И неудивительно: декан магов Иван Бунин был на целую голову выше него, одного роста с Онежским, но более широкоплечий, чем ректор, и его красивая и куда более пышная борода свидетельствовала о желании выглядеть мужественно. Он с насмешкой косился на напомаженные волосы Александра, холеные тонкие руки, и гладкое как у юной девушки лицо.

Но сильнее всех в глаза бросался Глеб Рыков с его ростом за два метра, страшно мускулистым телом, обтянутым серым комбинезоном, выбритым лицом с высокими скулами, прямым носом с широкими ноздрями, густыми бровями и колючими серыми глазами.

Декана ведяв с ними не было, потому что мордовские русалки откровенно плевали на все интриги за власть в Академии.

Почувствовав ее взгляд, четверо мужчин одновременно повернули головы. Ланж сцепила зубы, чтобы скрыть смущение, выдавила вежливый кивок, и продолжила свой путь в столовую.

23 октября 1830 года по Арагонскому календарю

— Что тебя так смущает, милая?

Диана сидела на подоконнике, глядя на парня, ради которого пошла на глупую жертву, стоившую ей жизни.

— Мне не нравится то, что мы делаем, — честно ответила она. — Все можно сделать проще и быстрее.

— Например? — вкрадчиво поинтересовался Герцог.

— Ты заигрался с этой парижанкой. Мне не нравится, что ты уделяешь ей внимание. Она всего лишь жертва, а мы — хищники. Мы можем отнять у нее дневники силой, заставить замолчать, а ты все ходишь вокруг да около, тянешь время. Зачем? Неужели она тебе нравится? После всего, через что мы прошли вместе, ты решил предать нашу любовь?

Оборотень рассмеялся, демонстрируя внушительные клыки.

— Так ты ревнуешь! Черт бы меня побрал! Ревнуешь! Мы же не живые, Диана, мы чувствуем лишь то, что хотим чувствовать. Оставь эти глупые мысли, и все станет легче.

— Значит, ты решил не чувствовать любовь ко мне, — хмуро ответила девушка. — Я давно поняла, что что-то изменилось.

Он подошел к ней вплотную, обхватывая лицо ладонями.

— Мы оба изменились, и разве это плохо? Посмотри на нас, мы теперь свободны! Раньше ты была посредственным магом из безвестной семьи, твоя мать была чужеземкой, и дала тебе нелепое имя. Моя семья тебя никогда бы не приняла, у нашей любви не было шансов. Зато теперь, Диана, у нас с тобой новая семья, мы вольны сами определять свою судьбу. Никто не встанет у нас на пути, и мы должны ценить выпавший нам шанс.

— Они убили нас, Герц, — на грани слышимости вздохнула девушка.

— И что? Разве ты чувствуешь себя плохо?

— Но я не дышу, не сплю, не живу. Вот что плохо! И я заставляю себя чувствовать, пытаюсь не забыть, как сильно любила тебя, что отдала ради тебя.

— И я помню об этом, Диана, я благодарен тебе, ибо никто на всем свете не сделал бы ради меня того, что сделала ты! Поэтому я и ищу у тебя поддержки.

— Так давай убьем ее, и заберем дневники!

— Нет. Он запретил.

— Он мне тоже не нравится. Распоряжается нами, будто мы принадлежим ему. Я не хочу его слушать, не хочу ему подчиняться!

— Не волнуйся, милая, это временно. Мара сказала, нужно сделать все правильно. Они долго ждали, и мы не имеем права подвести новую семью. Мара теперь наша мать, она дала нам лучшую жизнь. Мы доставим ей записи, избавимся от этой шайки неудачников, и откроем ей дверь. Настанет день, моя красавица, и этот мир станет нашим!

Девушка улыбнулась его словам, и прижалась к широкой груди. Хоть она и была мертвой, но по-прежнему заставляла себя чувствовать то, что было ей свойственно при жизни. Разве что раньше она не мечтала выдернуть внутренности красивой парижанки, наслаждаясь ее болью и страданиями.

Она всегда любила Германа, даже когда он презирал ее происхождение и свою привязанность к бедной безродной ученице. Она была так слаба и ничтожна, что была готова на любые эмоции с его стороны, лишь бы это не было равнодушие. А потом ее убили, сделали нежитью, чудовищем из сказок. И она стерпела перерождение, лишь бы быть рядом с Герцогом, но ей было невыносимо видеть, как его глаза следят за Соланж Ганьон.

