С утра я влезаю в резиновые сапоги и топаю вдоль забора. Ночью прошел дождь, правда небольшой, грязи всего по щиколотку. Но она такая жирная, въедливая. Долго стою на остановке, ибо автобусы подходят набитые битком, а я не такая резвая, чтобы соперничать с молодыми парнями и девчатами, спешащими, как и я, на смену.

Хорошо, я втиснулась, доехала до своего корпуса, двадцать минут отмываю сапоги. Вечером все повторяется в обратном порядке с добавлением второй серии в виде магазинных очередей. Я стала жаловаться Григорию: грязно, далеко. Хорошо, он пошел к начальству — и скоро мы перебрались в новую квартиру на проспекте Строителей, седьмой этаж, где из окна не видать ничего, кроме горизонта, а лифт работает только по четным дням.

Мне начали сниться ленинградские сны. Я иду по Литейному проспекту под дождем. В правой руке у меня зонтик, в левой сумочка — и больше ничего, как легко шагать. А дождь чисто ленинградский, обложной, знаете, такой бисерный, асфальт матово блестит. Я иду и удивляюсь про себя: зачем это я надела вечерние туфли на высоком каблуке за 45 рублей, ведь я промокну, надо было надеть уличные, на микропорке. Но я почему-то не промокаю, это же сон, подошла к остановке, меня догоняет троллейбус, светлый, красивый, свободный. Дверцы с легким шорохом распахиваются, приглашая меня, но я не спешу садиться, мне так хорошо пройтись под дождем, снова шагаю по блестящему асфальту мимо светлых витрин.

Ах, зачем этот жестокий сон, зачем я жила в Ленинграде? Григорий почувствовал мою антипатию к Волгодонску, пытался меня развлечь, но у нас даже кинотеатра нет, а ехать в старый город — это все равно что совершить путешествие за три моря.

Мы поехали в отпуск к морю. Юру отправили в лагерь. Но ведь жизнь состоит не из отпусков — наоборот, отпуск есть исключение из жизни, а дальше снова трудовые будни, снова резиновые сапоги — и бурые струи воды стекают в раковину.

Григорий увлекся рыбалкой, я ушла в книги, начала организовывать заводскую библиотеку. Разослали письма писателям, многие откликнулись, я пробивала фонды.

К нам все время приезжают представители культуры, мы сейчас в моде. Правда, чаще всего это получается поверхностно, но все же. Однажды я набралась духа и даже выступила на обсуждении, сказав совсем не то, что думала.

«Вы, — говорю, — прибыли к нам на экскурсию в диковинный уголок. А вы поживите здесь, поработайте рядом с нами, порадуйтесь нашими радостями, потоскуйте нашей тоской. Да, да, — говорю, — мы не только реакторы строим, мы тут и тосковать умеем, и по грязи шлепаем. Вы нас без нашей тоски не поймете. Мы тут по культуре тоскуем, но не желаем, чтобы она была привозной. Пусть она будет наша».

Мне хлопали. Потом столичный поэт подошел ко мне и пожал руку. Оказывается, я говорила глубоко и взволнованно. Я даже удостоилась приглашения на банкет, состоявшийся на теплоходе «Севастополь» в честь нашей высококультурной встречи.

Слушайте. Передают объявление. Мой рейс! Снова откладывают на два часа, до 17. 00. Неужто я никогда не улечу отсюда? Ведь я давно загадала, едва ли не с самого начала. Какой день в Волгодонске был для вас лучшим? Ответ: день отъезда.

И вот он пришел наконец. И я уже наверняка знаю, нет, это не лучший мой день в Волгодонске. Мне грустно. Я взлохмачена чувствами. Не было здесь у меня лучшего дня. А ведь мне еще нет сорока, я еще ничего и могу производить впечатление даже на столичных поэтов. Я пропадаю в этой дыре. Как мне жить дальше? Ожиданием следующего культурного диспута, который состоится через полгода?

Так развеялось мое книголюбство. У мужчин рыбалка, охота, а мне что? Пойти на курсы кройки и шитья?

Я вам говорила, мы были на море. Приехали домой, Надя, моя подруга, пристает ко мне:

«Посмотри, Вера, как все переменилось кругом, правда? Четвертый корпус уже облицевали до половины».

