— Господин Бунин, так где мой фамильяр? Почему он не со мной?
— Потому что мы его не нашли.
— Что? — вскричала Ланж, подскакивая на постели.
— Успокойтесь, вам нельзя вставать.
Бунин с Данарой вдвоем пытались уложить девушку, пока она изо всех сил сопротивлялась, крича и угрожая всем на свете. Она действительно готова была немедленно мчаться в острог за Гастоном, но сама не поняла, как оказалась рыдающей в объятьях бывшего декана.
— Прошу вас, не стоит так реагировать, — успокаивал он. — Я уверен, с ним все в порядке. Его не было тогда с вами, видимо, его перевозили отдельно. Мы пытались найти Гастона, но безрезультатно.
Фамильяр Бунина — рыжий кот с разорванным ухом — тыкался пушистой головой в Соланж, словно подбадривая, и она успокоилась лишь тогда, когда пообещала себе найти Гастона живым или мертвым. В последнем случае она отомстит всем причастным, и не побрезгует даже темными заклинаниями. На войне как на войне!
— Теперь у нас остался неразрешенным один вопрос! — сказала она, придя в себя. — Кто на самом деле предатель?
— Нужно это выяснить, иначе нам с вами никогда не удастся обелить наши имена, а я не хочу закончить свою жизнь в бегах.
Глава сорок шестая, рассказывающая о тонкой разнице между спасением и похищением
18 января 1831 года по Арагонскому календарю
Мохнатая мордочка Эно была первым, что увидел Гастон, когда открыл глаза. Он подумал, что попал не в забытье, куда отправлялись после смерти все фамильяры, а в рай, однако рядом с черным котом появилось лицо ректора, и тогда Гастон понял, что ошибся с преждевременными выводами.
— Ты жив! Слава Богу! — взволнованно сказал Онежский. — Где Соланж? Ты помнишь, куда делать твоя хозяйка?
— Подожди, Митя, он еще слишком слаб, — шипел Эно.
— Соланж в беде, мы должны найти ее, пока не стало слишком поздно.
— Фамильяр прав, — вмешался третий присутствующий, и Гастон с трудом опознал графа Сухтелена.
— Да как вы не понимаете! — кричал Дмитрий. — Ее уже несколько недель никто не видел! Вдруг ее вывезли в Париж, или схватили мертвецы? Бунин-то на свободе, и его подручные Герцог и Окская. Они могли сдать ее Маре.
Губернатор попытался его вразумить.
— Епископ был в такой ярости, что я готов поверить в искренность его злости. Девушка ускользнула от них, об этом можно не беспокоиться. А вот если она в руках мертвецов... Не думаю, что ей причинят вред. Бунин знает о ее ценности для тебя, и скорее станет использовать как рычаг давления. Она жива, поверь мне.
— Так почему Бунин до сих пор не объявился с требованиями? — со смесью гнева и надежды спросил Дмитрий.
И Сухтелен не подвел:
— Выжидает момента, но с этим мы разберемся. Главное — что она далеко от церковников.
Гастон глухо заскулил.
— Тебе больно? Где? — тут же всполошился Эно.
— Ланж, моя Ланж, — заплакал фамильяр. — Почему я здесь один?
Губернатор присел с ним рядом, с жалостью рассматривая пса. Когда его нашли, его лапы были переломаны, все тело изодрано, и Сухтелен сдерживал свою ярость как мог, видя, что сотворили с фамильяром на территории его губернии. Конечно, в тюрьмах порой применяли запрещенные методы, да и проблем с местами заключения было навалом, но использовать столь жестокие пытки на женщине и ее фамильяре было событием из ряда вон выходящим.
Он едва не пинками выгнал французского епископа из Оренбургской губернии, игнорируя проклятия и угрозы, но к тому времени парижанка уже исчезла, а ситуация с ее фамильяром вызывала смутные подозрения. Епископ высокомерно заверил, что Гастон пропал вместе со своей хозяйкой, но граф не был дураком, и выяснил, что их содержали раздельно, и во Францию также собирались доставить разными путями. На момент, когда мадмуазель Ганьон исчезла, ее фамильяра еще не вывезли из Илецкого острога, соответственно, Гастон по-прежнему находился в руках епископа, и губернатор решил любой ценой его вызволить.
