Так что же было вначале: действие или состояние?

— Разрешите присесть с вами рядом? Не удивляйтесь, я Инкогнито, если вам угодно, можете звать меня Верой, я отзовусь. Погода нелетная, дождь зарядил, вылет отложен до 15. 00. Что делать в зале ожидания? Будь моя воля, я назвала бы его залом скуки.

А вот Волгодонск был для меня в самом деле городом ожидания. Чего я ждала? Сама не знаю. Все прошлые надежды кажутся по крайней мере опрометчивыми. Больше я уже ничего не жду, кроме самолета. Я прощаюсь с Волгодонском одна, никто меня не провожает.

Мы приехали сюда два года назад. Грише предложили повышение, сорок рублей прибавили плюс интересное дело, что-то связанное с улучшением технологии, к тому же с автоматизированной системой, сейчас это модно. Я, как верная жена, последовала за мужем, но пребываю на том же уровне, без финансовых прибавок и технологических дотаций. Как была экономистом, так и осталась. И дома при том же звании, правда, несколько изменяется окончание. На работе я старший экономист, дома — старшая экономка. Не я выбирала свой жребий, слепая судьба, обрядившая меня в юбку.

Подумать только, променять Ленинград на Волгодонск. Несколько лет назад был такой случай: кто-то решил обменять отдельную двухкомнатную квартиру в Волгодонске на любую площадь в Ленинграде. Объявление безответно висело восемь месяцев, чудаков не нашлось. А мы ринулись сюда прямо с улицы Пестеля. Не буду утверждать, что я коренная ленинградка, но все же. Первым там появился Григорий в качестве студента, меня он вывез с практики, подобрал, что называется, у расточного станка. Так что мы ленинградцы с двадцатилетним стажем, могли бы перейти в разряд коренных, если бы вдруг не явился миру великий «Атоммаш».

Возможно, на свете есть города лучше Ленинграда — не знаю. Зато точно знаю — мне лучшего города не надо. Ленинград — это даже не город, это состояние. Всего чего хотите. Состояние моей души. Состояние русской истории. Состояние нашего будущего. Мы вот жили на Пестеля, 22, пятый этаж с видом на воду. Как можно жить в этом городе без воды? Гулять всегда ходили на Фонтанку. Однажды идем по набережной. Григорий говорит: «На той неделе улечу на несколько дней в Волгодонск». «Что ты там потерял?» — спросила я беспечно. «Хочу людей посмотреть и себя показать». Я насторожилась: «Кстати, где это? Никогда не слышала о столь шикарном городе — верно, дыра порядочная». — «Между прочим, не исключено, что в эту дыру мы поедем работать». — «Григ, это несерьезно. Никогда не поверю, что ты сможешь расстаться с Ленинградом». — «Издали будем любить его еще крепче. Мне предлагают интересную работу. Я разработаю новую технологию». — «Разве нельзя разрабатывать новую технологию, не покидая Ленинграда?» — я еще пыталась трепыхаться на поплавках беспомощных вопросов: а как же квартира? а как Юрочкина музыкалка? — но это уже было полной капитуляцией. Ведь у нас на первом месте работа — и нет другого слова.

Дома я пыталась отыскать Волгодонск на карте: не обнаруживалось такого города. Но самолеты туда летают, и это мне ответили в справочной Аэрофлота. Странно. Как они туда долетают, если данный город даже не нанесен на карту.

Впрочем, будем объективны, на более крупных картах Волгодонск все же обнаружился, этакий крошечный, даже не имеющий точки кружочек, примостившийся в правом нижнем углу Цимлянского моря. Сколько таких серийных кружочков рассыпано на карте. Почему мне достался именно этот? Неведомый и далекий, занимающий наипоследнее место в ряду условных обозначений?

Но что делать, коли я всего-навсего старшая экономка? Покорно отстояла в очереди за билетом. Григорий должен был нас встречать на месте, а мы с Юрой летели, предварительно отправив малой скоростью всю нашу обстановку, среди которой мы жили. Но ведь не отправишь малой скоростью Фонтанку?

