Жюльен-Аспазия вскрикнула и принялась целовать ноги Мелисанды, приговаривая:
— Я знаю, я знаю эту боль! Я видела это, когда моя госпожа, ваша сестра Алис, плакала в Латакийском дворце, преданная всеми, всеми покинутая. Они была так молода, разве она заслужила такую долю? Чем, чем провинилась она перед Господом?! Зачем так обошлись с ней люди?! Видно, и верно, нет Ему дела на Небесах до нас, сущих на земле!
Жюльен-Аспазия заплакала, а королева, сняв с головы гостьи платок, погладила разметавшиеся по плечам волосы:
— Не надо плакать, моя милая. Тех, кто ушёл, не вернуть.
— Но нельзя, нельзя, чтобы те, кто причинил другими такие страдания, оставались безнаказанными! — воскликнула Жюльен-Аспазия.
— Господь сказал: «Аз воздам», — напомнила Мелисанда, забывая, что сама только что усомнилась в существовании Бога. — Не наше дело брать на себя бремя забот Его.
— Нет, ваше величество! — Гостья резко вскинула голову и посмотрела на королеву мокрыми от слёз, безумными глазами. — Он, если Он есть, всегда медлит! И верно, что Ему? Что наша жизнь по сравнению с вечностью? Мы не должны ждать, по крайней мере, тогда, когда бремя забот Его касается нас. Отчего же нам не взять на себя хоть часть этого груза? Разве мы плохо управлялись прежде? Разве не отомстили мы за страдания моей госпожи, вашей сестры? Теперь я вижу, что и ваш черёд настал, и нынче вы страдаете так же! Я знаю точно, потому уже, что те слова, что слышу я сейчас от вашего величества, говорила мне и она. Это чувствуют все преданные, все покинутые! Раз Господь допускает такое, так и правда, есть ли Он?!
— Не говори так! — поспешила возразить королева. — Не произноси слов столь страшных! Нам неведомы пути Его, и не нам поэтому подвергать сомнению Божественную сущность... Я лишь сказала, что порой мне кажется, будто нет ни рая, ни ада, да и вообще, там, за пределами этого мира, всё иначе, чем привыкли думать мы...
Мелисанда вновь на секунду-другую умолкла, отвлечённая собственными мыслями, и, круто меняя тему разговора, сказала:
— Довольно об этом, лучше расскажи мне, что происходит в мире? Да... и не называй меня здесь вашим величеством... говори мне просто мадам, как бывало. И... ложись рядом, чтобы я могла лучше слышать тебя.
Когда Жюльен-Аспазия исполнила распоряжения, королева спросила:
— Ну и как обстоят дела на Севере?
На вопрос следовало дать ответ, и он прозвучал.
— Они правят, — с плохо затаённым негодованием проговорила Жюльен-Аспазия, — наслаждаются властью. Их сиятельство князь — теперь герой. Он дважды разгромил киликийцев, потом в союзе с последними потрепал на границах иконийских язычников, а теперь, как говорят, ладит с ними и с Торосом союз против Нураддина. Больно видеть их возвышение. Их сиятельство княгиня родила второго ребёнка, Агнессу. Говорят, дитя здоровое, как и мальчик, которого она назвала Ренольдом в честь отца.
От чуткого уха королевы, разумеется, не могла укрыться желчь и горечь, прозвучавшие в голосе гостьи, однако до поры Мелисанда делала вид, что ничего такого не замечает.
— Ренольдом? — переспросила королева. Она, разумеется, не могла об этом не знать, хотя о рождении девочки услышала впервые. Мелисанда вздохнула: — Ренольдом. Значит, она влюблена в этого красавчика, и ещё как влюблена! Кто бы сомневался? Когда мы с Одьерн уговаривали нашу молодую вдовушку взять себе нового мужа, тихоня давным-давно сделала выбор. Уже тогда наша скромница пускала своего красавчика в постель. Если бы мой сын не поступил со мной столь низко, проявив чёрную неблагодарность, им никогда бы не стоять перед алтарём... Нет, ей и в голову не пришло назвать хоть одного мальчика именем Раймунда! А теперь... Ренольд... Ренольд...
— О ваше велич... О мадам! Я так ненавижу их!
