Он закусил губы и только собрался выдвинуть этот ящик, как вода накрыла его с такой силой, что он начал реально захлебываться. Чья-то ледяная рука тронула его за лицо, провела по голове, затем обхватила тело. Рывок — и его тянут к поверхности, еще один — и Митя, закашлялся, превозмогая боль, наконец, вдохнул носом не черную воду, а свежий ночной воздух.

— Митя! — прокричала Ева и сбила его с ног, обнимая. Он осел на землю, сжимая её в объятиях.

Она мокрая насквозь, с горящими от страха глазами, стучащими зубами. Он тоже весь мокрый. Вокруг разруха и ледяной ветер. Они сидят на земле, а рядом бурлит чернотой открытый люк колодца. Того самого, в котором он только что побывал.

— Как ты? ты реальна? — спросил он, сжимая ее тисками.

— Да! — она счастливо улыбнулась. Дрожа всем телом, прижалась к нему. — Я видела мертвых из общины. Она показала мне каждого, кто ходит из мертвого мира. Теперь я знаю и не боюсь!

— А я нашел ее сына. — Митя уткнулся носом в ее шею. Обдал жаром своего дыхания. — Он за дверью, которая закрыта изнутри. И кажется это кабинет в общине. На стене были фотографии детей интерната, и среди них я видел тебя…

В голове стучали набатом слова мавки: не ходи, это ловушка. И теперь она знала наверняка, что они её ждут. А еще она узнала кто из её знакомых — мертвячки из сгоревшей деревни. Вспоминала их лица и не переставала удивляться. А выглядят как обычные люди. Боже, в каком мороке она столько лет жила!

Ева поджала под собой подушку, закусила губы.

Она понимала, что возможно, это последние дни, да что там, последние часы её жизни. Разве они позволят ей совершить задуманное?

Осознание этого, как-то странно на нее действовало. С одной стороны — ей было страшно и обидно, а с другой — она чувствовала облегчение. Закончится её никчемное существование; её безумно дикие и страшные сны по ночам — являющиеся картинки из прошлого — жестокие дни её детства; эта серая жизнь — обман, да не просто обман, а беспробудный обман, в котором она повязла, словно в трясине.

Лишь бы успеть завершить это дело.

Хоть одно стоящее дело за всю жизнь! — подумала Ева, откинулась назад, посмотрела вокруг, пытаясь запомнить эту комнату, этот воздух, этот мир. Тут же почувствовала, что раскисает, дает слабинку, чего никак нельзя было делать. Столько раз она за всю свою жизнь повторяла себе: Ты сильная. Ты не должна больше плакать. Слезы — удел неудачников и слабаков, а ты сильная, ты выдержишь, и тебя никто не сломает. Но сейчас эти слова, когда-то ободряющие и заставляющие взять себя в руки, не действовали. Ева закрыла глаза и почувствовала, как содрогается её тело от стона, вырывающегося из груди, как плачет её душа, и газа тут же, предательски стали влажными.

За окном ночь вступала в свои законные права. Комната погрузилась во мрак, лишь с окна серебрил тусклый свет. Опять полная луна — Ева непроизвольно поёжилась, но не только от тупого страха, но и от озноба, обволакивающего её тело, легла на бок и свернулась калачиком, обхватив колени руками. Только сейчас она поняла, что сегодня еще совсем ничего не ела.

Ева сглотнула слюну, она бы с удовольствием сейчас перекусила, а потом легла под одеяло, и уснула, но только чтобы ОН был рядом.

Комната осветилась светом — кто-то открыл дверь и вошел в спальню.

— Ты спишь? — шепотом спросил Митя.

— Нет, — Ева поднялась и села на край кровати, поджав под себя ноги. — Что там у тебя?

Она улыбнулась. Он принес ей еды. А она ведь об этом и о нем только сейчас мечтала.

Прошло пару часов после их возвращения. Они высушили одежду, переоделись, обсудили то, что видели и сошлись во мнении, что именно там, на дне, в ящиках — останки. А та, комната за железной дверью…Это дверь из общины — сомнений нет.

Митя что-то поставил на тумбочку и включил старенькую настольную лампу. Тусклый свет озарил их лица, и Ева на мгновение зажмурилась — Митя сидел в кресле напротив, а на тумбочке стояли две кружки горячего чая и тарелка с бутербродами.

— Выглядит более чем аппетитно, — улыбнулась Ева. — Как профессор?