Я смотрю кругом — и не вижу никаких перемен. Те же тучи пыли, рычащие самосвалы, та же грязь, толчея на остановках.

Может быть, Наде проще? Она восторженная, но не дура, ибо научилась довольствоваться малым. А я все жажду.

Под Новый год состоялось объяснение с Григорием. Я заявила, что уеду. Конечно, до конца учебного года я дотерплю, потому что Юра уедет со мной, это решено, он уже вторую зиму не ходит в музыкалку, а ведь у мальчика способности, это преступно, если он вместо серьезной музыки растратит их на магнитофон.

Я чувствовала, Григорий отдаляется от меня, но не могла понять причины. Он твердил: у него интересная самостоятельная работа, о которой он мечтал всю жизнь. Они уже много сделали, и он останется здесь до конца, пока новая технология не будет отлажена.

«Мы рождаем новую структуру, и она рождается в муках. Мы не нуждаемся в обезболивании».

«Я утверждаю: служба должна служить прогрессу, но не наоборот».

«Мы создаем принцип в реальном масштабе времени. Реактор — наша первая проблема, но отнюдь не последняя».

«Пусть будут высокие температуры, мы выдержим. Но выдержит ли металл? При той структуре, которую вы предлагаете, я в этом не уверен».

«Стружка! Сколько стружки вы настрогали, подумать и то страшно. А ведь это только на бумаге. Что будет в натуре?»

Ну скажите на милость, кого могут волновать подобные проблемы? Я уверена, это не для белых людей. А они спорят об этом неделями, месяцами. Григорий горит, готов пожертвовать семьей во имя высоких температур. Цель у него такая — разработать технологию цели. Современная алхимия.

Конечно, я совершила ошибку, пойдя на экономический факультет, в результате полная трудовая апатия. Следовало посвятить себя филологии.

Нет, Григорий не приедет провожать меня. У него как раз сегодня очередное сверхважное совещание, и вообще… Мы же культурные люди, порешили мирно, без надрывов и взаимных упреков. Через месяц кончается срок брони на квартиру, надо лететь. А вещи обратно — той же малой скоростью. У нас на Пестеля остался старый диван, пока проживу.

Скорей бы под дождь, пройтись по мокрому асфальту.

Покажите, покажите, что вы здесь изобразили. Первый этап — изучение натуры — кончился вполне благополучно, все остались целы, никто не убежал. Второй этап: осмысление. И причем не только зрительное. Вы обязаны представить в мое распоряжение художественный прием, чтобы я на него опирался.

Так что же вы предлагаете? Понимаю, понимаю: первый вариант, так сказать, предварительная прикидка великой мысли.

— Наслаиваются этажи. Движение совершается снизу вверх, символизируя тему роста. Это дом на проспекте Строителей.

Аппарат панорамирует вправо, горизонтально скользя вдоль окон и лоджий, которые кажутся обжитыми и приветливыми.

Панорама доходит до угла дома, за срезом фасада раскрывается широкий вид на Новый город с его всегдашним оживлением и четким ритмом.

Закадровый голос:

— Сколько лет этому городу? В самом деле интересно: давно ли он стоит на этой древней донской земле?

Быстрый наезд на фасад двухэтажного здания с веселым подъездом. Читаем наверху надпись «Электрончик». Это детский сад, — по дорожке топает ножками Вова Груздев, ради оживления можно дать ему в руки воздушный шар на ниточке.

Закадровый голос:

— Они ровесники. Вове Груздеву и Новому городу нет еще пяти лет. Новый человечек учится ходить по земле, город Волгодонск учится жить и трудиться.

Камера переносит нас в учебную аудиторию городского техникума. Сосредоточенные лица парней и девушек, конспектирующих лекцию.

Широким людским потоком рабочие идут к заводской проходной, сначала как бы в тумане, затем с наводкой на резкость.

Закадровый голос:

— Волгодонск учится, Волгодонск живет, Волгодонск трудится. Это город молодых. Средний возраст жителя здесь двадцать четыре года. Им принадлежит этот город и его будущее.

Для первого варианта не плохо. Не знаю, что скажет худсовет, а я готов это снимать. Я это вижу. А главное, чувствую прием: кадр раскручивается метафорически. Вовик и город — это проходит, я вам гарантирую.