– Еще раз спрашиваю, вы провели обыски в домах? – до Бургомистра долетели, как из глубокого погреба, слова Инквизитора.

Он утвердительно закивал. Но его невольно передернуло от угрожающего вида инквизитора. И бургомистру показалось, что узел на толстой францисканской веревке инквизитора, может туго затянуться и на его шее – таким глубоким, проницательным взглядом этот душепастырь одарил его, встречающего церковную особу со всеми почестями. Этот посмотрит на тебя, и увидит насквозь твои грехи, – смекнул Бургомистр. Он понимал, что вести о его мелких любовных утехах с прачкой (о чем судачат злые языки), могут донестись до волосатых ушей этого поборника безгрешности раньше, чем разговоры о священнике и безумной вдове Ларса.

Когда брат Рамон стал давать распоряжения, бургомистр услышал тихий хриплый голос человека, уставшего от земных дел и потому презирающего все, что заставляет его напрягать зрение, голос, слух, и даже мышцы. Этот голосовой скрип принадлежал долговязому, сутулому, и высохшему как щепка человеку. Но этот звук был так устойчив, как скрип березовой коряги под сапогом заблудшего путника. Что можно прочесть на этом замкнутом лице, в этих запавших выцветших глазах, которые брат Рамон еще и умудрялся щурить? Вот с его головы опустили капюшон, и вокруг широкой тонзуры инквизитора торчали клоки волос, как одинокие кустарники, обглоданные овцами, как купина, неопалимая ни огнем, ни временем.

Он опустил голову еще ниже – ушел в свою безмолвную молитву, видимо, настолько он был пресыщен всевозможными трибуналами, пытками и расправами, которые учинял в городах.

Изредка он сгибался в сторону, кривил лицо, будто от ревматизма. Все-таки осенний Коден – не самое подходящее место для его сокрушенных костей… Ему и в повозке пришлось сползти со скамьи и сундука на пол, где его ждали мягкие прохладные чепраки. Вытягивая давно ломившие ноги, он чувствовал облегчение. Его новый доминиканский напарник, брат Ронер, давно подсказывал это сделать. Умерив глас гордыни, брат Рамон лишь в конце трехдневного пути поддался уговорам брата. И то после того как отправил его проверить в задней тяжелой повозке, сколько им сложили железных кляпов. Нужно было заранее рассчитать, сколько грешников одновременно они смогут допросить. А железный кляп не позволяет грешнику разжалобить суд. Этот инструмент нужен для того, чтобы предотвратить пронзительные крики жертвы, докучавшие инквизиторам, крики, зачастую жалобные и притворные. Железная трубка внутри кольца плотно засовывалась в горло жертвы, а ошейник запирался болтом на затылке. Отверстие позволяло воздуху проходить. Но даже с железным кляпом попадались грешники, которые непотребно вели себя на допросе – тогда брат Рамон отправлял другого брата заткнуть пальцем эту трубку и вызвать удушье.

Также это приспособление было незаменимо при сожжении на костре, чтобы не слышать чудовищных криков еретиков, особенно на Аутодафе. Вопли осужденных способны даже заглушить духовную музыку. Поэтому брат Рамон не любил эти вопли, в отличие от многих других инквизиторов, устраивающих непотребные крики на пытках.

Раньше брат Рамон сам проверял инструменты, но все проклятые суставы. Теперь ни согнуться – ни разогнуться. С братом Ронером он ехал впервые – легаты меняют инквизиторов, как перчатки, разбивая устоявшуюся пару, поставляя напарником в таком деле – совершенно чужого человека, основываясь только лишь на чьих-то наветах. Откуда им знать, что для этой миссии, нужны рыцари Христовы, твердые, как кремень.

Инквизиторы должны быть как два пальца на одной руке, похожими, близкими и безликими. Они должны доверять друг другу более, чем мирские братья, потому что выполняют самое святое – Волю Божью.

Но тут же устыдился брат Рамон своих мыслей о римских легатах: «Нет! Не они все решают. Бог дал – Бог взял. Наказует и милует, низводит до ада и возводит. Забирает одних братьев – дарит других, на все Божья воля, на всем рука Его».

