Поднять голову — и увидеть над ней небо в алмазах.

… Праздник Отчего огня решили все-таки провести — и посвятить всю его религиозную часть памяти погибших. Долгое горевание не характерно для туров в принципе, “все из камня и все в камень” — так тут говорят. Дома отстроились с какой-то сверхъестественной быстротой, инфраструктура восстановилась еще быстрее — и вот о катастрофе уже напоминают только башенки из черной породы, сложенные на пороге жилища тех, кто потерял в ней близких. Проходя мимо таких, я невольно отвожу глаза — как будто случайным взглядом можно зацепить, содрать корочку с чьей-то едва затянувшейся раны.

— Не бери в голову, — Раш тянется ее взлохматить, я подавляю порыв увернуться. — Треснет еще.

— ...ага.

— Это не твоя беда.

— Знаю.

— ...все равно больно?

— ...

— Да чтоб меня…

... Раш все время ерошит волосы — а Мар все время их приглаживает. Раш все время скалится, став на себя прежнего похожим чуть больше, без конца шутит, но я не смотрю и не слушаю — я вижу только день за днем медленно светлеющие полосы на его шее и руках. Мар напротив, больше отмалчивается, больше вглядывается в меня, ловит каждый взгляд и каждый жест — и мне неловко, неуютно от такого внимания. Но я ничего ему не говорю словами, потому что каким-то чутьем понимаю — ничего не изменится, пока он сам для себя не поймет, что по-прежнему важен для меня.

— Как… твое плетение?

— Ну, как сказать…

Я накрываю ладонью клубок нитей, задвигаю за спину корзинку. Первый раз вижу Мара с такой неловкостью на лице.

— ... не покажешь?

— Это… потом, когда закончу.

— ... ладно.

… Раш деликатностью не отличается — сует нос мне под руку без всяких расспросов и расшаркиваний, за что по нему и получает — больно мне, до всхлипа — что дает только лишний повод надо мной поиздеваться. Но издевки эти беззлобные, ими он по привычке прячет тревогу, нервозность — он как на минном поле в этих странных отношениях.

Все мы — словно на минном поле.

Вечерами, когда выключается свет и чуть слышно рокочет холодильная машина, мягко снижая температуру в комнате до свежести осеннего утра (и отчего только раньше не поставили?.. такая благодать…), мы лежим в постели, неловкие, застывшие, словно любое движение может расколоть на части эту постель, пол под ней, дом, землю… Я уже расколота — и не знаю, что с этим делать, как с этим жить, и каждое мгновение проношу сквозь себя бушующим потоком воды… В воздухе между нами — не напряжение, но тяжесть неловкого касания, неловкой близости. Я медленно поглаживаю ладонь Мара кончиком пальца, беззвучно, почти бестелесно, но Раш это чувствует — не хочу знать, каким образом — и сплетает мои пальцы со своими, они тонут в жарком жерле его ладони. Раскол внутри ширится, плавится — как еще трещина не пошла между ребер?

Как еще на кровати не лежит две половинки меня?..

К такому наверное… невозможно привыкнуть… когда прикосновение с одного бока всегда означает жадное объятие с другого… в такие минуты я слышу легкое клокотание с обеих сторон — костяные наросты туров непроизвольно приподнимаются, делая их еще крупнее, а мне хочется склубочиться, утечь куда-нибудь, но с этой подводной лодки некуда деться.

Я вздыхаю еле ощутимо — Мар приподнимается на локтях рядом, Раш что-то ворчит и сжимает руку крепче, скоро отнимется уже, идиот…

Руку я не забираю, как могу успокаивающе поглаживаю Мара по запястью — спи, все хорошо.

Все… ведь правда хорошо?

— Занята?

Я поднимаю голову — тетрадь с древними символами надолго приклеила подбородок к ключице — и шею стрельнуло болью. Я уверена, что лицо даже не дрогнуло — но Раш все равно поджимает губы и забирает конспект. Поначалу разъедавшие глаза и мозги символы постепенно из несуразного сплетения черточек, штрихов и завитков начинают превращаться в гармоничную систему — и учить новые становиться проще.

— Хватит на сегодня.

Я решаю не спорить — с ним бесполезно.

— Ладно. Что ты хотел?

