— Уводите.

Второй раз в ее жизни девушку обвинили в убийстве, и заковали в цепи.

20 декабря 1830 года по Арагонскому календарю

Гастона содержали в отдельной камере, и Ланж сходила с ума, будучи запертой в тесной клетушке с решеткой на единственном окне. Изначально ее посадили в чулан в какой-то деревянной крепости, так как свободных мест не осталось, но среди ночи двенадцатого декабря ее грубо выволокли, и перевели в более просторную камеру. Увы, габариты были ее единственным положительным качеством: ветхие стены раскачивались под напором зимнего ветра, в щели задувало снег, а соседи-арестанты не давали ни секунды покоя, оскорбляя парижанку всеми доступными выражениями.

Но тринадцатого декабря Ланж едва не погибла под завалом, так как стены не выдержали, и обвалились прямо на заключенных. Несколько мужчин погибло, двое сбежали, а Соланж Ганьон оставалось лишь кричать, чтобы ее услышали, и вызволили. Спустя несколько часов девушку все-таки откопали, но не оказали медицинской помощи, а грубо забросили в повозку, и повезли в новую тюрьму.

Вместе с ней перевозили старика, и он поведал ей грустную историю своей жизни, проведенной по большей части в казенных учреждениях. По его словам, заключенных содержали где придется, а имеющиеся тюрьмы строили со всеми возможными нарушениями, из хлама, а не строительных материалов, поэтому побеги и смерть под завалами было распространенным явлением в Оренбургской губернии. В прошлом году Сухтелену пришел приказ навести порядок, и укрепить наконец уездные тюрьмы, только дело продвигалось слишком уж медленно, можно сказать — не сдвигалось с мертвой точки.

— А как же «Проект о тюрьмах» Екатерины Второй? — спросила Ланж. — Я изучала биографию вашей императрицы, я видела этот документ.

Старик обреченно вздохнул.

— Даже в вашем Париже о нем знают, а в нашей губернии скорее рак на горе свистнет, чем чинуши озаботятся о заключенных. Я, голубушка, побывал и в Орской крепости, и в Троицке, и в Челябинске, и нигде не увидел каких-либо улучшений. Мало того, что условия хуже скотских, так еще и набивают в одну камеру столько человек, что дышать невозможно! И мужики, и бабы, и дети — все сидят без разбору, а это, сама понимаешь, чем чревато.

— Какой ужас! — искренне испугалась Соланж, опасаясь, куда ее теперь распределят.

— Спят люди прямо на полу, вповалку, друг на друге. Иногда ночью задавят кого, так утром тело уберут, и все, никаких расследований. Еды тоже не хватает, долго ждать приходится, а о купании и забыть можно. Мне-то, старому, все равно, а таким как ты тяжело приходится.

Когда повозка остановилась, Ланж Ганьон едва сдерживала слезы. Ее бесцеремонно выволокли, осмотрели, и повели в какой-то жуткий хлев, как ей показалось поначалу. Она попросила оказать ей медицинскую помощь, но ее опять втолкнули в темное помещение, и заперли.

— На меня упали стены, у меня болит все тело, — жалобно плакала она у двери, но никто не ответил до самого утра.

Тогда и выяснилось, что ее заперли в Илецком остроге.

Принесенный в камеру завтрак состоял из грязного куска хлеба и воды в допотопной кружке, невозможно воняющей железом. Просьбы Ланж позвать врачевателя или хотя бы дать умыться опять канули втуне, хотя после обвала она была вся в пыли, крови, и действительно нуждалась в лекарской помощи. Наличия уборной, конечно же, для заключенной не предполагалось.

Бедняжке еще многое предстояло узнать об этом месте, но, если излагать кратко, то Илецкий острог был построен на месте старой крепости, где работали соледобытчики. Пятьдесят семь лет назад крепость была разрушена войском могущественного колдуна Емельяна Пугачева, который основательно потрепал Оренбург, прежде чем его схватили. Императрица Екатерина не горела желанием восстанавливать крепость, но ей посоветовали обустроить острог, и ссылать туда бунтовщиков: коли они так отчаянно сражались за оренбургский край, пусть и отправляются в пожизненную ссылку.

