Полковник Шургин подманил Сычева пальцем:

— Дай оценку.

Аркадий Миронович с готовностью взошел на председательское место, не забыв свою рюмку. Все глаза устремились на него. Мы ждали, какую оценку даст он случившемуся.

— Я поднимаю этот тост, — звонкоголосо начал он, впитывая в себя наши ищущие взгляды. — За наше фронтовое братство. Мы сорок лет не виделись, а встретились как родные. У нас одна биография. И география. Стоит сказать: Старая Русса, Борки, Фанерный завод, станция Дно, река Великая — и ты знаешь, что перед тобой стоит твой фронтовой друг. А что здесь произошло буквально на наших глазах? У меня нет слов.

Рядовой Павел Юмашев (выкрикивает из своего угла). Ты бы только послушал, Сыч, что он мне сказал.

Рядовой Аркадий Сычев (возвышенно). И не желаю слушать. Ветеран ветерану не может сказать ничего дурного, а тем более компрометирующего. Поэтому советую вам помолчать, товарищ Юмашев, ибо мы своими глазами видели, что произошло.

Старший сержант Степанов (входя в зал). Совершенно верно. Ничего я не говорил. Кто слышал?

Рядовой Аркадий Сычев. Итак, друзья. Я надеюсь, что это был первый и последний прискорбный эпизод. Рассадите их по разным столам. Наше фронтовое братство было, есть и будет незыблемым. За нашу встречу, дорогие друзья.

Краем глаза Аркадий Миронович видел, как в стеклянной двери появился Сергей Мартынов, торопливо двигаясь по проходу и причесывая на ходу волосы.

Рядовой Аркадий Сычев. Вот и капитан Мартынов прибыл к нам. Садись, Сергей Андреевич, твое место не занято. Тебе полагается штрафная.

Но Сергей Мартынов почти не реагировал на слова Сычева, хотя они помогли ему сориентироваться в обстановке. Вид у него был лихорадочный, глаза блестели. Он подошел к главному столу.

Капитан Сергей Мартынов (громко). Товарищ полковник, разрешите доложить. Я закончил.

— Что же ты закончил, Сергей Андреевич? — благодушно спросил полковник Шургин.

Сергей Мартынов тут же потерял интерес к Шургину и повернулся в сторону зала.

— Товарищи ветераны, я написал военную картину, в которой нарисовал вас всех. Прошу ко мне в мастерскую. Тут недалеко, двести метров, через дорогу, на берегу затона, — торопливо и сбивчиво говорил Сергей Мартынов. Картина на стене.

Подполковник Неделин сурово заметил со своего места, что нам еще второго блюда не подавали, а ведь за все заплачено, зачем же нам такой замечательный банкет ломать?

Тем временем Аркадий Миронович наполнил рюмку и протянул ее Мартынову. Тот, не глядя, принял рюмку через плечо и выпил, не поморщившись. Аркадий Миронович подал хлебную корочку, присыпанную солью. И корочка исчезла без промедления.

Аркадий Сычев тонко почувствовал, что с другом что-то происходит. Он подошел, положил руку на плечо, приговаривая:

— Конечно, мы пойдем, Сергей, это такая честь для всех. Вот закруглимся тут и сразу пойдем. Ты посиди пока, закуси.

Сергей Мартынов в самом деле послушно присел, протягивая руку за новой долей.

— Как же вы, товарищ капитан, нарисовали, например, меня, если мы с вами первый раз видимся? — спросил через стол Алексей Рожков.

— По памяти, — машинально отвечал Мартынов.

— Если по памяти, тогда понятно, — сказал Рожков, с опозданием сообразив, что и на фронте они не встречались лицом к лицу — как же по памяти? Но переспрашивать было бы глупо, и тогда Рожков спросил, что в голову пришло, лишь бы последнее слово за ним осталось. — А в какой вы технике работаете: масло или гуашь?

Сергей Мартынов ничего не ответил. Свесив голову на грудь, притулившись к столу, он беззвучно спал. Олег Поваренко печально играл «Амурские волны».

Здесь следует рассказать, отчего произошла потасовка между Павлом Юмашевым и Григорием Степановым, так как потом не будет ни времени, ни места.

За столом они оказались рядом, спиной к залу. Степанов похвалялся своим садом, кроликами, нутриями. А потом и говорит, понизив при этом голос.