Эта затея была рискованной, тем более он и так изрядно испортил отношения с французским представителем, и не хотел чернить репутацию еще больше. Единственным выходом стало похищение, и Сухтелен расхохотался, подумав, что за последнее время все перевернулось с ног на голову, и он уже не знал, кто предатель, а кто друг. Вроде бы Ганьон обвинили в убийстве, а теперь он рисковал своей графской честью ради спасения ее фамильяра. Да и была ли она виновна...
Тогда все казалось очевидным, но чем больше он об этом деле думал, тем больше видел странностей. Выслушать бы девушку, ее версию событий, но она бесследно исчезла, и, если Ганьон окажется невиновной, получится, что они, мужчины, защитники Исети погубили ее. Жить с таким позором Сухтелен не смог бы, поэтому решил во что бы то ни стало докопаться до истины.
Тем вечером, когда под покровом ранних сумерек нанятые епископом люди вывозили Гастона из убежища, на них напали кочевые разбойники. Они быстро скрутили наемников епископа, вытряхнули их кошельки (а награду за доставку фамильяра француз выдал им знатную), отобрали израненного пса «на прокорм своим ручным волкам», и были таковы.
Среди тех разбойников, естественно, присутствовал разряженный граф, и он безумно хотел предъявить обвинения епископу в совершенных им на российской земле зверствах, но не решился, дабы не выдавать своего участия. Сам Арман Жиро убрался на родину, и помалкивал, так как тоже скрывал свое участие в незаконной попытке вывоза чужого фамильяра.
— Вот так мы и спасли тебя, путем похищения, — подытожил свой рассказ Сухтелен. — Местонахождение мадмуазель нам пока неизвестно, но, как я и сказал, мы ее обязательно найдем. А пока ей лучше не показываться, так как на ней по-прежнему числятся обвинения в убийстве.
— Она никого не убивала! — гневно вскричал Гастон. — А вы нам и шанса не дали оправдаться, сразу наложили немое заклинание, лишив возможности говорить, и отправили в тюрьму. Да мы в таком аду побывали, что даже смерть по сравнению с ней — милосердие!
— Гастон, я крупно ошибся, — искренне сказал Онежский.
— Не надо, — перебил фамильяр ректора. — После того, что мы пережили, Ланж никогда вас не простит.
Хотя эти слова были сказаны после сильнейшего морального потрясения, Дмитрий понял, что Гастон сказал правду. Ланж великодушна, но пытки по его вине всегда будут стоять между ними, и этого уже не исправить.
Глава сорок седьмая, рассказывающая о разговоре в доме губернатора
25 января 1831 года по Арагонскому календарю
Хотя Соланж с Гастоном были разлучены, они чувствовали, что оба живы, и набирались сил, прежде чем снова вступить в игру.
После спасения фамильяра граф Сухтелен забрал его к себе домой, побоявшись оставить беднягу в Академии. Супруга его, Варвара Дмитриевна, все равно не проживала с ним под одной крышей: то и дело до него доходили новые слухи о распутстве любезной женушки, что сводило его с ума от горя и осознания своего позора. Увы, общество связывало с ней его имя, и каждый раз, когда злые языки прохаживались по очередному ее голубку или незаконнорожденному ребенку, заодно всплывали толки о бесчестье графской семьи. Развестись бы с ней, и пусть катится к черту!
Павел Петрович вздохнул, разжимая кулаки, и снова перевел взгляд на спящего Гастона. Его собственный фамильяр — ворон Юлих — ласково клюнул мужчину за палец, почувствовав мысли своего хозяина.
— Не расстраивайся, друг! Все еще наладится.
— Ничего уже не наладится, — грустно покачал головой Сухтелен. — Она погубила меня, втоптала мое имя в грязь, от которой мне не отмыться. Как же перед отцом стыдно!
— Сейчас это не главная наша забота. Знаешь, история запоминает основное, что было в человеке. Тебя запомнят славным воином, преданным своей родине, умным и прогрессивным человеком, достойным губернатором.