Города есть лучшее из того, что создано человеческой цивилизацией за всю историю ее развития. Город защищает себя, свою целостность. Города создаются для мира и созидания. Город высекает научную мысль, рождает новую технологию. В городах копится национальная культура, создаются и хранятся произведения искусства. Город создает нашу одежду и проекты новых городов.

А лучшие места на планете разобраны для городов тысячи лет назад: океанская бухта, подножие горы, берег реки или моря.

Впрочем, Набережным Челнам досталось не самое плохое место — недаром рассматривались 70 вариантов площадки для заводов в пределах всей России.

Квартал-эталон мы уже построили, мы видели тот типовой дворик. А разве не могла наша держава поставить перед собой задачу более величественную поставить на земле город-эталон?

Тема города развивается в нашей литературе однобоко и тривиально. Мы пытаемся убедить самих себя в том, что наши новые города лучшие в мире. Поставленные где попало (и как попало), они объявляются символом нашей веры. При этом окончательная отделка фасада упорно откладывается до XXI века. Почему-то мы твердо уверены, что в XXI веке будут созданы города более прекрасные, чем за сорок предыдущих веков. Уж не потому ли, что потеряли надежду на собственный век?

Крупная панель открыта — теперь ее не закроешь. И корить ее не следует. Из одной и той же панели может выйти и шедевр и поделка.

Я отнюдь не собираюсь подвергнуть остракизму километры крупнопанельного пространства. Моя задача — из другого ряда. Я хочу определить причины и вывести следствия.

В 1982 году в Набережных Челнах состоялась всесоюзная творческая конференция на тему: «Молодые города и социалистический образ жизни». Недаром сказано: я там был, мёд и пиво пил.

Выступили более двадцати ораторов. Два дня мы говорили. Было оглашено решение: издать стенограмму речей.

Прошло три года. Теперь уж видно — не издадут. А жаль.

Вячеслав Нилов присутствовал на конференции. Он подтверждает: стенограммы были подготовлены к изданию, а после передумали, видимо, испугавшись некоторых критических высказываний.

Помню несколько хороших выступлений, но сослаться на них не могу отсутствует источник.

Придется сослаться на самого себя.

— Набережные Челны, — говорил я с трибуны, — вызывают сложное чувство. Хочу быть понятым правильно. Александр Сергеевич Пушкин говорил: «Вопрос чья проза в русской литературе лучше? Ответ — Карамзина. Но это еще похвала не большая». Как видите, Пушкин предвидел будущий расцвет русской литературы. Он видел идеал и потому так отзывался о Карамзине. Теперь я перехожу к теме нашей конференции, то есть к молодым городам и социалистическому образу жизни — и спрашиваю:

— Какой молодой город в нашей стране является лучшим городом?

Отвечаю:

— Набережные Челны. Но это еще похвала небольшая.

При этом я заметил: отцы города кисло улыбнулись. Меня даже ласково поправили в заключительном слове.

Есть (не на российских просторах) такое популярное животное — страус. Известен он быстрым бегом и детским поведением. Спрячет страус свою голову в песок и ему начинает казаться, что его никто не видит. А ноги у страуса длиннющие. И хвост торчит. Так и у нас порой — очень любят принять позу страуса. Нам мерещится сладостно: если мы промолчим о том или ином нашем недостатке, то его не увидит никто. А если недостатка никто не видит, то его, следовательно, не существует.

Я люблю Набережные Челны. Хороший город встал на нашей земле, размашистый, белокрылый. Особенно хорошо он смотрится «с птички». Как-то московский самолет шел на посадку и развернулся над самым городом. Солнце садилось, дома отбрасывали резкие тени. «С птички» отчетливо видно: город сделан, как говорится, под линейку. Замкнуты кварталы, прорезаны магистрали. Все сопряжено, выверено, вычерчено.

Еще хорош этот город, когда едешь к нему со стороны Елабуги с того берега Камы. Неожиданно перед плотиной лес расступается, и на том берегу камского водохранилища вдруг показывается белокрылый город, абсолютно новый, без единой пылинки, четкий, уступчатый, будто бы графичный.