— Бункер сделал.

— Какой бункер? — не понял Павел Юмашев. — Немецкий? Зачем тебе?

— Скажешь тоже: немецкий. Бетонный бункер, современный — на глубине. С автономной системой водоснабжения.

Юмашев удивился еще более.

— Ты даешь, старик. Зачем тебе все это?

— Ты что, младенец? — горячо вышептывал Григорий Иванович. — Слышал, Аркадий Миронович говорил: два часа и нет цивилизации. Если термояд взойдет. Вот и говорю тебе: жаль будет. Такой бункер отгрохал.

— Кого жалеешь-то? Себя пожалей, — похоже, Павел Юмашев в самом деле не до конца понимал.

— Себя и жалею. Семь лет бункер строил, корпел, за материалы переплачивал. А ну как зря? Жаль будет, коль не пригодится.

Тут наш доблестный разведчик и летописец понял все окончательно, а поняв, без промедления бросился на Степанова. Они покатились по полу. Дальнейшее известно. Павел Юмашев, разумеется, стоял на своем: прибить его мало, куркуля несчастного, о ядерной войне мечтает. Григорий Степанов, разумеется, начисто все отрицал, никакого бункера у него нет, этот парень напился и начал его задирать, и потому все это есть клевета на советского человека.

Словом, дознание зашло в тупик — было или не было?

Их заставили примириться, Аркадий Миронович настоял. Павел Юмашев, сгорая со стыда, протянул единственную руку любителю атомной войны. Григорий Иванович как бы нехотя пожал ее.

Инцидент был закрыт. Это произошло уже на пути в мастерскую, куда мы двинулись всей гурьбой из бара. На реке разворачивался белый теплоход. Его гудок низко плыл над городом. Идти, и правда, не пришлось долго. Обогнули старинную церквушку, устремленную в небесные выси, свернули в тихий переулок, в конце которого просвечивала вода затона, чуть под горку, мимо игрушечных деревянных домиков, налево во двор — и вот она, мастерская, в потемневшем кирпичном сарае, с двумя окошками.

Сергей Мартынов шагал впереди в сосредоточенном молчании — и не оборачивался. Аркадий Миронович о чем-то спросил его. Мартынов только буркнул в ответ, что-то вроде: о чем говорить, сейчас все увидите. Задние растянулись вдоль переулка.

Дверь в мастерскую была открыта. Босоногая жена Мартынова Клавдия Васильевна торопливо домывала пол, а увидев нас, положила мокрые тряпки перед дверью.

— Прошу, — сказал Сергей Мартынов и остановился, пропуская вперед полковника Шургина и Аркадия Сычева.

Мастерская оказалась довольно просторной, мы постепенно втягивались в дверь — всем хватало места. На улице ложились первые предсумеречные волны, в мастерской и подавно было тускло. Пришлось зажечь верхний свет, что и сделал Сергей Мартынов.

Клавдия Васильевна стояла у дверей, говоря по очереди всем вошедшим:

— Здрасте. Здрасте.

И подавала каждому ладонь лопаткой.

Мы входили с осторожностью. Многие вообще впервые оказались в таком святилище — мастерской художника. Но ничего необычного здесь не было. Деревенский стол из досок, несколько стульев, в углу скособоченный мольберт.

Где же картина? Да вот же она, на стене, простынями закрыта, целых три простыни, это же надо, такой расход. В углу стояла стремянка.

Войдя в мастерскую, Сергей Мартынов несколько оживился и принялся озабоченно расставлять нас вдоль картины, вернее, вдоль простыней, висевших на веревке, как висит белье во дворе, провисая под собственной тяжестью. Полковника Шургина переместил чуть правее, Аркадия Сычева передвинул во второй ряд. Повернулся к Юмашеву.

— Стань левее, ближе к насыпи.

Так и сказал.

Эти непонятные перемещения, а в еще большей степени белые, в пятнах краски, простыни, колышащиеся от движения воздуха, создавали в мастерской ощущение настороженного ожидания.

В этот момент, словно угадывая наши чувства, Сергей Мартынов подошел к стремянке и открутил веревку, намотанную на гвоздь на уровне его плеча. Простыни заколебались. Мартынов отпустил конец веревки, и простыни с тихим шорохом косо опадали на пол.