— Мне сегодня снилась Луара, и наша река, и замок, что заложил я брату, — сказал князь. — И отец. Он никогда не снился мне за все эти годы. И ещё лебеди, много-много лебедей. Я был там и видел, как они улетали на юг. К чему бы это?

Он умолк. Не дожидаясь ответа и не произнося больше ни слова, князь пришпорил коня и, не оглядываясь, поскакал вперёд. Никто, включая Ангеррана, не осмелился последовать за сеньором, только один Железный Лука побежал за его конём...

Началось предприятие успешно, если не считать некоторых частностей. Например, Пьер и вслед за ним один за другим, ещё трое или четверо солдат, почувствовавших, что не в силах идти дальше, повернули обратно. Хорошо, что не успели уйти далеко, а то этих бедолаг можно было бы считать покойниками: передвигаться в одиночестве по враждебным территориям — вернее способа угодить на тот свет и не придумаешь.

Отпустили их без возражений, особенно Пьера — больные в деле не нужны никому.

Откровенно говоря, князь вообще не хотел брать в набег своего старого грума. Почти одиннадцать лет, проведённые в Алеппо, не пошли ему на пользу. Старику (а именно таковым теперь казался ровесник князя) не повезло, хозяин, на которого он работал (уже второй или третий), заподозрил христианина в умышленной порче лошадей и велел забить насмерть. Пьера спасло лишь чудо. Какой-то человек, заезжий купец-христианин, пожалел его и полумёртвого уже выкупил у хозяина, вернее обменял на пару сапог.

Новый хозяин не слишком-то обременял слугу, так как вообще много путешествовал по торговым делам и в Алеппо приезжал лишь изредка. Покалеченному конюху жилось в общем-то неплохо, однако, когда объявили, что атабек даёт волю всем пленникам-христианам, Пьер попросил хозяина отпустить и его. Тот не возражал, сказав, что и без того хотел предложить рабу свободу, и намекнув, что он больше проедает, чем приносит пользы. Во всяком случае, так выглядела история в изложении самого Пьера. Он, как уже говорилось, сильно изменился, сделался плаксивым, а с лица его не сходило жалостное выражение.

Оказавшись при дворе князя, бывший грум не скрывал своей радости и не забывал благословлять господина за то, что тот не прогнал его. Пьер получил настоящую синекуру. Князь взял его во дворец, слуг там хватало, и бывшему груму не приходилось особенно надрываться. Он по большей части спал и ел, что, несомненно, раздражало прочую челядь, однако, зная о благосклонном отношении господина к лентяю, того не трогали, хотя и сильно недолюбливали. Впрочем, как всегда, находились и такие (в основном, конечно, набожные женщины), кто почитал Пьера как мученика. Ведь он как-никак претерпел от рук неверных.

Узнав о готовившейся экспедиции, Пьер сам напросился в неё, что никого не удивляло — хотелось ему быть при господине. Тот возражать не стал, предупредив, однако: «Отстанешь, ждать не будем». Грум просто не рассчитал своих сил.

Впрочем, о невезучих товарищах очень скоро все забыли, не до них было.

Бог привёл удачно пограбить несколько небольших селений и становищ. Никому не удавалось убежать, так стремительно нападала на ничего не подозревавших кочевников дружина князя Антиохии.

Рубили и резали без жалости всех, от стариков до младенцев: таковы уж законы раззья, безжалостная это штука, pillage. Тех, кому посчастливилось избежать смертоносных клинков свирепых франков, вскочив в сёдла быстроногих лошадок, до гоняли стрелы арбалетов. Разбойникам не нужны были свидетели, способные рассказать об их численности и направлении движения.

Однако настоящее дело ждало участников рейда впереди. Они добрались к намеченной цели в конце седьмого дня пути. Авангардный отряд маленького войска Ренольда сообщил о появлении на отлогих горных склонах в нескольких милях впереди большого количества животных.

