Визит в дом Харрингтонов ничего не дал — шея леры была идеально чиста.
Визит в дом Орвуд тоже — нера Орвуд не скрывала свою шею, ограничившись лишь ниткой жемчуга на белоснежной коже.
И еще один дом, и еще, и еще, и время подобралось в двум, а ведьма с язвой так и не была найдена. Эш меланхолично заметил, что и не надеялся решить все за одно утро — вечерние визиты будут куда как интереснее. Хорошо бы получить приглашение на суаре, тогда можно проверить гораздо больше сиятельных, проживающих на Морском проспекте.
Он ходил туда-обратно. С улицы в дом суперинта. Замирал перед таблицей и снова уходил. Ему то совали в руки ледяную колу — кто-то из Особого, то добродушно хлопали по спине: «Видишь, осуществилась твоя мечта — найдем тварь, испоганившую тебе жизнь!». И ни одному невдомек, как ноют потом растревоженные язвы — края-то у них продолжают расти, захватывая все новые и новые участки еще живой плоти. Шея не чесалась, словно ведьма и не собиралась возвращать язву.
Пальцы свело в кулаки, и разжать их не получалось. Надежда, горевшая в нем со вчерашнего дня, таяла на глазах.
Её он заметил случайно. Семейство Орвудов, точнее неру Орвуд подозревали в том, что она может быть ведьмой, а вот её детей вычеркнули из подозреваемых. Даже самой старшей, Анне, на момент нападения на Натали было одиннадцать лет. Может, ведьмы и коварны, но не до такой степени — заразиться вернийкой Анна должна была совсем в нежном возрасте, чтобы запустить её до третьей стадии.
Он пошел за ней не потому, что она могла быть ведьмой. Он пошел из-за её романа с Мане-Моне-Муне-или как там звали якобы художника? Грегори случайно видел одну из его картин — так вот, такие срамные картинки продают в районе Старого моста за полройса. Участи девиц, попавших на запрещенные к продаже фиксы, он нериссе Анне не желал. Вылечится он или умрет — не важно, важно то, что сюда на Речной участок он уже не вернется пилоткой, а значит, стоит поговорить с нериссой сейчас. Хотя бы попытаться предупредить. Репутация нерисс — хрупкая штука.
Анна была прекрасной девушкой, и станет не менее прекрасной нерой, так что пятна на её репутации от Мане-Моне-или как там этого хрыча зовут, она не заслужила. Он просто попытается с ней поговорить. Или даже с ним — она явно спешила на свидание. Уж больно странно Анна себя вела — шла одна, без компаньонки, не оглядываясь и то и дело ускоряясь — нериссы так не ходят. Шляпка сбилась, белокурые локоны выбились из прически, юбка нежного прогулочного платья невоспитанно задралась, когда нерисса перешла на бег — такого от неё Грегори не ожидал. Что делает с девушками любовная горячка! Анна промчалась по дорожке между особняками и вырвалась к галечному пляжу, где сейчас царил еще недовольный, отказывающийся засыпать океан. Соленые брызги разлетались во все стороны. Чайки громко орали над волнами. Воняло выброшенными на берег водорослями — они уже начали гнить. Девушка сбежала вниз по каменной лестнице и скрылась из вида.
Хогг, кулаки которого так и мечтали чуть отрихтовать одну наглую художественную рожу, буквально слетел с лестницы, замирая при виде нериссы Орвуд. Она стояла у кромки воды, обняв себя за плечи, а океан был еще опасен после шторма. Она что-то прокричала в небеса. Кажется, «за что⁈», и упала на колени, стуча ладонями по мокрым камням. Бурные волны тут же замочили её платье. Сердце Хогга зашлось в страхе. Он, на ходу скидывая мундир, рванул к нериссе, поднимая и таща прочь из воды — одна из волн накатила, чуть не сбивая с ног. Брюки промокли до колен. Этому Мане-Моне-Муне не жить! Пусть Грегори сядет в тюрьму, но довести нериссу до такого — он не заслужил жизни!
Она дернулась:
— Что вы себе позволяете! Отпустите меня сейчас же!
— Вот уж нет!
Анна топнула ногой:
— Я хочу побыть одна!
— Океан опасен, — возразил Хогг.
И океан показал свою силу — набежала огромная волна, из тех, которые называют девятым валом, и, сбив их с ног, потащила Хогга и нериссу в океан.
