закипела его тревога – он не узнал кучера и это его встревожило еще больше. «Дурной знак!» – он сплюнул от дурного наваждения.

Вдруг кто-то незнакомый обернулся: и отчетливо прозвучали слова:

– Ты еще видишь и слышишь, но ты уже кусок мяса.

В двух шагах от дома, Ларс хватился своей котомки с недопитой бутылью вина, да поздно вспомнил. Увлеченный трофеем за спиной, он позабыл бутыль в овраге.

«Да бес с ней, – подумал Ларс. – Нашел о чем беспокоиться… Вот бы теперь встретить безрукого».

Во дворе своего дома он присвистнул, ловко взобрался на собачью будку, сдернул цепь, запутанную о заборный кол. Пес, стойко наблюдавший развеселого удальца, каким явился его хозяин, вежливо заскулил, но учуяв запах крови, добежал до забора, где хозяин повесил мешок, и стал неистово лаять. Ларс убрал ношу в сарай; присел, подставив свое лицо для обильного облизывания собачьим языком, и стал объясняться, почему не принес молока:

– Не встретил я молочника! Может, захворал он? А!? Ты не знаешь? Потерпи, – он потрепал своего любимца за холку, – погрызешь нынче костей. Нам обоим достаются теперь одни кости.

Ларс, охая, встал на ноги и все бурчал себе под нос: –Так, так. Пора мне к Марте. Заждалась, небось, пока я черта караулил. Тьфу! Черт, да черт! Уже оскомина на зубах. Надо пойти – перепрятать. Там крысы все пожрут, и никому не покажешь. Да хоть воды хлебну сначала.

Затворив за собой двери веранды, Ларс окунулся в непривычный холод. Марты дома не было. И даже кошка куда-то подевалась – не совершила своего привычного ритуала встречи. В нос ударило редким едким запахом – отпустило и накатило новой волной. «Откуда он взялся?» – удивился Ларс. Его потянуло ко сну. Сейчас он выпьет любимого молока, прокисшего до того, что сводит скулы. Еще бы горячего хлеба, того, что с раннего утра продает в своей лавке Эдвардс. Ларс поднял молочный горшок и приложился к нему так, что молоко потекло на грудь. Напившись, он ощутил во рту солоноватый привкус.

– Боже. Кровь! – вскричал Ларс. Вся его грудь была залита кровью, со сгустками молока.

Он повел глазами в сторону и обомлел. Перед ним лежала отрубленная человеческая рука.

Выбежав во двор, он окунулся в дождевую бочку – и держал в ней голову, будто страшась ее высунуть на белый свет. Он начал неистово обливаться водой, смывая кровь, пока не взмок весь и не задрожал, как осиновый лист. Вернувшись в дом, уже не нашел того страшного обрубка, лишь обнаружил разбросанные на полу осколки разбитого горшка.

– Гляди-ка! Пустой разбился – и с него ничего не вылилось. Я ж не допил его. Пока не свалишься в спанье – будет мерещиться чертовщина!

Стянув с себя рубаху, Ларс упал на кровать, и сраженный смертельной усталостью, погрузился в глубокий сон.

Он не услышал голосов за домом и осторожного стука по окнам. Это проходили мимо братья Гуннерсены, спешившие на скотный двор. Один из них, Мартин, заглянул в дверь, но заметив не растопленную печь, решил, что Ларс еще не вернулся из засады. С тем братья и ушли.

Ларс спал недолго, замерз и проснулся от холода, пробивающего насквозь. Перед ним стояла бутыль с вином, забытая в овраге, ее нельзя было не узнать – на дне налипли комья земли. А рядом лежал сверток его трофея. Откуда? Ларс точно помнил, как вошел в сарай и повесил мешок с этим свертком между деревянных заготовок. Нет! Он не мог решиться раскрыть свою страшную добычу, эту отрубленную дьявольскую лапу, тем более тащить ее в дом.

Он кубарем слетел с кровати, потер продрогшие предплечья, начал искать одежду. Но вдруг застыл как вкопанный, под взглядом из угла комнаты. Его передернуло как бескостную тварь, что приходила к нему в детстве, в страшных снах, когда пьяный разъяренный отец его бил и запирал на ночь в сарае. И он там скулил, не сомкнув глаз до утра.