«Святой» Виталиус, монах, служивший князю и исполнявший в походе роль священника, сказал, что сие знак от Господа. Он-де одобряет замысел и благословляет поход, благородную миссию против неверных. Оставалось выполнить три традиционных пункта намеченной программы: неожиданно напасть на врага, захватить добычу и как можно быстрее вернуться в пределы княжества. Дело отлично знакомое большинству участников рейда.

С первыми двумя задачами справились как нельзя лучше, видно, не лукавил служитель Божий, а и вправду ведал пути Всевышнего. Турок перебили практически сразу, не понеся серьёзных потерь, язычникам удалось убить лишь одного пехотинца да нескольких ранить.

Добычу взяли огромную, даже, пожалуй, чересчур огромную. Это и подвело. Кроме жалких пожитков да малого количества золота и серебра, что обнаружилось в шатрах кочевников, победителям досталось главное достояние пастухов — их стада. Теперь и всадники и пехота двигались со скоростью ленивых и глупых овец, коров и верблюдов. Кроме того, отряд постоянно растягивался на перевалах, благодаря чему практически утрачивал боеспособность.

Нельзя сказать, что князю это нравилось, да и многим из бывалых воинов ситуация, в которую они угодили, становилась всё больше и больше не по душе. С наступлением декабря Ренольд предполагал уже пировать в Антиохии, однако ноябрь заканчивался, приближался день памяти святой Цецилии[128], а они не прошли и половины обратного пути. Идти ночью они не могли из-за овец, а дни стали очень короткими. Да ещё верный пёс, Люк де Фер, начал вести себя довольно странно.

— Что он всё воет и воет? — с раздражением спросил Ренольд, подзывая к себе Тонно́, когда отряд в очередной раз остановился для ночёвки. — Чего этому старому образине не хватает?

Псу и верно чего-то не хватало. Впрочем, ничего особенно непривычного не было, он и прежде частенько любил повыть на луну, но теперь это наводило участников набега на неприятные размышления, будило тревогу. Однако никто из рыцарей ни за что бы не признался, сколь сильная тоска охватывает его при вое Луки. «И правда, что он не Лука, а Люцифер», — сказал как-то один из воинов, а другой добавил: «Люцифер не Люцифер, но точно дьяволово отродье!» И правда, все, кто знал этого страшного зверя давно, удивлялись, несмотря на то, что ему исполнилось не меньше двенадцати лет — солидный возраст для собаки — он, казалось, оставался таким же, каким был тогда, когда прежний хозяин подарил его князю. А ведь известное дело, не старятся ангелы, да ещё кое-кто, о ком на ночь и вспоминать страшно.

Несмотря на то что и прочие псы, а немало их в надежде на добрую поживу увязалось за солдатами, так же любили принять участие в «собачьих мессах», Лука «молился» отдельно, забравшись обычно на какой-нибудь высокий холм. И ничей вой так не смущал души храбрых, но суеверных воинов. К тому же, стоило Луке завести свою песню, как немедленно то там, то тут ему отвечали голоса диких собратьев.

— Тоскует он, государь, — со вздохом ответил Фернан, точно и сам разделял настроение зверя. — Братья его вокруг, он же волк. По крайней мере, наполовину. А если уж кто хоть частью волк, так это навсегда. Для волка главное свобода. Он не может, как собака, жить в неволе. А Железненькому-то вдвойне тяжело, он и уйти не может, вам предан, и хочет на волю. Такая уж судьба, не приведи Господь.

Князь пожал плечами — что тут скажешь? — и, жестом показав Фернану, что тот свободен, обратился к Ангеррану:

— Что думаешь, мессир марешаль?

Убедившись, что слуга отошёл достаточно далеко, бывший оруженосец произнёс:

— Нам бы разделиться, ваше сиятельство.

— Разделиться, говоришь?

— Идём мы слишком медленно. Если турки в Алеппо пронюхают, смогут легко окружить нас.

— Так ты предлагаешь разделиться? — повторил Ренольд. Марешаль кивнул.

— Именно так, ваше сиятельство, — сказал он. — Оставьте с обозом половину конницы или даже чуть больше, а сами с прочими скачите к Оронту. Как бы не вышло беды. Мы еле тащимся. Эти проклятые овцы и верблюды словно спят на ходу.