— Я звонил ремонтникам, — сказал он. — Пообещали прислать мастеров после обеда.
Делать нечего, пошли обратно в конторку. Однако Мальнев никак не мог успокоиться.
— Присмотрелись мы, — говорил он, нервно теребя рукавицы. — Робот не имеет права выходить из строя. Это наших инженеров забота. Вот я внесу предложение на совете бригадиров: организовать инженерный совет. Чтобы был у нас мозговой центр, отвечающий за технический прогресс. Это же наше общее дело.
В дверь просунулась веселая рыжая головка.
— Кто тут корреспондент? Звонили из города. Машина за вами вышла.
— Куда же она придет? На какую проходную?
— Придет сюда, на пятьдесят седьмую ось.
Вспоминаю утреннюю заминку с пропуском на завод и констатирую про себя: действительность совершенствуется буквально на глазах.
Но разве не мы сами улучшаем ее?
В центре центра
— С чего начнем? — спросил главный архитектор города Набережные Челны Вячеслав Степанович Нилов, когда сорок минут спустя мы встретились с ним на проспекте Мира. — От общего к частному или наоборот? А может, пятиминутка вопросов и ответов?
Вячеслав Нилов молод, подтянут, энергичен. В живых глазах проблескивает мысль, которую он всегда готов разделить с собеседником.
Стоим на одной из главных улиц. Я смотрю вокруг и ничего не узнаю. Давно я не был в Набережных Челнах. Город вырос — раздался не только в плечах, но и пошел в рост. Уже и на двадцать этажей взметнулись вертикали. Дело, разумеется, не в количественных измерителях — но в памяти моей. Как же я могу забыть то пшеничное поле, которое тут простиралось до самого горизонта? Оно было безбрежным и казалось вечным…
Семя, брошенное человеком, дало невиданные всходы. На пшеничном поле поднялись сотни домов — девяносто тысяч квартир.
Пусть этот город вылеплен из крупнопанельного материала, сама панель нейтральна, важно то, какую функцию она несет.
В прошлом каждая эпоха создавала свой архитектурный стиль. В средние века вознеслась к небу готика, явился романский дом. Потом пошел классицизм, за ним барокко, ампир. Каждый стиль создавал свои шедевры, но это не означало, что каждое возведенное в данном стиле строение было шедевром. До сих пор в европейских городах стоит и плохая готика, и дурной классицизм.
Двадцатый век открыл миру крупнопанельную архитектуру. Она еще не произвела на свет великих шедевров. Значит, не закончился период освоения нового материала.
— Ну? Что вы скажете? — ревностно спрашивал Нилов, видя, как я озираюсь по сторонам.
— Крупнопанельная цивилизация… несколько однообразно… — бормотал я, чувствуя себя на правах гостя, попавшего в хороший дом и потому старающегося вести себя прилично.
— Мы производим серийную продукцию, — с живостью возразил Вячеслав Степанович. — Но у нас восемнадцать модификаций домов, мы работаем с помощью цветовых гамм…
Это я видел своими глазами. Фасады домов переставали быть голой плоскостью. Дом видоизменялся в ломаную линию, зигзаг, уступ. Дом изгибался дугой, прорастал многоугольником.
Пространство становится менее обременительным для глаза. Я вижу эти новые веяния на улицах города Набережные Челны, ибо тут стараются не отставать от наших столиц.
Снова оглядываюсь вокруг себя. Панельные грани видятся под разными углами, обеспечивая замкнутость искусственной среды, ибо город отнимает у пространства горизонт — словно в этом состоит его цель и назначение.
— Имею вопрос: что для вас важнее — квартал или улица?
— Квартал это животворная молекула города. Мы строим кварталами. А почему вы спросили?
— В середине семидесятых годов у вас был создан квартал-эталон. Тогда с ним очень носились.
— Сорок седьмой квартал, — отвечал без запинки Нилов. — Если хотите, проедем туда. Но для нас это пройденный этап. Перед нами стоит проблема центра…
Садимся в машину, едем. Заходим во дворик, обставленный пятиэтажными коробочками. Фасады полосато раскрашены оранжевой краской, что придает домам этакий залихватский вид.