И вот прилетели. Здравствуй, Волгодонск. Тогда этого здания с залом скуки и в помине не было. В чистом поле торчали три вагончика на железных колесах.

В памяти осталась мощная плотина гидростанции с водопадами, перехлестывающимися через щиты, мы как раз ехали в небольшом грузовичке по нижнему бьефу, и казалось, вода клокочет и рушится на нас, а ветер сносил на дорогу брызги и пену. В жизни всегда великое и горькое рядом. На ребрах щитов висели белые тушки перебитых, обезглавленных судаков, засосанных этой неумолимой великой стихией, бедные рыбки, но это я уже про себя подумала.

Мы поселились на втором этаже с видом на строительный забор, за которым вырастал универсам, мне даже нравилось поначалу наблюдать за переменами его силуэта. Увы, стройка оказалась бесконечной, больше я на нее не глазела.

Я впервые попала в строящийся город и не переставала удивляться: чем дальше строят город, тем больше в нем образуется пыли. Отчего так? Потом мне объяснили научно: увеличивается количество сдираемой земной поверхности. А прикрывать содранную землю не дело строителей, для этого существует следующая инстанция, неведомо как называющаяся.

Ленинградскую квартиру нам поставили на броню. Прибыла малой скоростью наша обстановка. Разместили ее. Квартира, в сущности, такая же, тут и там две комнаты. Только вид из окна поменяли.

Вы знаете, тут неплохой климат. У меня прошли головные боли. А база отдыха на берегу Дона — так это просто прелесть. И снабжение хорошее.

Не подумайте, будто я ищу смягчающие обстоятельства. Я знаю, что заранее обречена на роль отрицательной героини, не понимающей устремлений мужа и пытающейся по низменным мотивам сбежать от трудностей.

Я нарушила долг — так по-вашему? В таком случае выслушайте и пострадавшую сторону. Это не система доказательств, вместо системы координатная сетка эмоций, с помощью которой я хотела бы объясниться если не перед историей, то хотя бы перед вами.

Мой дед воевал на гражданской, был ранен, заработал инвалидность и в тридцать втором году умер. Отец родился в год, когда началась первая мировая, и погиб на второй мировой, в сорок третьем году под Ленинградом, я даже не знаю, где его могила, похоронен в братской. Я родилась в тридцать девятом, отца не помню. От войны остались в памяти платформы с танками, которые стояли на нашей станции.

Я не раз слышала, нам говорили сызмалу, что и дед мой, и отец отдали свои жизни за счастье своих детей, то есть за меня. А теперь вдруг выясняется, что и я должна пожертвовать своим будущим во имя какого-то «Атоммаша» и тем самым ради счастья моего сына. А Юре во имя кого придется жертвовать?

Так вот, заявляю официально и категорически: не желаю жертвовать своим будущим. А главное, не вижу в этом смысла. Сейчас мирное время, мы разоружаемся. Кому полезны наши жертвы?

Моя вина лишь в том, что я не родилась крестьянкой. Выросла на перекрестке железных дорог на узловой станции рядом с депо, а мимо проносились поезда, зовя меня в неведомые, абстрактные дали.

Я заядлая урбанистка первого поколения. Мне вонючий гараж под окном милее лесной опушки, воспеваемой поэтами. Все урбанисты сейчас заболели березовой ностальгией, но я этой модной болезнью никогда не страдала.

Куда деваться, коль я уже избалована моим Ленинградом? Что есть вершина человеческой цивилизации? Заводы, домны, шахты? Их все время достраивают, модернизируют, а в конце концов неизбежно снесут, чтобы поставить на их место еще более огромные корпуса. Нет, это не заводы и не шахты. Тогда, может быть, гидростанции, затопившие лучшие земли, отнявшие у рыбы ее вековые пути? Прекрасное не должно причинять вред. А лучшее, что создано на земле цивилизацией, это города. Они стоят веками, перешагивают в другое тысячелетие. Слава богу, Волгодонск не кичится своей уникальностью. Он довольствуется скромным положением серийного города, сошедшего с домостроительного конвейера. И потом — разве это город? Это жалкий эмбрион города, и еще неизвестно, кого примут на свет повивальные бабки, мальчика или девочку?