Да, он прятался за приказами, радовался, что ему поручено лишь следить и запугивать, но Диана боялась, что его также влекла жизненная сила девушки. Для мертвых нет большей ценности чем жизнь. Мара не всех убивала, делая себе подобными: она часто похищала живых, и либо истязала, либо наоборот делала их своими фаворитами, холила и лелеяла, играла, как маленькая девочка с куклами.

Этого и боялась Диана, что рано или поздно надоест Герцогу, и он обратит свой взгляд на живых. Уже сейчас он стал одержим парижанкой, хотя отказывался это признавать. Но Диана не была глупа, за годы любви в тени и страданиях она научилась разбираться в его характере, мыслях, делах, и видела, как он ускользает из ее рук.

Но как бы там ни было, встреча с Марой изменила ее, сделала более сильной, смелой, коварной. За всю боль, через которую прошла Диана, она получила шанс на новую жизнь, и теперь сможет постоять за себя, и отстоять свое право быть счастливой.

В то же время оборотень думал, что мертвая Диана становится еще более навязчивой, чем живая. Он и сам не понимал, как раньше к ней относился, любил ее, или нет. Порой ему казалось, что она для него — акт неповиновения, временная блажь. Он не связывал свое будущее с ней, но было приятно знать, что эта девчонка сходит по нему с ума. Но теперь все препятствия между ними сметены: они оба мертвы, деньги и семейные связи больше роли не играют, рядом с Марой и ее армией они подчинят себе все земли.

Только вот маленькая загвоздка: раньше интерес к Диане подогревало их социальное неравенство, невозможность быть вместе, романтичная грусть. Он шел против правил, против чаяний семьи, запретов, ограничений. Именно это будоражило его кровь.

Сейчас это исчезло, но вместе с ним исчез и интерес Герца.

24 октября 1830 года по Арагонскому календарю

— Ну не знаю, рискованно.

— Оправданно.

Илья Мизинцев и Дмитрий Онежский возвращались в кабинет ректора, и по дороге спорили.

— Мы подвергаем девушку смертельной опасности, не следовало ее сюда приглашать, — упрямо поджал губы главный библиотекарь.

— На родине ей тоже грозила опасность. Какая разница, кто хочет тебя уничтожить: Красная Церковь или толпа мертвецов?

— Так и скажи, что проникся историей француженки, и позвал ее из-за сочувствия, а не ради подготовки бестолковых детей.

Онежский смущенно отвернул лицо.

— Не стану скрывать, меня поразила ее выдержка, мужество, и возмутила травля, обрушенная слабыми и завистливыми людьми на хрупкую девушку. Но больше всего меня интересовал ее опыт в противостоянии темной магии. Она отлично справляется со своими обязанностями, хоть ученики и ведут себя порой глупо, но знания ее впитывают. Мадмуазель Ганьон полезна нам, и я не вижу причин жалеть о посланном ей приглашении.

— Ох, Митя, — вздохнул Мизинцев, — не прав ты, видит Бог, не прав. Мы ее погубим.

— И что ты предлагаешь, избавиться от парижанки?

— Да, так будет лучше.

— Вряд ли она захочет вернуться так скоро на родину, где ее ненавидят.

— Целее будет! И пора бы уже найти эти проклятые дневники!

— Я работаю над этим, — раздраженно отозвался Онежский. — Но их нигде нет! Куда Анна могла их спрятать? Мы с моим фамильяром все обыскали.

Библиотекарь сокрушенно покачал головой.

— Без нее и без дневников мы словно слепые калеки, бродящие в темноте. Наши родители погибли слишком рано, не успев передать тайны, Анна куда-то пропала, наверное, подручные Мары ее уничтожили. И лишь в дневниках сохранились ответы, необходимые нам для борьбы с мертвецами, а мы не можем эти рукописи отыскать!

— У нас еще есть время, и Академия под защитой. Враги не проникнут сюда, пока кто-то из наследников Михаила руководит Академией. Наша кровь, наша вязь, наша жизнь сдерживает мертвецов.