Основным промыслом в остроге была добыча соли, и осуществлялась в таких бесчеловечных условиях, что попавшие туда каторжане проживали максимум несколько лет. Их страдания перед смертью были столь чудовищными, что иногда сокамерники из милосердия помогали им предстать перед Богом. Но однажды адский порядок изменился: ходили упорные слухи, что улучшения повлек за собой бунт каторжан, хотя власти опровергали все намеки на неповиновение. В Илецком остроге стали заниматься куда более легкой работой, надзиратели не свирепствовали безбожно, но от репутации им не удалось избавиться, и уже никогда не удастся.

По жестокой иронии судьбы, именно в такое место — кошмар наяву — попала француженка Соланж Ганьон. Она не была ни иноземной шпионкой, ни людоедом, ни убийцей, ни (упаси Боже) декабристом, но вокруг нее сплели такие коварные сети, что только чудо могло помочь ей выпутаться.

Но каким образом приходит чудо — вопрос остается открытым, зато каждый точно знает, что беда не приходит одна...

Примечание автора: Илецкий острог — реально существовавшее место ссылки каторжан, на месте которого сейчас находится колония с неофициальным названием "Черный дельфин". Это самая страшная тюрьма России, с самыми жестокими заключенными и суровыми (порой — бесчеловечными) условиями.

24 декабря 1830 года по Арагонскому календарю

Накануне Рождества, в сочельник Ланж Ганьон стояла на коленях в своей темнице, и молилась Красному Богу. После жестких нападок со стороны церковников вера надолго покинула ее сердце, но в отчаянную минуту, когда у нее не осталось ни сил, ни надежды, друзья покинули, а возлюбленный предал — лишь на Всевышнего она могла уповать, лишь он один остался для нее защитником и источником успокоения.

К двери подошли люди, и громко завозились с замком. Девушка хотела верить, что Онежский одумался, выяснил правду, и сейчас ее освободят, но чуда, увы не произошло: взгляд тюремщика не сулил ничего хорошего.

— Пошла, — грубо скомандовал он, хватая ее за локоть. — Тебя ждут.

Соланж возненавидела этого мужлана.

— Надеюсь, это мой защитник. Напоминаю, я — подданная Французской империи, и вы не имеете права обращаться со мной подобным образом! Вы обязаны были уведомить...

— Знаю я, кто ты, — ухмыльнулся тюремщик. — Там как раз твои милые сородичи прибыли. Радуйся, подданная, сейчас тебе помогут!

Неужели не врет? Бог услышал ее молитвы, слава Ему! Губы девушки тронула слабая улыбка, когда она вернула себе надежду, но тюремщик ввел ее в убогое помещение без окон, с единственным длинным столом и несколькими стульями, на которых разместились...

Девушка замерла в двери, скованная ужасом, но стражник толкнул ее кулаком в спину, да так сильно, что она влетела в камеру, и упала на пол. Без малейшего раскаяния тюремщик рывком поднял ее на ноги, и она оказалась лицом к лицу со старым противником.

— Здравствуй, Соланж Ганьон! Отрадно видеть тебя в тюрьме, где тебе самое место. Парижские судьи были мягкотелыми, и вынесли оправдательный приговор, зато посмотри какие разумные и порядочные люди служат в России: они сразу раскусили твою подлую натуру, и воздали по заслугам.

Перед ней на стуле сидел Арман Жиро, назначенный недавно епископом Родеза. Еще со времен судебного процесса в Париже он громче всех кричал о виновности Соланж Ганьон, клеймил ее убийцей, обвинял ее в пособничестве секуляризации, то есть уменьшении роли Красной Церкви в жизни общества. Ее деятельность по защите и расширении прав женщин вызывала у него отвращение, и он не стеснялся называть ее «любовницей Дьявола», «адской гончей», «подлой разрушительницей вековых устоев».