– Суть в том… – сказал его сиятельство, возобновляя лекцию.

– А, теперь я понял, – сказал неофит.

Они начали играть. Лорд Дривер, как, собственно, и полагается в состязании учителя с учеником, выиграл первые две сдачи. Харгейт выиграл третью.

– Теперь я разобрался, – сказал он с тихим удовлетворением. – Игра простенькая. Чтобы добавить интереса, может быть, будем что-нибудь ставить?

– Ладно, – сказал лорд Дривер медленно. – Если хотите.

Он бы этого не предложил, но, черт подери, если типчик сам напрашивается, так не его вина, что, выиграв разок, тот уже вообразил, будто знает про пикет все. Конечно, пикет – игра, в которой умение практически гарантирует выигрыш. Но… в конце-то концов, у Харгейта, наверное, денег хоть залейся, и он может себе это позволить.

– Ладно, – сказал его сиятельство. – Сколько?

– Что-нибудь скромное. Десять шиллингов сотня очков?

Без сомнения, его сиятельству следовало бы тут же вывести новичка из заблуждения, будто десять шиллингов сотня – это что-то скромное. Он по опыту знал, что плохой игрок может продуть четыреста очков за двадцать минут игры, а уж двести – обычное дело. Однако он не стал вдаваться в такие частности.

– Идет, – сказал он.

Двадцать минут спустя Харгейт не без грусти смотрел на запись счета.

– Я вам должен восемнадцать шиллингов, – сказал он. – Уплатить сразу или рассчитаемся, когда кончим играть?

– А не кончить ли сейчас? – сказал лорд Дривер. – Дождь перестал.

– Нет, продолжим. Мне до обеда нечем заняться, и вам, наверное, тоже.

Совесть его сиятельства предприняла еще одну попытку.

– Лучше не продолжать, Харгейт, нет, правда, – сказал граф. – В эту игру можно просадить дикие деньги.

– Мой милый Дривер, – сухо отрезал Харгейт, – я сам могу о себе позаботиться, благодарю вас. Конечно, если, по-вашему, вы слишком рискуете, то, разумеется…

– Ну, если вы не против, – возмутился граф, – так я жутко рад. Но помните, я вас предупреждал.

– Буду помнить. Кстати, а не хотите ли поднять сотню до соверена?

Лорд Дривер не мог позволить себе играть в пикет по соверену за сотню очков, да, собственно говоря, вообще играть в пикет на деньги, но после намека противника молодой мужественный аристократ никак не мог признать столь унизительный факт. Он кивнул.

– Думаю, пора, – сказал Харгейт какое-то время спустя, посмотрев на часы, – нужно успеть переодеться к обеду.

Его сиятельство не ответил. Он погрузился в думы.

– Поглядим. Значит, вы должны мне двадцать фунтов, правильно? – продолжал Харгейт. – Поразительная полоса невезения!

Они вышли в розарий.

– После дождя все так приятно пахнет, – заметил Харгейт. На него словно нашла разговорчивость. – Природа освежается.

Его сиятельство, казалось, ничего подобного не заметил. Он, казалось, размышлял о чем-то другом. Вид у него был задумчивый и рассеянный.

– Времени достаточно, – сказал Харгейт, снова поглядев на часы, – для небольшой прогулки. Мне надо с вами поговорить.

– А? – сказал лорд Дривер.

Выражение его лица находилось в полной гармонии с чувствами. Вид у лорда был задумчивый, и его действительно одолевали думы. Эти двадцать фунтов вляпали графа в чертовски неловкое положение.

Харгейт искоса следил за ним. Его дело требовало от Харгейта знания, в каком состоянии находятся дела других людей, и ему было известно, что лорд Дривер нищ и всецело зависит от щедрот прижимистого дяди. И этот факт, полагал он, обеспечит успех предложения, которое он намеревался сделать.

– Кто такой этот Питт? – спросил Харгейт.

– Так, один мой приятель, – сказал его сиятельство. – А что?

– Я его не выношу.

– А по-моему, он славный типус, – возразил граф. – Собственно, – добавил он, вспомнив доброе самаритянство Джимми, – я это знаю точно. А чем он вам не нравится?

– Не знаю. Не нравится, и все тут.

