Онежский не стал добавлять, что давно подозревал Бунина, но не имел достаточных оснований для ареста и допроса. Вчера же Герцог развязал ему руки, и они с Рыковым немедленно созвали стражу, чтобы не дать Бунину шанса ускользнуть. И тот не сопротивлялся, лишь настаивал на невиновности, обвинял ректора с деканами в сговоре против империи.

— Он сказал что-нибудь?

— Нет, — вздохнул Дмитрий. — Утверждает, что непричастен, и требует прекратить лицемерить. Он считает предателями нас, — пояснил он в ответ на удивленный взгляд Ланж. — Говорит, что мы лишь для вида изображаем бурную деятельность, а на самом деле собираемся продаться Маре.

— А Герцог надежно охраняется? Помните, я говорила, что у них могут быть еще сторонники: господин Бунин тогда признался, что за мертвецами следят по его приказу, только отказался называть имена помощников.

— Конечно. Мы поместили их в разные камеры, в самых дальних частях подземелья, и сплели надежнейшую вязь. Изнутри ее не открыть, да и снаружи это сделать проблематично. Только не знаю, лгал он тогда или нет. Вряд ли он втянул бы в это дело много сообщников: чем меньше людей — тем проще скрываться.

Онежский привлек ее к себе, нежно целуя.

— Не волнуйтесь, Соланж, пока я рядом — вам ничего не грозит.

Тем временем прикованный цепями и магией Герман Герцог изо всех сил рвался на свободу, затягивая вокруг шеи «петлю мертвеца». Он еще не знал, но так говорили его новые соплеменники о новообращенных, которые сохраняли остатки прежней личности, но под воздействием какого-то фактора теряли их, превращаясь в бесчувственных тварей, движимых одной целью — убивать. Диане помогла окончательно переродиться ненависть к мадмуазель Ганьон, рожденная из ревности к Герцогу. Сам же оборотень растерял остатки человечности из-за положения узника, пойманной жертвы.

Он поклялся себе, что вырвется, и отомстит каждому.

Пока Герцог сходил с ума от бессилия, Иван Бунин спокойно размышлял о случившемся, думая, что и когда пошло не так. Он все предусмотрел, обо всем позаботился, но его планы сорвали эти недоумки, заперев здесь, пока всей губернии грозит вымирание. Даже хуже, ибо нет ничего страшного в почетной смерти, а вот стать такими, как Мара... Проклятый Онежский, от него все беды! Еще и парижанку во все это ввязал.

В полночь на берегу озера собрались русалки, чтобы провести ритуалы. Они надели белые сорочки с традиционной вышивкой, распустили длинные косы, и бесстрашно ступали по мерзлой земле, не чувствуя ни холода, ни страха. Одна за другой, девушки затянули традиционную песнь, славя богов, предков, родные воды. Церковь они признавали только напоказ, дабы избежать преследования красных церковников. Эти иноверцы пришли на их земли, покорили, заставили подчиняться себе, и не понимали, что их жестокость и попытки сломать вековые устои порождали только ненависть. А даже если и понимали, то какая им разница, если единственным, что им было нужно, это послушание?

Закончив песню, хоровод распался, тонкие фигурки вошли в воду, и лишь их силуэты были видны в лунных бликах, красиво отражавшихся на волнах. Старшие ведявы наблюдали за своими преемницами, и рассуждали, как поступить дальше. В Академии стало опасно, мертвые наступали. Война — лишь вопрос времени. Мордовские русалки и без того настрадались, чтобы еще и здесь лить кровь, за чужую землю.

— Все готово, — шепнула молодая девушка.

Высокая ведява с утонченным лицом вполголоса спросила:

— Проблем не возникло?

— Нет-нет, никто ни о чем не узнает.

— Хорошо, ведите.

Ведявы на берегу расступились, давая дорогу юноше, смотревшему на собравшихся одурманенными глазами. Девушки в озере разразились хохотом, и стали плескаться, завлекательно выныривая, и снова прячась под водой. Завороженный парень не смог противиться чарам русалок, и медленно направился к опасному озеру. Зашел по колено, и остановился, переводя глаза с одной красавицы на другую.