— Он здесь ни при чём, — возразила королева. — Я говорила с ним. Храбрый, благородный и не лишённый талантов молодой человек, но самое главное — красавец. Эти светлые непослушные волосы, что никак не желают прятаться под шлемом или под шапочкой! Голубые или даже зелёные глаза!.. Клянусь, я не могу не понять нашу Кон. Нам, черноволосым и смуглокожим, всегда нравились такие мужчины. Ох уж эти галлы, прекрасные ликом, благородные сердцем, стройные станом, неутомимые и в битве и в любви. О, эти храбрецы и безрассудные удальцы...
Мелисанда сделала паузу, но тут же вновь заговорила, предаваясь воспоминаниям о днях давно прошедших:
— Это у нас от матери. Вот уж кому повезло в браке! Граф Одесский Бальдуэн Второй сразил её своей красотой... Она мечтала, чтобы её отдали за него, не слушая рассказов про соплеменницу, которая досталась в жёны Бальдуэну Первому. Моей матушке повезло, она не стала соломенной вдовой, как Арда, дочь Тотула. Граф любил нашу маму и не покинул, даже когда стал королём Иерусалимским. И мы выросли в любви и ласке. Она научила и нас беззаветно любить друг друга. Она воспитала нас такими, потому что, познав, что есть настоящая верность и преданность, сама была счастлива.
Королева надолго умолкла. Она всё время гладила волосы гостьи, а та, не стесняясь, ласкала свою повелительницу, запустив пальцы под толстое одеяло, сшитое из меховых шкур, привезённых купцами издалека, из страны куда более холодной, чем даже земля живущих среди вечных снегов норманнов и фризов.
Нарушить тишину осмелилась Жюльен-Аспазия.
— Расскажите мне о нём, мадам, — попросила она. — Мне так нравится слушать. Когда вы говорите о нём, вы становитесь такой... такой... словно бы совсем юной.
Несмотря на годы (королева-мать разменяла пятый десяток, в Утремере это считалось для женщины почтенным возрастом), в облике Мелисанды ещё присутствовали следы былой красоты. Когда-то старшая дочь короля Иерусалимского по праву считалась настоящей красавицей, впрочем, она и теперь сохранила свой особенный шарм.
Обе собеседницы знали, кого имела в виду гостья, но всё же королева переспросила:
— Ты говоришь о Юго?
Жюльен-Аспазия в подтверждение только молча опустила и подняла ресницы. Разумеется, речь шла о первом настоящем увлечении — да что уж там?! — о настоящей первой (да, к слову заметить, и последней) любви юной Мелисанды.
— Изволь, — начала она, мысленно обращаясь к событиям двадцатилетней давности. Несмотря на то что гостья знали всю историю чуть ли не наизусть, так как не раз слышала её из уст рассказчицы, та говорила так, точно впервые решилась поведать сердечную тайну подруге. — Он чем-то напоминал того молодца, что вскружил голову Кон. Высокий, светловолосый и ясноглазый. Правда, Юго носил бороду, а тот, на сколько я помню, только усы. В остальном же они во многом походили друг на друга. Ну и, конечно, — такого уточнения королева не могла бы не сделать, — Юго был родом куда знатнее её Ренольда. А как же? Сын Юго дю Пьюзе, первого тамошнего барона, носившего это имя. Вместе с другими сеньорами Людовика Шестого Французского старик составил оппозицию своему сюзерену и... проиграл. Король велел разрушить Ле Пьюзе и навсегда лишил Юго Первого фьефа в своей земле...
Мелисанда вдруг нехорошо усмехнулась, лицо её исказила гримаса злобы.
— Как жаль, что сынок Луи Шестого, Луи Седьмой, так и не совершил на Востоке подвигов во имя христианства. Получилось, зря проездил маленький король! — фыркнула рассказчица, заставив замереть в удивлении благодарную слушательницу. — А ведь именно Толстячку Людовику[104] я была обязана своим браком. Именно он сосватал меня за графа Фульке! Как я благодарна ему за это!
Гостье как-то даже и не приходило в голову, какими мотивами руководствовалась королева во время Второго похода, зачем она делала всё, чтобы он провалился! А ведь стоило подумать! Кто как не отец Людовика Седьмого заставил её возлюбленного Юго ещё маленьким мальчиком претерпеть столько горя и лишений?
Хотя не проявил бы отец неудачливого короля-крестоносца жестокость в отношении своего вассала, сохранил бы ему его Ле Пьюзе, как знать, отправился бы сын Юго Первого на Восток? А так ему пришлось сделать это, поскольку его родители оказались вынуждены туда отбыть. (Впрочем, женщины, даже если они настоящие королевы, даже если умны и прозорливы, редко думают о подобных вещах).