— Немного лучше, с ним сейчас дед Миша, пробует «оживить» его: дразнит пирогами и пытается влить в него чай, — Митя улыбнулся. — А ты как?

По возвращению они узнали, что профессор занемог. Причина была не ясна, но Вениамин Борисович действительно выглядел бледным и больным.

— Устала.

— Не-е-т, — покачал головой Митя. — Рассказывай, что случилось ещё, я явно чего-то не знаю.

Он пересел к ней на кровать.

— Да нет, все нормально, — попыталась улизнуть Ева, но, поймав строгий серьезный взгляд Мити, сдалась. — Я знаю, это прозвучит наивно и глупо, но мне чертовски обидно осознавать, что вся моя жизнь обман и иллюзия.

— Да, брось ты, — кинул Митя. — Все не так плохо! Завтра нырнем за останками, а с общиной что-нибудь решим…

— Нет, все хуже, чем просто плохо, — Ева вздохнула и посмотрела на него. — Знаешь, оглядываясь назад, анализируя свои поступки и всю свою жизнь, становится нестерпимо тошно и больно оттого, что все мое существование — бессмысленно.

— Как? Ты стольких потеряшек нашла в тайге! Сколько помогала лесным! — воскликнул он и прижал ее к себе. — Ты так говоришь, как будто все было зря! Нет! Каждый день нашей жизни не проходит бесследно, он несёт новые чувства, эмоции, дарит новые краски, только надо не игнорировать их, надо научиться замечать, — Митя взял ее за ладони и сжал её пальчики. — Неужели ничего этого не было?

— Ты прав — было. — Ева качнула головой. — На протяжении всей жизни я чувствовала одни и те же эмоции: страх, отчаянье и отвращение. Еще в детстве этот коктейль чувств стал мне родным, он словно врос в моё сознание, и не проходило ни дня, чтобы он не взыграл, но став взрослее, я как могла пыталась избавиться от него, но, как оказалось — не смогла. Да, бывали дни, что жизнь казалась спокойным размеренным счастьем, но я всегда находила способ вновь испытать эти эмоции.

Ева опустила голову и отняла свою руку, прикусила губу, чтобы унять дрожь. Воспоминания одно другого мрачнее закружились у нее в голове.

Митя вновь осторожно обнял ее за плечи, он видел, что Еве плохо, что еще немного, и она расплачется. Сейчас — они были вдвоем, одни — не только в этой комнате — на целой планете. Перед ним сидела не решительная девчонка-волонтер, а обычная девочка, уставшая и дикая, не знающая что такое настоящее тепло и нежность.

— Все тише, тише. Все хорошо. — Митя прижал её к себе. — Это все из-за стресса! Не в хилый замес мы сегодня попали! И страх перед завтрашним днем и событиями, которые нас ожидают. Ты просто устала, ты права.

Она опустила голову ему на грудь и благодарно улыбнулась. А чуть позже, они выпили чай, съели все бутерброды, и Ева вдруг спросила:

— А ты когда-нибудь любил? Сильно? По-взрослому?

— Что? — Митя сначала не понял, а затем немного растерялся. — Любил? Да, любил.

Он вспомнил о Марианне, впервые за последнее время. Воспоминания о ней сейчас казались далекими, сама она — чужой.

— Ты думаешь о своей девушке?

Спросила Ева, а сама непроизвольно вспомнила их дурацкий обряд на болоте.

— Ага.

Ева поджала губы. Стало так обидно, что хоть реви.

— Да уж, — покраснела Ева.

Митя долго молчал, рассматривал невидящим взглядом свои руки, а когда вновь заговорил, голос его сделался хриплым:

— И я ее люблю. — Прошептал он и приблизил к ней свое лицо, и снова Ева почувствовала его горячее дыхание, и мелкая дрожь забила тело.

Он заглянул в её глаза, медленно прикоснулся к губам.

Ева задохнулась и немного отстранилась назад, но Митя впился в её губы. Они целовались долго и жадно, горячо и страстно, а сильный завывающий ветер, разбушевавшийся за окном, только раскалял огонь, пылающий между ними.

Ева и не заметила, как оказалась лежащей навзничь, а он — сильный и такой обжигающе горячий, накрыл её сверху. Их обоюдное, такое острое и взрослое желание достигло своего апогея, и Ева, краснея, сдалась, дрожащими пальцами стягивая с него и с себя одежду.