В тот летний вечер монсеньор, получив приглашение князя принять участие в очередном празднестве, словно предчувствуя недоброе, хотел отказаться, но, подумав немного, не решился на такой шаг. Испытывая на пиру необъяснимо сильное беспокойство, он с трудом дождался момента, когда княгиня покинула пиршественную залу. Едва это случилось, Эмери тотчас же начал подниматься, но князь остановил его.

— Не спешите, ваше святейшество, — проговорил он с подчёркнуто просительными интонациями, что сразу же очень не понравилось патриарху. — Побудьте с нами ещё немного. Не обижайте меня и моих гостей.

Ренольд обвёл рукой собравшихся, и святитель заметил вдруг, что среди пировавших нет ни одного из тех, кто явно или тайно не одобрял дворцовых оргий да и вообще тяготился правлением избранника Констанс.

— Я пробыл достаточно, чтобы никого не обидеть, — твёрдо произнёс Эмери. — А теперь, ваше сиятельство, позвольте откланяться.

— Не покидайте нас, — вновь попросил Ренольд. — Может, вам не нравится кухня? Слишком постная на ваш вкус? То-то я смотрю, вы за весь вечер ничего не съели.

Патриарх почувствовал насмешку, ибо, несмотря на то, что была пятница, к столу без стеснения подавали не что-нибудь, а поросят, да и большинство прочих блюд трудно было назвать постными. Эмери, который на людях всегда пёкся о соблюдении приличий, не решился указать на это князю сразу, однако промолчать теперь монсеньор просто не мог.

— Не подобает доброму христианину, а уж особенно служителю Божию, в день, когда Господь наш Иисус Христос претерпел за грехи наши, вкушать скоромное, — возвышая голос, произнёс патриарх, но всё-таки сел.

— А что за день сегодня? — с наигранным удивлением поинтересовался Ренольд. — Не помню, чтобы он был отмечен каким-то особенным событием, кроме разве что одного, это день памяти святого мученика Райнальда, моего покровителя. Если вам, ваше святейшество, это неизвестно, то я, так и быть, открою вам секрет, меня как раз и назвали в его честь. Так что и я в какой-то мере тоже святой.

Рыцари и некоторые их изрядно подгулявшие подружки засмеялись. Они хохотали долго и заливисто, пока, наконец, сеньор, видя, что Эмери хочет высказаться, прервал их жестом.

— Позвольте, ваше сиятельство напомнить вам, что сегодня пятница, — с нажимом произнёс патриарх. Он понимал всю тщетность, более того, опасность завязавшегося спора, но сдержаться уже не мог. — А это...

— Это день памяти мученика Райнальда, — перебил гостя хозяин.

— Церкви не известен такой мученик, — возразил Эмери. — Среди святых, принявших смерть во имя Христа, он не значится!

— Какое умаление чести моего святого, а он, бедняга, так чтил все заповеди! — вздохнул князь. — Если мне не изменяет память, именно от этого он и умер. Постился, постился, а в день Воскресенья Господня разговелся и умер от заворота кишок. Говорят — страшно мученическая смерть. Так что он-то как раз и есть самый что ни на есть настоящий мученик! За что ж ему такое забвение?.. Но это не страшно, мы его канонизируем. Правда, ваше святейшество? Напишем в Рим апостолику, так?

— Вы пьяны, ваше сиятельство! — с возмущением воскликнул патриарх.

Ренольд не стал возражать.

— Пьян, — признался он, — пьян. А кто тут трезв? Впрочем, как бы я ни был пьян, я ещё не забыл, что за хорошие деньги ваше святейшество канонизирует даже моего пса, причём без всякого там апостолика!.. Лука, где ты?!

Пёс с радостным лаем подбежал к хозяину и завилял хвостом. Появление собаки означало и появление Фернана, всё это время сидевшего с Железным Лукой в дальнем углу зала, где у стен прямо на набросанной на полу соломе расположились слуги, готовые по первому зову предстать перед господами, чтобы выполнить их поручения.

Тонно́ сделал несколько шагов в направлении стола, но близко к его святейшеству не подходил.

В это время возмущение, охватившее патриарха, перелилось через край.

— Вы спятили, ваше сиятельство! — закричал он, вновь вставая. — Кем вы себя вообразили? Господом Богом?! Кто вы, чтобы сметь безнаказанно возводить хулу на Него, чернить слуг Его! Кто дал вам право обсуждать...