— Да так… ничего особенного…

Он мнется, отводит глаза… Так, стоп. Раш — мнется? Отводит глаза? Он-то?

— Что стряслось? — я поднимаюсь на ноги быстрее, чем думаю. Может, натворил что? Зная его уже чуть лучше, я вправе ожидать практически чего угодно. — Опять подрался с кем-то?

— Я идиот по-твоему?

— ...

— Ты серьезно?.. Шерхи… нет, идиот конечно… но не до такой же степени…

— Тогда что случилось? Чего ты… такой вот?..

— Да нормально все, — ни черта не нормально, вон, глаза снова отводит…

— А ну признавайся.

— Да ничего я не натворил!.. Ты… это… спиной встань…

— ...

— Пожалуйста?..

— Ладно…

Я поворачиваюсь, за спиной — возня, а потом…

Всплеск резкой неловкости движения — и на шею ложится плетеный шнурок с деревянной оправой, а внутри него — камешек с Раха. Подарок Шерши, который я отчаялась найти после оползня.

— Раш…

— Только вздумай сказать что-то.

Я оборачиваюсь — он глазами ищет щели в потолке. Внутри тепло и нежно, и впервые за долгое время — почти не стыдно за это тепло и нежно. Я улыбаюсь, и улыбка дается так легко, что даже чуть страшно становится. Тянусь к его лицу, слегка глажу по щеке — застыл, как изваяние, смотрит…

— Спасибо. Правда. Это… важная для меня вещь.

Он булькает что-то, темнеет лицом, снова глаза отводит… руки его напряжены, и я ныряю под них ладонями, легко обнимаю затвердевшую спину, это кажется так правильно, так… важно. Спустя один удар сердца смыкается на спине каменное кольцо, тяжелое дыхание ерошит волосы на затылке… он будто хочет втиснуть меня между ребер, где его сердца пытаются перегнать друг друга. Я обмякаю в его твердости, растекаюсь по нему… Раш больше не двигается, но не потому, что не хочет — потому, что слишком хочет. Степень его “хочет” я спустя мгновение уже чувствую животом — и сразу же напрягаюсь. Еще мгновение — и тур отступает, выдавливая оскал на обескровленные губы.

— Извини.

— Ничего… я понимаю. Физиология…

— Ничего ты не понимаешь, — говорит он беззлобно, грустно улыбается. — Носи… пожалуйста.

— Буду.

Он уходит, оставляя странное, горько-горячее чувство внутри, как будто ставшее было на место что-то снова с него соскочило… словно что-то почти наладилось, почти заработало как надо… но разлад, раздрай и раскол внутри все еще обжигает, не дает образоваться балансу, гармонии… Я потираю грудь, натыкаюсь на камешек… тяжело… может, написать или позвонить Шерше? Она заваливала меня сообщениями с тех пор, как связь восстановилась, я едва успевала ответить… Сможет ли она помочь… с этим?

…Писать Шерше не пришлось — помощь пришла сама, откуда не ждали. Упала с неба на одноместном мобильном флаере, ворвалась синим ураганом с воплем:

— Ну как вы тут, мать вашу раскударить в шерхову задницу?!

… Рихта узнала об оползне случайно — просто попалась заметка в новостях. Узнала и со свойственным ей подходом, не откладывая в долгий ящик, запрыгнула в свой флаер и в обход всех пограничных постов пересекла воздушную границу Тавроса, оставив свою команду разбираться с формальностями. Писать или звонить она посчитала излишним — и вот у нас в гостиной сидит лысое чудище, похабно переводящее взгляд с Мара и Раша на меня.

— Кажется, туры совсем разучились пользоваться своими причиндалами, раз лохматая до сих пор без пуза. Эй, хотите видео скину, как мы с Секраном…

— Нет, спасибо, — смотреть чужое хоум-видео, что может быть хуже?

Мар молчит, Раш пилит взглядом потолок, но исходящее от них раздражение можно руками трогать и в карман складывать. Да… так мы далеко не уедем…

— Может, вы пока…

К счастью, меня понимают сразу и неловкость заканчивается серединой фразы — туры оставляют меня наедине с дарган, как будто даже благодарные за то, что избавила их от ее громкого присутствия. Та сразу как будто сбрасывает с себя половину похабной агрессии и становится словно бы… меньше.