Когда суд ее оправдал, Жиро долго не мог с этим смириться, но зерна его «трудов» дали успокоившие его плоды: общество возненавидело Ганьон, и отреклось от нее. Однако он не забыл о мечте увидеть ее смерть, и был страшно разочарован, когда девушка уехала в Российскую империю. Все эти месяцы он изводился, думая, как до нее добраться, не вредя при этом своей репутации, ибо железные амбиции вели его к кардинальской должности, и он не хотел потерять влияние в погоне за девчонкой.

Но она сама сделала ему подарок, и в тот день, когда пришло известие об аресте Соланж Ганьон в Оренбургский губернии, Арман Жиро самолично отправился в далекие края, чтобы насладиться ее окончательным крахом. «Месть сладка» — читалось на его лице.

Местные церковники с почтением, перерастающим в раболепие, смотрели на важную шишку из Франции, почтившую их захолустную тюрьму.

— Знаете, зачем я здесь? — продолжил он. — Дабы разобраться в ситуации, и помочь, если вы невиновны, либо передать правосудию, если виновны.

Глядя в его неумолимые, сверкающие злобой глаза, Ланж окончательно потеряла любую надежду на спасение. И как так могло случиться, что из всех представителей духовенства прибыл именно он — человек, мечтавший увидеть ее крах больше всех остальных! И почему епископ? Разве это не работа посольства? Но она не стала задавать вопросов, ибо знала, что ее протесты ничего не дадут, а унижаться перед врагом она не станет даже под страхом пыток.

А именно это и планировал Жиро:

— Дабы установить истину, не прибегая к словесным ухищрениям, в которых эта пособница зла нас всех переборет, — он обращался к российским церковникам, — мы прибегнем с старинным методам. Когда-то они служили верой и правдой нашим предшественникам, и лучше других средств помогали находить правду в дебрях лжи и коварства.

Пока его французские помощники готовили орудия пыток, Соланж сменила одежду на просторную холщовую робу. Они полностью подавили ее магию, она не могла сопротивляться и защищать себя, поэтому прилагала все усилия, чтобы не расплакаться, и не выдать страха.

— Забыл передать вам привет от вашего отца, — прошептал оказавшийся рядом епископ. — Приступаем!

Оренбургские церковники видели всякое, недаром их родина была полна каторжан, но им не доводилось использовать щипцы для выдергивания ногтей, тиски, в которых ломались конечности, стойку, на которой несчастных жертв растягивали за ноги и за руки, бадьи с водой для частичного утопления. Сначала они растерялись, и переминались с ноги на ногу, не решаясь возразить французскому епископу: он-то не мог не знать, что инквизицию давно упразднили, и подобные пыточные инструменты также попали под запрет.

Но весь смысл пыток состоял не в установлении правды, а в получении признания: жертвы церковников переживали в их застенках такие муки, что готовы были признаться в чем-угодно, лишь бы избежать дальнейших пыток, и просто умереть.

27 декабря 1830 года по Арагонскому календарю

Спустя два дня после Рождества декан ведяв Чеймарина попросила ректора принять ее после ужина, и объявила о решении мордовских русалок покинуть Академию.

— Я обескуражен, — признался Онежский. — Чем вызвано такое решение? Мы обеспечили достойные условия для вашего народа, чтобы вы жили здесь в безопасности, и обучали своих детей необходимым наукам. Разве мы к вам плохо относились?

— Дело не в отношении, господин ректор, а во лжи и грозящей ведявам опасности. Нам известна правда о мертвецах.

Дмитрий не выказал удивления, но Чеймарина прекрасно ощущала исходившие от него волны горечи и боли. Выглядел он не так, как раньше: под глазами залегли тени, взгляд потерял блеск, лицо осунулось, да и остроумными шутками он больше не сыпал, предпочитая одиночество.

— Хорошо, если вы желаете уйти — я не стану чинить препятствия, однако вы должны понимать, что решение о роспуске факультета находится в ведении попечительского совета.

— Фактически в губернии распоряжается граф Сухтелен. Если он даст соответствующий приказ — мы сможем покинуть Академию хоть завтра. А у вас с ним дружеские отношения, вы можете поспособствовать скорейшему принятию решения.

Ректор внимательно на нее посмотрел.