Он не договорил. Вся наигранная весёлость князя мигом исчезла. Глаза Ренольда вспыхнули дьявольским огнём, пальцы сжались, сминая стенки золотого кубка, точно листки пергамента.

— Обсуждать?! — громко произнёс Ренольд поднявшись, и в зале мгновенно наступила гробовая тишина. — Чернить?! Возводить хулу?! Полноте, ваше святейшество! Вы — тот, кто должен являть собою образец благочестия, оскверняете чувства верующих, открыто содержа любовницу. Но это не самый большой ваш грех...

Князь повернулся и сделал кому-то знак:

— Канцлер, подай сюда! — Получив в руки свиток, Ренольд скользнул по нему беглым взглядом и, вернув обратно, вновь обратился к лишившемуся дара речи Эмери: — Шесть лет назад, возглавляя Высшую Курию княжества, ваше святейшество пожаловало право беспошлинной торговли купцам с Кипра. На три года. По истечении этих лет привилегии были подтверждены ещё на три года. Итого: шесть лет. Таким образом, казна недополучила в виде налогов сто тысяч старых золотых безантов. Такие же льготы получила и Генуя — ещё сто тысяч! И это в то время, когда княжеская сокровищница пуста!

С этими словами Ренольд обвёл присутствующих полным негодования взглядом и собрался продолжить, но патриарх, обретя дар речи, воскликнул:

— Это ложь! Купцы-киприоты действительно получили льготы за то, что в критический момент, когда Нур ед-Дин шёл к стенам Антиохии, поставили в город продовольствие по низким ценам. Они не переставали делать этого и потом, когда язычники ушли, ведь разорённое крестьянство княжества всё равно не могло удовлетворить потребности горожан в продовольствии. Если бы не они, большинству жителей Антиохии грозил бы голод. Что касается права беспошлинной торговли, они никогда не получали его, как и генуэзцы, которые...

— Я ещё не закончил! — Голос Ренольда загремел под сводчатым потолком. — Но спасибо вам за то, что напомнили нам про князя язычников! Если бы не ваша трусость и явное попустительство врагу, мы могли бы нанести ему если не решительное поражение, то немалый урон и заставить снять осаду без каких бы то ни было условий. Условий, позорных для христианина! Мы не просто живём здесь, мы живём здесь для того, чтобы вести бесконечную войну с неверными! Священную войну! И все мы обязаны сражаться, не жалея не только средств, но и самих наших жизней. Но что же видим мы? Отец нашей церкви, пастырь наш заботится о том, чтобы, упаси Господь, не съесть куска скоромной пищи, но совершенно не радеет при этом делу наших отцов и дедов, которые пришли сюда, чтобы исполнить свой христианский долг! Наш долг не набивать карманы, а воевать. Но как, скажите мне, воевать, если стараниями нашего святейшего патриарха казна пуста? Где взять средства для ведения войны? Священной войны против язычников?!

В глазах собравшихся пылало возмущение. Многие не стесняясь требовали призвать Эмери к ответу. «Изменник!» — летело со всех сторон. — «Предатель!», «Сарацинский наймит!», «На плаху его!». Страсти закипели, и вот, наконец, патриарх, побелевший лицом и покрывшийся потом от макушки лысой головы до пят, услышал: «Смерть предателю!»

— Смерть! Смерть предателю! Казнить изменника! — кричали рыцари, пока Ренольд, перехвативший хитрый взгляд Вальтера, не крикнул:

— Тихо! Да не поднимется и в помыслах ваших рука ваша на слугу Господа нашего! Что было, то было! Ограничимся компенсацией, уплатой долга городу. Пусть его святейшество снарядит за свой счёт армию, потребную для того, чтобы раздавить паучьи гнёзда, Алеппо и Дамаск, сровнять их с землёй!

Несколько десятков глоток принялись дружно поддерживать своего князя. Едва ли кто-нибудь из присутствовавших сомневался в тот момент в выполнимости намерений Ренольда Однако его меньше всего волновала иллюзорность возможного успеха предприятия, он вовсе не собирался начинать решительную и глобальную войну с Нур ед-Дином, по крайней мере в ближайшем будущем. Где уж там штурмовать Алеппо и тем более Дамаск, вернуть бы хоть часть отобранного язычниками у Раймунда! Главное заключалось в том, чтобы припереть Эмери к стенке и заставить платить.