— Начало положено. Завтра будем перемещать мебель. А послезавтра и сам передвинусь. Жизнь течет по своим вечным закономерностям.

«Данный случай обойдется платонической нотацией», — так я про себя, конечно, размышляю, сам же в молчании слушаю.

Он голос подает:

— Ритуля! Можно тебя на минуточку.

Прибывает его старушенция в чепчике, руку преподносит и сообщает, что рада познакомиться с моими инициалами.

— Прошу тебя, Ритуля, принеси мой рабочий пиджак.

Ритуля доставила профессорский пиджак, отбыла на кухню. Я молча веду наблюдение за пиджаком. А он достает оттуда пять рублей и протягивает их в направлении моей личности. Да так, что мне еще предстоит два шага совершить, чтобы их принять. А у меня ноги к паркетному полу приросли. Я принял застывший вид, только головой мотаю. Профессор Сережкин тоже бородкой задвигал, между нами, по науке говоря, полный резонанс наблюдается. Но он ко мне не приближается.

— Неблаговидно, молодой человек — и весьма! Вы исполнили трудовой процесс. Я его оцениваю в денежном выражении. Между нами совершается взаимный обмен, и в этом не может быть ничего унизительного для человеческого сознания. Извольте получить.

Профессор стоит с протянутой рукой, бумажка свесилась с ладони и планомерно покачивается от дуновения. А я стою без движения — ну просто не в состоянии.

Он строго продолжает линию:

— Завтра у вас заболеет ребенок. Вы позвоните мне по телефону, который вы же смонтировали в моем кабинете. Я тотчас прибуду по вашему вызову, произведу заключение, назначу курс. Вы, естественно, предложите трудовой гонорар за мое исполнение. И я, представьте на минуту, не возьму. В таком случае вы вправе предпринять обиду. Так зачем же вы обращаете обиду на меня, ошибочно полагая, что я обижаю вашу личность. Спору нет, вы еще в молодом состоянии. Я тоже в первые моменты краснел и опускал взоры, когда мне осуществляли гонорар за визиты. Но с годами явилась ко мне простая жизнеутверждающая мудрость: всякий труд суть товар, и он нуждается в материальном выражении. Так зачем вы хотите нарушить связь времен?

Я совершил два шага и принял деньги: умные речи на меня всегда оказывали благоприятное впечатление: интеллектуальное общение развивает исторический прогресс.

Профессор сопроводил меня до дверей, собственноручно по спине похлопал.

В тот же вечер мы весь доход с дядей Гришей обратили в жидкость и прочие материальные ценности, включая люля-кебаб и маринованные сливы. Провозгласили тост за профессора Сережкина и его личность, за студента, за фифу мазливую, за самих себя персонально — никого не забыли. Дяде Грише особенно профессор Сережкин пришелся — пять раз за него провозглашали. У меня в голове туманность образовалась, но я желаю до ясной сути добраться. Даже речь на данную тему открыл, но дядя Гриша усы топорщит:

— Я тебе по-профессорски скажу: «Век живи, два учись — дураком помрешь». Парень ты низковозрастный и еще не дорос до понимания материального фактора. Профессор тебе вечную истину раскрыл: всякий труд имеет цену, а всякой цене необходим обладатель.

— Все равно на сердце неравномерность.

— Отчего? Ты воровства не совершаешь, чужому не содействуешь. Тебе вручают, что ты в наличии произвел. Это у тебя с непривычки совесть противоборствует…

— Не хочу привыкать к данному процессу. Завтра же оформлю заявление…

— Карандашик преподнести? Бумажку белоснежную? Эх, молодо-зелено. Жизнь не таких индивидуумов покоряла. Привычка — это высший закон природы. А потому — подчинись и не противоборствуй.

Долго рассказывать, как я приобщался к новому существованию, но теперь, по прошествии лет, стою на позициях незыблемо. Смотрю психологически: каждый человек имеет свой жизненный простор, а итог у всех однообразный — все в крематорий прибудем, и профессор Сережкин, и я, и студент стеснительный. Теперь бы этот студентик своей особой меня в жалость не произвел бы, потому как сказано — борьба за индивидуальность.