– А! – сказал его сиятельство равнодушно. Он не был в настроении выслушивать подробности приязней и неприязней других людей.

– Вот что, Дривер, – продолжал Харгейт, – я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали. Я хочу, чтобы вы выставили Питта вон из замка.

Лорд Дривер посмотрел на него странным взглядом.

– Э? – переспросил он.

Харгейт повторил.

– Вы вроде бы сварганили для меня целую программу, – сказал лорд Дривер.

– Избавьтесь от него, – яростно настаивал Харгейт.

Запрет, наложенный Джимми на бильярд, явился для него страшным ударом. Он испытывал муки Тантала. Замок был набит молодыми людьми того типа, который он предпочитал всем остальным – легкая добыча, все до единого, – а ему остается только облизываться, потому что Джимми носился по замку, как потерявший управление дредноут. С ума можно было сойти.

– Заставьте его убраться отсюда. Его пригласили вы. И полагаю, он же не намерен торчать тут до скончания века? Если вы уедете, ему тоже придется уехать. Вам надо просто отправиться завтра в Лондон. Предлог вы найдете без труда. И он волей-неволей уедет с вами. А в Лондоне вы от него отделываетесь и возвращаетесь. Вот и все, что вам надо сделать.

По лицу лорда Дривера разливался нежно-розовый румянец. Граф обретал вид разъяренного кролика. Природа не наделила его большим запасом гордости, но мысль о подлой роли, которую набросал для него Харгейт, возмутила ее всю до самой последней капли.

И если уж речь зашла о каплях, то Харгейт, продолжая говорить, добавил последнюю.

– И конечно, – сказал он, – деньги, которые вы проиграли мне в пикет… Сколько там? Двадцать. Двадцать фунтов, верно? Так мы, конечно, аннулируем этот должок. Все будет в ажуре.

Его сиятельство взорвался.

– Будет? – вскричал он, ярко-розовый до самых ушей. – В ажуре, черт подери! Я их вам выплачу завтра до последнего пенса – и тогда вы уберетесь вместо Питта. За кого вы меня принимаете, хотел бы я знать?

– За дурака, если вы откажетесь от моего предложения.

– У меня жуткое желание дать вам хорошего пинка!

– На вашем месте я бы воздержался. В такого рода играх вы не блещете. Держитесь пикета.

– Если вы думаете, что я не могу заплатить вам ваши паршивые деньги…

– Именно так. Но если сможете, тем лучше. Деньги никогда не бывают лишними.

– Может, я и дурак в некоторых отношениях…

– Не скромничайте, мой дорогой.

– Но я не подлец.

– Вы удивительно порозовели, Дривер. Гнев очень благоприятно действует на цвет лица.

– А если вы думаете, что можете меня подкупить, то никогда еще не допускали большей ошибки.

– Нет, допустил, – сказал Харгейт, – когда подумал, что хоть какие-то проблески ума у вас имеются. Но если вам нравится вести себя на манер юного героя мелодрамы, то на здоровье. Лично мне не кажется, что игра стоит свеч. Но если ваше щекотливое чувство чести вынуждает вас уплатить двадцать фунтов картежного долга, то прекрасно. Вы упомянули завтра? Меня это устраивает. Так что пока на этом и кончим.

Он пошел дальше, оставив лорда Дривера наслаждаться приятнейшим ощущением, в котором купается слабохарактерный человек, против обыкновения проявив несгибаемую решимость. Он чувствовал, что ни в коем случае не должен поступиться этой достойнейшей позицией. Двадцать фунтов придется заплатить, и завтра же. Если он не сумеет, то Харгейт не преминет воспользоваться этим, чтобы причинить ему массу неприятностей. С долгом чести не шутят.

Однако он считал себя в полной безопасности. Он знал, что может получить деньги, когда захочет. Вот так, рассудил он философски, из зла родится добро. Большее несчастье, помолвка, так сказать, нейтрализует меньшее – проигрыш, поскольку нелепо даже предположить, что сэр Томас, добившись своего и, предположительно, пребывая по этой причине в радужном настроении, не откликнется на просьбу о жалких двадцати фунтах.

Граф вошел в холл. Он ощущал себя сильным и волевым. Он показал Харгейту, из чего скроен. Он был Спенни Дривер, человек железа и крови, человек, с которым лучше не шутить.