Первой к нему подошла Килява, стройная, как береза, с великолепным телом, отчетливо видным под намокшей сорочкой. За ней — Арта, Сюмерьге, лукавая Метьказа и другие ведявы. Сейчас их лица потеряли человечность, обнажая истинную природу — беспощадных водных духов, нуждавшихся в свежей крови для поддержания своей силы. Несчастный тянул к ним руки, не понимая, что в ответ к нему тянутся острые когти.

Больше этого парня никто не видел, да и не искал особо: русалки всегда выбирали для своих ритуалов сирот, бродяг, беглых преступников.

29 ноября 1830 года по Арагонскому календарю

Диана Окская сидела, уткнувшись лицом в колени. Ее белые волосы покрылись засохшей кровью тех стражников, которых послали сопровождать ее в Оренбург. Они были сильными магами, и достойно сопротивлялись, но мертвецов было гораздо больше, и бороться с ними труднее, чем с живыми. Ее старая сущность почувствовала бы жалость, но новая Диана подавила рефлекс.

— Дитя, все хорошо?

Рядом с ней остановилась худощавая женщина с черными волосами. Ее угловатое тело отлично сочеталось с острыми чертами лица, а болотные глаза, даже улыбаясь, вымораживали беспощадностью и неизбежностью смерти.

— Благодарю, Мара.

Мать мертвецов хищно улыбнулась.

— За прошедшие дни ты не произнесла ни слова. Неужели тебе плохо с нами? Я думала, ты рада быть частью нашей семьи.

— Разумеется, рада! — поспешно ответила девушка. — Просто меня пугает судьба Герцога, моего возлюбленного! Подлые маги, наверное, сейчас пытают его, чтобы узнать информацию.

— Не печалься, Диана, — с ледяной лаской Мара погладила ее по волосам. — Твой Герман — крепкий парень, он выдержит, и мы обязательно освободим его. Но нужно подождать, скоро все будет готово. Мы насладимся поражением Онежского и его жалких прихвостней.

— Мне нужна Ганьон, — ожесточенно сказала Диана.

— Хм, парижанка. Соланж, — хмыкнула Мара. — Знаешь ли ты, что ее имя переводится как солнечный ангел? Как будет символична ее смерть!

— Я сама ее убью.

— Как пожелаешь, милая, я уважаю здоровую ненависть! Ну а пока, давай я тебя кое с кем познакомлю. Идем со мной!

Вдвоем они направились к самым дальним подземельям, где содержали пленников мертвой предводительницы. Отослав охранника, Мара открыла одну из дверей, и приглашающе указала рукой с паучьими пальцами. Диана с неохотой повиновалась, и замерла, разглядывая прикованного к полу ребенка.

— Знакомься, это Анна, давняя противница. Лет двести назад я думала, что убила ее, но она обратилась, и стала надоедливой соринкой в моем глазу.

Пленница подняла глаза, и светски улыбнулась.

— Если бы ты хотела от меня избавиться — давно бы убила во второй раз.

— О, еще как хочу, но ты, мелкая дрянь, сначала увидишь крах своей цели, того, чему посвятила всю свою вторую жизнь. И лишь тогда я лично тебя искромсаю, как в тот день, когда вы с милой Машенькой попались мне в лесу.

Глаза Анны наполнились презрением, но она промолчала.

— Кстати, Диана, я забыла упомянуть, но перед тобой автор дневников, которые должен был достать для меня Герцог.

Окская судорожно дернулась.

— Мы хотели, честно, но ваш человек запретил, сказал, нужно ждать и не привлекать к себе внимания.

— С ним я еще разберусь. Ну а ты, — она развернулась к Анне, — зачем сюда вернулась? На что ты рассчитывала? В Академию тебе не проникнуть, а леса кишат моими мертвецами.

— Признаюсь, сглупила. Не ожидала от твоих последователей такой прыти, думала, они так же ничтожны, как и их предводительница.

— Не пытайся, дитя, тебе меня не оскорбить. Даже сейчас время играет на моей стороне, пока глупцы внутри Академии пытаются придумать план.

— А где же твой хозяин, Мара, где первый мертвец?

Оскал на лице матери мертвецов смотрелся так чудовищно, что даже Окская невольно сжалась в комок.