Марта с подозрением заглянула в глаза к Эйену:

– Его так и не опознали?

– Не-е-т! – парень не выдерживал ее напора и стал отступать: –А чего так смотришь? – он приложил ладонь к щеке, будто опасаясь, что ему перепадет еще раз:

– Вижу венок плывет – содеял это тот, кто по покойнику тоскует и хочет вернуть его, – и Марта мизинцем на лице парня стала чертить линию, от глаз, по щеке, минуя губы, до шеи.

– Негоже нам воды бояться. И не надо путать венки с кувшинками. Последняя ведьма умерла, – прощебетал он слова, как скороговорку.

– Не тебе о ней судить, – тут Марта заметила, что Эйен не отстает. Она ускорила шаг и голос ее стал еще жестче: –А ты не заблудишься? А? Провожатый? Может пора тебе возвращаться?

Но Эйен продолжал идти по пятам ее.

– А ты к священнику идешь. Я знаю.

– Не тебе судить.

– Он всегда обогреет.

Марта развернулась – со всего маху влепила ему еще одну пощечину и ускорила шаг. Эйен потер щеку и заскулил, как отвергнутая собака:

– Не ждет он тебя! И замок повесил! Говорят, с Кристиной его видали.

Вокруг посыпал пух, похожий на тополиный, но другой, будто птичий. Эйен не стал возвращаться. Вслед за крупной птицей, пролетевшей низко над его головой, он бросился в сторону дома викария, обогнув излучину леса пешком, он вновь бежал, пока несли ноги, пугая по кустам тетеревов. Бежалось легко, в ушах свистел ветер. Низина затаилась перед ним – и он увидел зверя.

Из ближайших кустов сверкали глубоко посаженные глаза хищника. Эйен бросил взгляд в сторону – и здесь, в редких зарослях, приподнялась угловатая тяжеловесная голова с торчащими в напряжении ушами, и на человека уставился сумрачный взор холодных зрачков, причем на уровне человеческого роста.

Эйен ринулся обратно, но не пробежав и десятка шагов, споткнулся о корягу и снова уперся в этот немигающий взгляд хищника и разглядел волчий оскал, дрожащие отвороты меха на шее. Вокруг задвигались кусты – стая людей-волков двигалась по окружности. Еще один рывок – уже четыре-пять шагов – кольцо хищников сжималось.

– На дерево….

Но руки предательски не хотели подчиняться. И тогда он опустился на корточки и тихо-тихо завыл, скорее от безвыходности своего положения. Как он мог сам загнать себя в эту западню? Страх, обида и бессилие, все вместе овладели им. Но звериная стая не спешила нападать, будто ожидала вожака.

…Марта шла, как оглушенная, волоча свою корзину, слезы крупными градинками скатывались по щекам. Эйен не первый упоминал о Кристине. Верить этому или нет – какая разница. Но чувства, тревожные чувства бередили ее сердце.

Двери и вправду оказались на замке. Заглядывать в окна? Сходить к потайной двери за домом? Зайти в свой летний домик, где ей пришлось пожить, пока угомонился Ларс?

Все было заперто, хотя служанка днем обычно занималась хозяйством. Марта возвращалась окольным путем, по густой траве, где по наитию угадывала колею.

За лесным изгибом ей повстречался Янек. Хмурый, с опухшим лицом под шапкой вьющихся волос, он брел по тропе и разговаривал сам с собой. Волосы парня прекрасно вились, и чем серьезнее было его лицо как в этот раз, тем смешнее он выглядел из-за своих, то ли рыжих, то ли белокурых волос. Марта улыбнулась, на мгновенье задумавшись над загадкой волос Янека. Кто смог бы сказать, рыжие они или белокурые? В пасмурные дни они были белее льна, но под прямыми солнечными лучами они казались рыжее любой беличьей шкурки.

– А ты здесь откуда? – спросила Марта, и добавила с укоризной: – Видно перебрал вчера?

– Кристину не видели? – отвечал он вопросом на вопрос.

– Свет на ней сошелся?

– Я вчера пришел к ее новой хозяйке, фру Паулине. Вечером. Уже смеркалось. Попросил позвать Кристину, хозяйка отправила меня куда подальше. Будто я виноват в чем.

– Ты ж, наверное, пьяный был.

– Вообще-то да.