Психологию я освоил в крупных пропорциях. Вижу, хозяйка, а по телефону — клиент, около меня вращается, не знает, как осуществить взаимность. Я работу закруглил, но для вида копаюсь, клеммы подправляю — даю клиенту время, чтобы он свой ход обдумал. А если он, к примеру, совсем застесняется, я ему вариант подкладываю:

— Я квитанцию сегодня в трудовом сейфе забыл. По тарифу с вас два сорок причитается.

Клиент рад до бесконечности, что я его из затруднения вызволил, копается в трудовых сбережениях:

— Простите, у меня мелочи не набирается. Я сейчас сбегаю, разменяю.

— Не стоит утруждаться. Вручайте, сколько есть, хватит и двух рублей я по другому наряду проведу.

Другой раз, если у клиента вид несоответственный, приходится вступать в предварительный диалог:

— Желаете иметь параллельный аппарат в соседней комнате? Или отводную трубку? Наше вам пожалуйста. Заявление — раз. Справку из домоуправления два. С места работы — три. Две фотокарточки — четыре.

Клиент обращается в кипяток:

— Помилуйте, зачем же фотокарточки?

— Для утверждения личности. Порядок предписан высшим органом и не будем на него покушаться, — и гляжу со строгостью, чтобы не раскрыть свою амбицию.

Клиент приходит в робость:

— А потом?

— Мы ваши документы профильтруем, проведем авторитетное заключение, поставим вас в порядке очереди хода на депутатскую комиссию.

— Сколько же ждать придется?

— От трех месяцев и далее. И вообще, если завод произведет аппараты. Штурмовщина у них, никак не могут заполнить график. Снабжение разрушается…

— Нельзя ли побыстрее, прошу вас.

— Двенадцать.

— Что — двенадцать?

— Знаков государственных. Для исполнения быстроты. На чистку и смазку.

Через полчаса аппарат в работе. Трудовой гонорар в моем пролетарском кармане. Обе стороны пребывают в обстановке взаимного удовольствия.

Вот по какой горизонтали направилась моя биография. Бывает, задумываюсь, но с большими интервалами — в силу постепенного привыкания. А если рассуждать нравственно — уровень моего существования неуклонно поднимается к вершине, как в программе указано. Обстановку имею модерную, сервант, телевизор, коврики, электрополотеры — что твой профессор Сережкин или новатор именитый, хоть и ниже их по званию. Важен доход и наличность.

Можно, конечно, и второе заключение из моей биографии вывести — с чего я начал и до какой категории снизошел. Начинал с конвейера, с коллективных масс, а теперь при дяде Грише в напарниках состою — привык к материальной красоте существования. Здесь моя персональная трагедия и мораль потомкам. Эх, толкнул бы я громогласную речь на данную тематику, но себя пригвождать не решаюсь. С речами у меня вообще размолвка образовалась. Не держу больше речей, онемел перед массами. То ли разучился, то ли другая причина, душевная. Только на трибуну я теперь не ходок. Об этом факте большую скорбь в уме храню.

<1960>

Море клокотало, круто вываливалось на гальку. Сильная волна косо набежала на берег и долго катилась вровень с Катей, заливая гальку пышной, тут же пропадающей пеной. Катя сидела у окна и гадала: если волна догонит ее, то сегодня будет необыкновенный вечер: она пойдет к Сережке-радисту и Сережка объяснится ей в любви.

Волна тут же поникла, отстала. Катя знала, что море вот-вот кончится и другой такой волны уже не будет. «А я все равно пойду к Сережке, — подумала она наперекор судьбе и вдруг вспомнила: — Сегодня ведь праздник!»

Катино сердце сжалось от необыкновенных предчувствий. Тут наскочила новая волна, и Катя увидела, как из пены вышел молодой бог в нейлоновых трусах. Плечи, грудь — ложись и умирай. Катя радостно вгляделась и узнала Валерия Борзова. Валерка тоже ее узнал, помахал рукой и тут же взял старт, чтобы догнать и обнять Катю. Ну и Валерка, ну и парень, недаром олимпийский чемпион. Он летел быстрее пули, быстрее мечты, быстрее поезда, обогнал один вагон, второй, хотел ухватиться за поручни и вдруг сошел с дистанции. Это хобби у него такое — ногу подворачивать.