Когда невыносимо больно. Когда страшно. Когда смерть проходит рядом, когтистой ледяной лапой хватая тебя за сердце и все же отпуская. Когда сходят с ума маги. Когда хочется одного — выть от безысходности. Когда нет сил терпеть и невозможно отступить. Когда ненависть застит глаза, а эфир бурлит, зарождается проклятье Ничейной земли.

Там, где не выжить. Там, где тебя бросили умирать в одиночестве. Там, где тебя заживо хоронят взрывы дальнобойных мортир. Там начинает стучать сердце в унисон с твоим, требуя… Что оно требует, никто не знает. Но в мире агонии и ненависти разве может родиться что-то хорошее?

Инквизиторы в далеко уже не белоснежных сутанах издали разглядывали, как в глубине Ничейной земли зарождалась новая, странная жизнь: крутились вихри алого эфира; вздымались вверх хребты неведомых чудовищ, обретая плоть из растревоженной земли; выпускали щупальца эфирные создания, сотканные из призрачного тумана, ища новых жертв; бродили и не находили упокоения души погибших. Последних было много, отчаянно много, и никто не понимал, что же держит души тут, не давая им уйти.

— Еще несколько дней, и будет поздно, — заметил один из инквизиторов.

Второй его поправил:

— В новолуние. Проклятье созреет в новолуние, и храните наши души боги тогда. Я никогда не видел настолько сильного проклятья Ничейной земли. Еще чуть-чуть и поднимутся из земли немертвые.

— Надеюсь, у королей хватит благоразумия объявить перемирие, чтобы мы могли зайти и обезвредить проклятье.

В любом случае они пойдут в Ничейную землю даже под обстрелами. Нельзя допустить, чтобы немертвые шагнули в мир живых.

Лиса скулила, притаившись под вылезшими из земли корнями нелиды. Ей было холодно, мокро и страшно как никогда в этой жизни. Темные небеса разверзлись дикой грозой, насылая на землю своих огненных посланников. Те грохотали, настигая случайных путников в ночи, и карали их алыми стрелами. Было светло, как днем — молнии не утихали ни на минуту. Трещали сгибаемые бешеным ветром деревья. Их больные, скрученные проклятьями ветви отрывались и летели прочь. Тугие струи воды пришпилили к земле огромные тучи, своим черным влажным брюхом почти царапающим горы.

Ручьи неслись с гор в долину, устраивая водовороты на месте бывших окопов и тормозили перед еле выступающими над землей остатками брустверов. И четверти века не прошло, как тут были ожесточенные бои, когда Ондур рвался к океану.

Тихая обычно Каменка вздулась грязной водой, сметая все на своем пути. Лиса, поджав хвост, сильнее вжималась в корни дерева, боясь, что не встретит свою новую луну, до которой всего-то седьмица осталась, и не станет человеком.

Очередная ветвистая, непереносимо громкая, до нутра пробирающая молния прошила росшую рядом сосну, разламывая её от макушки до корней и заставляя алым светиться влажную сердцевину дерева. Лиса вздрогнула — земля вокруг, в том числе и под ней самой, зашевелилась, комья грязи полетели во все стороны, а потом чья-то костлявая рука бесцеремонно дернула за хвост. Этого лиса не вынесла — тявкнула и вылетела из своего укрытия, преследуемая молниями. Клок оранжевой шерсти так и остался на когтистых, скелетированных пальцах немертвого, прилипнув к остаткам гниющей человеческой плоти. Лиса, скользя в липкой грязи, захлебываясь несущейся по склонам водой, уворачиваясь от загребущих, прорезывающихся из земли как ростки первоцветов рук, пронеслась до сгоревшей несколько дней назад расщепленной нелиды и коротко, зло затявкала в небеса, почти переходя в вой. Она рычала, она умоляла, она проклинала и звала духа хранителя, надеясь, что он не сгорел в негасимом пламени, зажженном противным блондином в синем мундире, вонявшем шерстью и потом. Этот запах она запомнила навсегда. Так бы и укусила до крови, вырывая из блондина плоть, чтоб не повадно было уничтожать хранителей! Так бы и сожрала его печень, да пока никак не дорваться. Ничего, она еще доберется, тот противный мужлан за все ответит. За гарь, до сих пор щекочущую нос, за гибель хранителя, за её нынешний страх, за возвращающихся в мир живых немертвых. Земля пошла трещинами, и из них тек в бушующие небеса алый, злой эфир.