– Ой, мне бы твои заботы…

– Послушайте, вот присядь-те…Ага…

Они опустились в траву, будто ждали давно такого случая. Они слишком устали и теперь, на время сбросив груз своих хлопот, с удовольствием могли разговаривать.

– Представьте себе, фру Марта, я виделся с Кристиной всего один раз. Потом она переехала к фру Изольде, потом к фру Паулине. Ко всем ходил – не пускают даже в дом. Будто я прокаженный. Думал на улице подкараулю. Нет! Она постоянно куда-то уходит. Ее все видят, кроме меня. Будто бес водит меня за нос. Да-да, фру Марта… Вот и теперь две бабки мне указали на это место, она сегодня ушла по этой тропинке, именно по этой. А куда она ведет?

– Не знаю, Янек.

– А я знаю. К священнику.

– Пойдем со мной, Янек.

– Искать ее? – неуверенно спросил Янек.

– Пойдем, сказала, – повелительным тоном произнесла Марта и медленно поднялась, одернув задравшийся подол юбки. – Я тебе покажу что-то.

– А куда?

– Какой ты непослушный, Янек. Женщин надо слушать, Янек.

– А корзина?

– Корзина никуда не убежит.

Она повела Янека за собой. По странному поведению Марты трудно было судить, какие намерения вынашивало ее сердце. Была некоторая обреченность в ее движениях и это передавалось Янеку. Он поплелся за ней как овца на заклание.

Заброшенный дом показался и внезапно вырос из-за расступившихся кустов. Но они задрали головы на поле. Что-то привлекло их внимание – они и не понимали что именно. Доносился знойный запах травы – поле будто застыло как студень под морозом, и теперь по нему переливались редкие, несвойственные, оттенки цвета. Поле, заросшее ковылем, почему-то казалось то синеющим, как небо, то чернеющим, как озеро, и всегда безмолвным, будто не жили в нем земные твари.

Марту передернуло от резкого наплыва чувств, и фрагменты того ночного шабаша вспыхнули в ее мозгах. Она бросилась туда, куда понесли ее ноги, но она сразу заметила, что еще что-то тянет ее на поле с неудержимой силой. Она не могла в это поверить, но скованная с обеих сторон, стремилась к одному месту, месту ее греха. Что несло ее по траве как по воде? Никогда волны шелковистых трав так мгновенно и услужливо не расступались и не стелились, влекомые ветром, поднявшимся невесть откуда…

В нос ударил запах гари – и она, сбитая с ног, поднялась – она увидела, как выгорело все вокруг, и ладони и платье измазаны сажей. Нетрудно было понять, что ее что-то привело на пепелище…, что все повторится как дурной сон.

Янек оставался на том же месте, где его покинула Марта. В гуле ветра он улавливал далекие звуки, напоминавшие детское щебетание, крики о помощи, стоны и женский плач. «А может ревенку-траву кто рвет – и плач чудится?» – вспомнил он как в детстве успокаивала его мать.

И вдруг перед ним появилась Марта – он вгляделся в ее лицо, оно было безмятежно, будто ничего не произошло. Она пошла на него – он отступил, она прошла мимо, он – за ней.

Заброшенный дом приближался.

…Они нашли вход, прорубленный топором, и поднимались по старым каменным ступеням на второй этаж. Марта впереди, Янек следом. Под ногами громко хрустела осыпавшаяся штукатурка…

…Волки сжимали круг, в котором стоял человек. Ловушка закрывалась с каждым волчьим шагом. Подкрадываясь, перебегая с места на место, звери показывали свой оскал, и никакая сила не могла их остановить… Человек был слаб, он стоял перед ними на коленях, читая свою последнюю молитву. Он молил Бога, чтоб все закончилось быстро, чтобы не умереть в муках и страданиях. И когда в его помутненном сознании, из-за деревьев появился священник, у него мелькнула мысль о спасении, но тут же исчезла – он разглядел, что вместо лица из-под капюшона сутаны выглядывала козья морда… Эйен был обречен. Он лишь беспомощно протянул руку и в последний раз взглянул на священника, спокойствие которого внушало ужас не меньший, чем от наступавшего зверя. Их глаза встретились. Обладатели этих глаз имели два бездушных взгляда: один, потерявший его навсегда, и другой, его не нашедший…