Вот поэтому теперь всякий гражданин должен лично явиться к инквизитору, сознаться во всем, что касается ереси, отречься и выполнить епитимью, которая будет наложена на него. Таким путем он может избегнуть позорного наказания, тюрьмы и конфискации. О каждом должен быть составлен подробный протокол, и если кто утаит правду или снова впадет в заблуждения, то с ним поступят по закону. Что же касается закоренелых еретиков, их следовало судить независимо от их оправданий, самым строгим образом, согласно с канонами. Но внушительный опыт разговора с людьми с помощью раскаленных щипцов подсказывал брату Рамону, что не исправим человек, и значит не нужно ждать, когда смертный страх приведет его к раскаянию. Пытки должны спасать людей, а не лживые слова. Он вспомнил одно знаменитое латинское изречение «audiatur et altera pars»[6]. Он прочел его на стене в Ратуше и по его лицу прошла ухмылка. Как можно доверять еретикам открывать свои мерзкие рты?

Брат Рамон вспомнил одного инквизитора, который сообщил ему, что за восемь лет этим инквизитором были осуждены и сожжены восемьсот тридцать шесть еретиков. И он помнил всех до одного, причем помнил их лица, искаженные болью, и их глаза, наполненные ненавистью.

Брат Рамон очень сожалел, что не вел счет казненным. Он – душепастырь, так и не посчитал, сколько спасенных душ на его счету. Но спасение одной души все не давало ему покоя. Это случилось в городке Зронгхейм. И он, поначалу не придавал значения тому случаю.

…В 1589 г. Лерен Терсдиттер призналась, что в возрасте 19 лет поступила на службу к одному преуспевающему лавочнику, который обещал помочь с замужеством. Ее никто не брал замуж (хотя все подруги уже создали семьи), и родители обвинили ее в ведовстве. Лерен исправно работала в лавке своего господина, готовя настойки от кашля, желудочной болезни, подагры и сыпи. Он научил ее заговаривать молоко и оберегать от порчи коров, заговаривать соль и мази для лечения болезней, переносить боль с человека на животных.

Брат Рамон спросил ту женщину, как она лечила людей? Наивная, она повторила ему одну из фраз, употребляемых при лечении: «Я вылечу тебя от простуды: кашель, простуда внутри, простуда в спине, простуда в груди, из кости и плоти в березу и камень уйди, во имя Отца, Сына и Святого Духа».

Глупая, она сама себя разоблачала. Тогда он решил ей помочь, стал искать свидетелей, вызвал хозяина Лерен и соседей, приказал, чтобы привели каждого. Но каждый входивший в полутемные своды Суда Инквизитора свидетельствовал против нее, несмотря на то, что был ею излечен. Напуганные люди, они показали, что хозяин сбежал, а Лерен и без продажи изготовляла для них снадобья и имела обыкновение нашептывать над поврежденными членами заклинания, натирая их вонючими мазями и солью. С их слов они испытывали боль, а не исцеление. Но ведь теперь они стояли перед инквизитором явно здоровыми и к тому же, они платили Лерен небольшую мзду. Значит, было, за что. А этот здоровяк Квенельд, как он мог наговаривать на бедную женщину, если она вылечила ему спину от ревматизма пчелиным ядом? Теперь он заявлял, что по вине Лерен, у него немеют пальцы рук и ног, а у его жены груди отвисли как у осла уши, над глазами срослись брови, и под носом растут усы.

Более всех удивил Брата Рамона приходской священник, который клялся, что слышал, как Лерен занималась ведовством.

…И думал Брат Рамон, как ему воспользоваться лечением Лерен… И было обидно, что он, верный слуга Господа, не сможет вылечиться у бедной крестьянки, как эти бездушные неблагодарные болваны, и вынужден страдать от своей болезни и судить бедняжку.

Он провел несколько слушаний.

Лерен отвечала грамотно и держалась уверенно и у нее были очень искренние глаза.

Ей задали не простые вопросы, на которые она дала вразумительные ответы:

– Добровольно ли ты служила Дьяволу, читая свои запретные молитвы?

– Нет, я читала молитвы для лечения людей и скотины.