— Я приложу все возможные усилия, чтобы соблюсти и ваши интересы, и требования закона.

Ведява поклонилась, и оставила его одного.

— Вот же селедка поганая! — прошипел фамильяр Эно. — Никогда мне эти рыбины не нравились, и вот, пожалуйста, они как-то пронюхали о мертвецах, и собрались бежать от опасности.

— Каждый имеет право защищать свою жизнь, а защита Академии — не их призвание. Именно мы, потомки Михаила, должны оборонять губернию от нежити. Хотя мне весьма любопытно, как именно они узнали о мертвецах.

— Ты слишком добр к тем, кто этого не заслуживает, и суров с теми, кто нуждается в милосердии.

— Лучше воздержись от дальнейших комментариев по этому поводу.

— Митя, хозяин мой недалекий, прислушайся к сердцу, оно не солжет.

— Вот как? — рассерженно вскочил Онежский. — Да мне крайне не повезло с женщинами, потому что я всегда слушал сердце, а не разум. Ладно мая мать, я ее не выбирал, но ведь из-за нее погибло предыдущее поколение защитников Исети! Одна женщина погубила столько жизней! А моя покойная супруга? Я любил ее, доверяй ей, как себе, оплакивал, и что в итоге?

— Ее могли подставить, — нахмурился фамильяр.

— Да у тебя один ответ на все: жену подставили, парижанку подставили, но кому это вообще нужно? Ты видел любовное письмо, адресованное моей супруге: возможно, ребенок даже не был моим, и я теперь всю жизнь буду мучиться, и так и не узнаю правду, и жену к ответу не привлеку, разве что на том свете встретимся. Но да ладно, я позволил себе отпустить прошлое, снова поверил женщине, и наступил опять на те же грабли! Только Ланж пошла еще дальше, и вместо супружеской измены я получил измену государственную.

— Не верю я в ее причастность, — тихо прошептал Эно.

— Соланж — убийца, мне не стоило приглашать ее в Исеть. Боже, каким я был дураком!

В новый тысяча восемьсот тридцать первый год они вступили в напряженной обстановке, и уже в первых числах января в Академию прибыл граф Сухтелен по просьбе Онежского. В кабинете помимо ректора и главного библиотекаря сидели четыре декана: оборотень Рыков, витряник Александр Милославский, ведява Чеймарина и маг Дробилин, преподаватель плетения вязи, временно назначенный вместо Бунина.

— Надеюсь, ваша светлость, вы понимаете, что наша просьба обоснована крайней необходимостью, — уверенно вещала русалка. — Мордовские ведявы практически вымерли после завоевания наших земель и свирепствования там Красной Церкви. Пусть на нас больше не охотятся, но ведяв осталось мало, и мы не хотим исчезнуть окончательно, погибнув в когтях мертвецов.

— Мы тоже планируем покинуть Академию, — улыбнулся Милославский. — На свете осталось не так много витряников, и мы были рады возможности жить здесь в спокойствии и безопасности, но нависшая над Исетью угроза не оставляет иного выбора, кроме как найти новое пристанище.

— Почему бы вам не уведомить императора о происходящем? — спросила Чеймарина. — Мертвецы угрожают безопасности не только этого города, но и всей губернии.

— Ах, как вы наивны! — насмешливо вздохнул витряник. — Не думаю, что стоит надеяться на умеренность притязаний нежити. Захватив Оренбург, они пойдут дальше, превращая всю империю в край мертвецов.

Граф кашлянул, прерывая назревающий спор.

— Поверьте, в тайной канцелярии знают обо всем происходящем здесь.

— Неужели? — удивился Дробилин.

— Именно за этим меня и прислали сюда, назначив губернатором, чтобы я противостоял угрозе, но сам император не будет вмешиваться, дабы не раскрывать правду общественности. Представьте, какая паника поднимется в народе, да и соседние державы в один голос объявят нас приспешниками Дьявола. Мы много лет налаживали международные связи, отмывались от репутации отсталого и полудикого государства, и, если кто-то прознает, что у нас завелись мертвецы — Российская империя превратится в страну-изгоя. Либо же европейские державы объединятся против общей угрозы, и пойдут на нас крестовым походом, уж Красная Церковь об этом позаботится, не сомневайтесь.