Мар мелко, едва ощутимо пока, начинает подрагивать.

— Если то, что вы говорите… если это правда…

— То это будет первая женская особь за восемьсот с лишним лет.

…

Мы остаемся вдвоем — втроем, если точнее — в тишине того особого толка, что громче иных звуков. Я пытаюсь собрать пазл из песка в своей голове, а Мар… ну, тоже что-то наверное пытается… Он молча сжимает мою руку — в четверть привычной силы, словно я стеклянная. Хотя, если смотреть его глазами…

— Я всегда знал.

Я вскидываю голову.

— Знал?..

Он кивает, не глядя в мою сторону, но горячие пальцы на моей руке становятся тверже.

— Когда первый раз увидел… я знал, что это не просто так. Что это зачем-то было нужно. Чтобы мы оказались именно там, именно в этот момент… Понимаешь?

Не очень, но…

— Я знал, что везу с собой на Таврос нечто бесценное… только не понимал, насколько.

— Мар, я…

— Ты — дар. Мой дар. Наш дар. Всему нашему миру. Ты понимаешь это? Мы сможем… восстановить гендерный дисбаланс, понимаешь? У нас появился шанс на нормальную жизнь, без угрозы вымирания… Жизнь, в которой матери не будут оставлять своих детей, потому что не могут жить на этой планете…

— Мар…

— Я не отдам тебя ни на какие опыты, не бойся. Они просто обследуют твое тело, выявят причину и…

— Мар, я тут совершенно ни при чем.

— Что?..

— Я ни при чем. Пол ребенка. Это не моя заслуга.

— О чем ты говоришь?..

— У моего вида… пол ребенка определяет мужчина. От женщины он не зависит. Это тебя будут обследовать.

Он смотрит так странно, как будто я вдруг заговорила на другом языке. От этого мне почему-то смешно делается, я улыбаюсь, в груди легко-легко и немного щекотно. Я протягиваю руку и ласково касаюсь его лица.

— Это ты особенный, Мар.

… Так оно и вышло по итогу. Генная мутация переиграла саму себя, и очередная перекройка вернула все так, как было раньше, до вируса. Мара затаскали по обследованиями, заставили сдать шерхову тучу анализов, но узнала я об этом постфактум — в целях безопасности меня погрузили в искусственный сон на четыре месяца. Проснувшись, я долго вспоминала, кто я, где и зачем… а когда вспомнила и разобралась, когда мне принесли ребенка — здоровую, крепкую девочку с кожей цвета темного песка — то выдохнула тихонько, пока никто не слышит. Не зря.

Bсе, что было пережито — все мучения, тревоги, трудности... все то, что казалось непреодолимым, невозможным, все, что отнимало надежду — все было не зря. Весь тот выбор, который я делала, порой неправильный, противоречивый… весь этот выбор в конечном итоге привел меня туда, где я должна была быть.

Туда, где меня ждали.

...

Четыре года спустя.

Рах никогда не остается прежним, всегда меняется. Который раз мы сюда уже прилетаем, третий?.. и каждый раз это словно новая планета. Его циклы сложны, нелинейны, сезоны плывут и постоянно меняются… Шерша называла это каким-то сложным словом, которое я не запомнила. Беда с памятью…

— Хочешь чего-нибудь?

— Нет, спасибо.

Раш валяется рядом со мной на легком покрывале, слегка щурится на свет. Где-то в отдалении носится малышка Ри (мы все-таки назвали ее в честь синего чудовища и уже пожалели об этом), гоняя найденной где-то хворостиной Вереша — а он, дурачок такой, и не против. Он так и остался с нами, став еще одной нянькой для неугомонного создания, которое шерх его знает в кого таким вышло... Рихта растет зубастой, очень сильной, ей всего четыре, а она уже может меня повалить, к счастью, не пытается. Папа и... еще один папа вовремя и очень доступно ей объяснили, что на них прыгать с крыши дома можно, всегда есть запасной, а мама у неё только одна — и другой не будет.

Неподалеку от нас Мар таскает на плечах Кату, помогая ей дотянуться до веток, чтобы пощупать и попробовать на зуб съедобные листочки. Дочка сосредоточенно копается в кроне, что-то бормоча на своем. В отличие от сестры, она растет спокойной, задумчивой, очень тихой... чем-то немного похожей на меня — надеюсь, только немного. Глядя на Ри, я чаще хватаюсь за голову — глядя на Кату, мне хочется положить руку на сердце.

Легкий толчок в животе — его тут же накрывает тяжелая ладонь. Всегда острое лицо теперь смягчилось, стало почти уязвимым. Он очень, очень боится: третий для меня, для него — первый.

— Все в порядке?

— Конечно. Просто активный малыш... будет сестричек защищать...

— Тебе ведь тяжело это все... Ты… не жалеешь?

Я молча накрываю его ладонь своей, слегка сжимая. Другого ответа он и не ждет.

Другого ответа ему — как и мне — больше не нужно.