Их мотало в воде, то утягивая на дно, то снова выкидывая к свободе и такому желанному глотку воздуха. Только Хогг был упрям и, как верно говорил о нем суперинт, своеволен. Пара ударов о валуны на пляже, и Грегори вцепился в склизкий от водорослей камень, чувствуя, как соскальзывают его пальцы, а волна уверенно тянет их с Анной обратно в океан. Он выпустил эфир, и водоросли осыпались прахом, позволяя мертвой хваткой вцепиться в камень. А потом он подтягивал, подтягивал и подтягивал себя и Анну дальше на берег, пока волны то тянули их назад, то подталкивали к берегу, с силой царапая о прибрежные камни.
Он все же смог. Он все же вытянул её и, прижимая к себе кашляющую, задыхающуюся девушку, он шептал, что не даст её в обиду, что найдет этого Мане-Моне-Муне…
— Минье, — еле прошептала она голубыми от холода губами. — Только при чем тут он… Вы же… Вы же… Вы же ничего не понимаете…
Он хотел возразить, но вместо этого зашелся в кашле. Впрочем, Анну и того хуже — её вырвало водой. Старательно отворачиваясь от него, она снова прошептала:
— Отпустите меня… Вы же не понимаете… Я просто хочу побыть одна. Мне не с кем даже поговорить кроме океана. Кому я говорю, вы всем равно не поймете.
— О да, я ничего не понимаю… — он рассмеялся в её мокрые, облепившие лицо Анны волосы. Он как раз понимал, как страшно быть одному, как тяжело, когда не с кем разделить тяжелую ношу. Он аккуратно собрал волосы Анны в пучок, чтобы не мешали и замер. Она смотрела на него, как кролик на удава, и ждала приговора из его уст. Он еле выдавил помертвелыми губами — совсем не то, что она ждала: — надо жить, надо стараться находить силы и жить наперекор всему.
На шее слева у Анны была глубокая, до боли знакомая язва. Еще утром он её разглядывал в зеркале.
Хрень. Вот это точно хрень.
Так и знал, что они ни хрена не поняли в происходящем. И вообще не там искали. Точнее не ту.
Хрееееень!
Анна дернулась в сторону, но он не отпустил. Прижал к себе, терпя удары кулачками и выслушивая всхлипы и сдавленные слова — успокоилась Анна не сразу:
— Ради богов отпустите меня… Я просто хотела побыть одна… Не смотрите на меня… Это же… Это же… Я заболела совсем ребенком. Я тогда не знала, что это за болезнь. Я не знала, что расту испорченным ребенком. Что я, должно быть, проклятая и отвратительная. Гувернантка говорила, что у меня нежная кожа, вот сыпь то и дело появляется. Мне запрещали сладкое и прогулки на солнце, мне запрещали апельсины и лимоны, меня заставляли пить всякую гадость. А потом появилась первая язва. Я про неё промолчала. Не смогла сказать. Она сперва болела, а потом боль прошла, и я решила, что это неважно. Особенно после того, как такая же язва оказалась и у Полли. Мы решили, что это взросление. Как… Как… Как… Неважно. А Бель, она самая младшая, она пожаловалась маме. И… Чем нас только не лечили. Я потом даже думала, что лучше бы промолчала и умерла сама, тихо и спокойно. Последнее, что помнила из болезни — я лежала и хотела пить, а как называется то, что пьют, я не помнила, как не помнила многие слова… Я их забыла, забыла их смысл. — Анна затихла и уже не дрожала, медленно согреваясь в его руках. Зато дрожал Грегори — Натали не сошла с ума, ей просто передали болезнь с очагами вернийки в мозгах. Потому она и не могла ничего рассказать о случившемся. Они все с суперинтом и инспектором Хейг поняли не так. Ведьма знала, что Натали не сможет ничего рассказать, потому и сохранила ей жизнь.
— Я лежала и не понимала, что за лица меня окружают, и зачем надо что-то делать. Было страшно и в тоже время хорошо. Говорят, я была без сознания несколько дней — лихорадила, а потом пришла в себя и… Болезнь ушла. Мне было одиннадцать, я пропустила Явление и Новый год, но я пошла на поправку. Сейчас я не ребенок, и я знаю, что это за болезнь. Минье рассказывал о… О… О вернийке. И не кривитесь, он хороший, он пальцем меня не тронул. Он хороший, во всяком случае он честный, в отличие от родителей. — Она опять разрыдалась. И Грегори пришлось гладить её по спине, по хрупким, выступающим через кружевное платье позвонкам, по лопаткам, выпирающим как маленькие крылья ангела. Анна, оказывается, не носит корсет, и это было… Хрень! Это было странно и так вызывающе. И волнующе. Он всегда знал, что у него мозги набекрень.