Но вот я попадаю внутрь этого искусственного пространства, уже не вижу город целиком, но замечаю детали, из которых он сложен.

Прежде всего — огромен дом. Это — дом-улица, дом-город, дом-чемпион.

Дом огромен по отношению к самому себе, никогда не было таких великаньих домов. Но еще огромнее дом по отношению к человеку. Вот бодрой походкой спешит прохожий. «Простите, вы живете в этом доме? Да? Вас не затруднит наша просьба: покажите свое окно».

Прохожий остановился, с ищущим недоумением смотрит на фасад своего тысячеоконного дома. «В самом деле — где мое окно? Где-то на пятом этаже, посреди унылой мозаики…»

В пятницу вечером отец привел двух сыновей, взятых из детского сада. Мать посмотрела и говорит: «Кого ты привел? Это же не наши дети?» Отец подумал и сказал: «Все равно в понедельник обратно сдавать».

Этот анекдотический случай рожден крупнопанельной цивилизацией. Дом становится бесчеловечным по отношению к своему творцу. Затерявшийся среди одинаковых домов человек задыхается, пожиная плоды собственной недальновидности.

Что это — однообразие материала или однообразие замысла?

Видимо, надо было пройти через этот этап, чтобы понять ошибки. Теперь наступает пора уроков — извлечем или не извлечем?

Генплан Набережных Челнов завершен. Город рассчитывался на 350 тысяч жителей, уже сейчас здесь проживает 440 тысяч человек. Если раньше на первом месте были квадратные метры, то теперь вперед выходит эстетика, так называемая культурная архитектура, городской дизайн, в том числе и проблема городского центра.

— Как вы думаете, Вячеслав Степанович, сколько поколений новых городов появилось в нашей стране за годы Советской власти?

Вячеслав Нилов смотрит на меня с некоторым удивлением, явно недовольный тем, что я прерываю его размышления о стратегических проблемах городского центра.

— Как сколько? — спрашивает он. — Челны — город последнего поколения.

То-то и оно-то. Я считаю, что уже три поколения городов выросли на нашей земле за годы Советской власти.

…Эшелон шел с Урала на фронт. Сорок молодых, новоиспеченных лейтенантов, закончивших пехотное училище, рвались в бой. Это было весной 1942 года. Кажется, никого из них не осталось на этом свете и некому рассказать об их тогдашних настроениях и чувствах, а я могу лишь про себя.

Нас формировали с другим эшелоном и каким-то образом мы очутились в Магнитогорске, имевшем тупиковую ветку, ведь молодому городу было тогда всего 10 лет. Но это был город! Многоэтажные дома слагались в главную улицу, на перекрестке звенел трамвай, за углом угадывался кинотеатр. Не помню, какой фильм я тогда смотрел, не в том дело. Но я надолго сохранил ощущение городского начала — трамвайного перезвона, доступности магазина, газетного киоска на углу. Унылых бараков на привокзальных улочках я как бы не заметил, они самым естественным образом выпали из теплушки по дороге на фронт.

Интересно проследить, как росли наши молодые города. Начнем с того же Магнитогорска.

1931 год — закладка.

1939 год — 146.000 жителей.

1959 год — 311.000 жителей.

1970 год — 364.000 жителей.

1981 год — 413.000 жителей.

Примерно теми же темпами росли и другие молодые города первых пятилеток: Комсомольск-на-Амуре, Новокузнецк, Северодвинск.

В пятидесятые годы родилось второе поколение советских городов, знаменем которого стал Братск. Я летал туда чуть ли не каждый год, воевал с палаточными городками — и сам жил в палатках. Все успокоилось, выросла гигантская плотина на Падуне, алюминиевый завод плавит бокситы, и дома в Братске стоят теперь такие же — крупнопанельные.

Прошло тридцать лет, и можно подвести некоторые итоги, я имею в виду прежде всего нашу журналистскую деятельность. Мы громогласно воспевали романтику Братска и мало писали о его реальных проблемах. Правда, тогда, может быть, мы и не так знали эти проблемы, как знаем их сейчас, градостроительные, экологические…