Во дворике скамейки, карусели, песчаные горки, качели. Играют дети, не догадываясь о том, что они являются эталонными детьми. Гвалт стоит вполне натуральный.
Эталон стал нормой бытия. Это и есть цель движения.
Через пятьсот метров въезжаем в другой дворик, на сей раз в девятиэтажном обрамлении. Карусели стоят, но почему-то не крутятся. Оказывается, мы попали на строительную площадку, дома еще не заселены.
Скоро праздники. Дом готовится к сдаче. Поднимаемся на второй этаж.
— Прошу вас.
Перед нами, делая приглашающий жест, стояла Илфания Гусманова, мастер СМУ-46. На круглом лице смущенная улыбка.
— Сколько же у вас человек?
— Двадцать три.
— Они вас слушаются?
— Почему бы нет. Мы живем дружно. У нас такое правило: на работе надо работать.
Вот вам и весь сказ про нашу жизнь, изреченный двадцатилетней Илфанией: на работе надо работать.
Вячеслав Нилов придирчиво осматривает квартиру из трех комнат, но придраться не к чему: исполнено добротно. На балконах даже деревянные ящики навешаны. Новоселам осталось натаскать земли, посадить семена — и возникнет цветение новой жизни.
Куда теперь?
— В центр города, которого еще нет, — с загадочным видом отвечает Нилов.
Подъезжаем к «Дому искусств», хотя это обычный девятиэтажный лежачий небоскреб, вытянувшийся на всю улицу. «Дом искусств» занимает часть первого этажа, тут размещаются творческие организации города. В коридорах тишина.
Нилов открыл дверь, мы оказались в просторной комнате. Со всех стен на нас глядели панорамы города Набережные Челны. В окне проглядывалась натура, являясь наглядным повторением макетов.
А в центре комнаты распластался великолепный макет в пенопластовом исполнении.
— Вот он — наш центр! — сказал Вячеслав Нилов, радость и обреченность звучали в его голосе.
Это был вид «с птички», так сами архитекторы называют современные планировочные макеты, на которых созидаемый объект видится таким, каким бы увидела его птичка, если бы пролетала мимо.
Строим для человека, а проектируем — для птички?
Давно я хотел написать о городе. Я заядлый урбанист, родился в Москве на Ново-Басманной улице, вырос в каменном мешке московского двора, всю жизнь прожил в городе, а написал о нем до обидного мало, того же, о чем мечталось, не написал вовсе. С городом расставался только в юности — на четыре военных года, и уже тогда понял, что такое ностальгия по асфальту. Вне города я бываю только во время дороги, потому что путешествую, как правило, из города в город.
У нас вообще мало пишут о городе. И есть тут вопрос, который можно считать основополагающим — правильно ли мы создаем новые города?
От ответа на этот вопрос многое зависит, мы даже не в состоянии предположить — сколь много!
Два великих изобретения определили лицо XX века: телевизор и домостроительный конвейер (изобретение автомобиля и электричества согласно хронологии принадлежит XIX веку). С телевизионного экрана потоком сходит изображение, с домостроительного конвейера стекает оболочка наших будущих жилищ. Разговор о телевизоре временно опускается. Переходим сразу к крупнопанельной цивилизации. Давайте спросим главного архитектора.
— Вячеслав Степанович, что вы думаете об унификации наших городов и в частности о моем тезисе: «Весь город застраивается одним домом, вся страна застраивается одним городом». К сожалению.
— Сейчас я думаю не о городе, — твердо отвечал Вячеслав Нилов. — Я думаю сейчас о его центре. Такого центра, как у нас, больше нигде не будет.
От Белого моря до Черного кипят архитектурные страсти, ломаются копья и рейсфедеры, трещат рейсшины и планшеты. Спор давний, больной. За это время произведено на свет сотни фельетонов, сняты кинокомедии. А похожие дома продолжают расти и тиражироваться. Это уже не дома, не города — само пространство становится типовым, обрекая нас на типовое бытие.
Города создаются веками, кто спорит. Киеву, матери городов русских, 1500 лет, Риму — 2700 лет, Афинам — 3500 лет. Города вечны.