Лиса выла и плакала — все было бесполезно. Немертвые вернулись, а защиты нет. Она выгрызет печень из того мужлана, и никто её не остановит! Лиса отряхнулась, скидывая с себя оцепенение, и принялась искать безопасный путь отсюда. Здесь находиться глупо и опасно — она плоть и кровь, пусть и не совсем та, о которой мечтают немертвые. Для начала им и её кровь сгодится. А потом они спустятся в долины и, быть может, некоторые даже вернутся домой. Только вряд ли родственники будут рады их возвращению.

Алый, светящийся разлом прошел рядом с лисой, заставляя её осторожно пятиться к сгоревшему остову дерева и поджимать хвост. Из трещины показалась серая, пропитанная землей и тленом кисть, ища живую плоть, и лиса поняла, что бежать поздно. Она ощерилась, готовясь дорого отдать свою жизнь. Лиса затаилась, и лишь когда из разлома показался лысый, блестящий в свете уходящей прочь грозы череп, бросилась на немертвого, когтями разрывая остатки жил, до сих пор удерживающих голову на позвоночном столбе. Череп покатился вместе с ней яростным клубком злости и боли — он зубами вгрызся лисе в мягкий, случайно подставленный живот. На землю, багровым окрашивая воду, брызнула кровь. Лиса сдавленно тявкнула и лишь сильнее принялась зубами крошить ломкие кости.

Из разверзшейся земли вырвался призрачно-голубой свет. Человеческая нога в чуть просвечивающем башмаке с ободранным носком пинком отбросила в сторону череп, словно футбольный мяч.

Призрачная рука почесала лису за ухом.

— Живи! — сказал хранитель, заставляя обиженную лису шипеть на него — он пришел слишком поздно. Немертвые восставали по всему лесу Танцующих деревьев, и теперь остановить их могло только чудо.

Лиса попыталась укусить призрачную руку, но это не получилось. Было обидно и больно. Она отползла под обгоревшие корни нелиды в остатки расщелины, вжимаясь в противно пахнущую гарью древесину — хоть какая-то защита от непогоды и… Она закрыла глаза, признаваясь самой себе, хорошая могила. Было немного обидно — прожить сто лет и так нелепо погибнуть, не став лисьим демоном. Рана болела, запах крови щекотал нос, но она хотя бы попыталась остановить немертвого. Жаль, что сил у лисы маловато. Теперь все зависит только от глупого, опоздавшего мальчишки.

Еще одна призрачная рука почесала её под челюстью. Кто-то прошептал:

— Хорошая лисичка… Красивая…

Что-то отвечать глупой девчонке лиса не стала. Сил не было. Она провалилась в то ли в сон, то ли уже в небытие, напоследок услышав:

— Давай в салочки! Чур, я голя!

Глупые, безответственные дети! И почему Ренар Каеде выбрал их в хранители?

Синоптики не ошиблись — гроза разразилась за полночь, правда, Аквилиты она почти не коснулась — залила водой и алыми вспышками молний кварталы города на склонах Ветряной гряды, окончательно смывая запашок пепелища, и ушла дальше на восток.

Эван не понял, что его выдернуло из сна — в доме было тихо, только рокочущие отголоски уходящей прочь грозы. Он резко открыл глаза, ничего не понимая — в голове еще крутились остатки сна, как в сломанном синематографе: обрывки фраз, видения, вспышки алого… Он нахмурился — нет, вспышки алого, злого эфира были не из сна. Где-то далеко, на краю восприятия, просыпался алый, запретный эфир, сочась из земли. Эван в который раз подумал, что ему бы умения пространственной магии, как у Грега — тот легко ориентировался в эфирных полях Аквилиты, зная, где что-то происходит. Может, взять пару уроков, а то не понять совсем — где проснулся и, главное, почему проснулся запретный эфир. Эван прислушался к себе, отгоняя прочь звуки сонного дома: завывания ветра в каминной трубе, шорохи мышей где-то в стенах, сопение испуганных грозой и примчавшихся ночью к ним с Вик в спальню девочек — Ноа опять спала, обвив Эвана руками и ногами, словно он дерево. Алый эфир был где-то далеко. Быть может там, где сейчас продолжалась гроза. Лес Сокрушителя? Или даже Танцующий лес. Или что там дальше…