Владимир, который уже передвигался, опираясь на палку, переживал, что не может пойти вместе с разведчиками. Его умения как метателя ножей очень пригодились бы в случае, когда нужно тихо «снять» часовых. Однако марш-бросок в несколько десятков километров был пока не для него.

— Ничего, — успокаивал Леонид шурина, — не думаю, что война закончится раньше, чем ты совсем поправишься. Успеешь ещё себя проявить.

Паренька из Минска Владимир выдавать не стал, впрочем, там, в церкви, где они провели бок о бок несколько дней, он был так плох, что весьма смутно помнил, что рассказывал ему о себе Василий.

Валентина, отправляя с разведчиками сразу четверых своих подопечных, нервничала, по нескольку раз обняла каждую собаку и каждой нашептала на ухо ободряющие слова и напутствия. Аслану, помимо объятий и поцелуя украдкой, опять досталась просьба беречь собак. Отца, который для Валентины всегда был самым надёжным оплотом, она попросила о том же, включив в «его список» и Аслана.

Примерное место для подрыва выбрали накануне по карте, предположив, что именно там не должно быть охраны: от железнодорожного моста и станции довольно далеко, а главное — вокруг не густые леса, а поля, куда, по мнению гитлеровцев, вряд ли могли сунуться партизаны. «Рельсовая война» ещё не получила своего названия. Она только начиналась, и захватчики даже не предполагали, насколько серьёзной она будет. Впереди эшелонов пока не пускали дрезины с сапёрами, чтобы обезвреживать партизанские «ловушки»; вдоль путей не ходили патрули с собаками — обнаруживать и обрезать шнуры, которые партизаны привязывали к чеке и растягивали на полсотни метров, чтобы обезопасить себя от осколков. Всё это будет, но потом, когда небольшие разрозненные отряды из селян и попавших в окружение красноармейцев соединятся в мощную боевую единицу и объявят врагу настоящую тыловую войну, а гитлеровцам придётся тратить на неё огромные силы и средства…

Напрямую по карте до предполагаемого места было около двадцати километров, а сколько придётся топать на самом деле, никто не знал, ведь нужно будет обходить сёла, где наверняка есть или вражеские солдаты, или полицаи из местных, кто вызвался помогать «новой власти» (и такие были, куда без них…). К тому же предстояло пересечь несколько дорог, по которым запросто могли двигаться колонны армейских частей или техники. Поэтому на всякий случай запаслись дополнительным сухим пайком, в том числе для собак.

Мартин и Альма радовались, что разведчики взяли ещё двух овчарок. Теперь, если вдруг действие эликсира закончится и они исчезнут, у Людей останутся надёжные помощники…

***

Василий Егорович предложил своему гостю поужинать. Брысь торопливо вылакал блюдце молока и съел кусок отварного куриного мяса.

— Быстро ты управился! — удивился старик, который за то же самое время успел только сесть за кухонный стол и придвинуть к себе тарелку. — Жди теперь, пока я поем.

Брысь ушёл «ждать» вглубь квартиры, а точнее — искать места общего пользования. После ужина он вспомнил, что остался без своего лотка, который благополучно уехал вместе с хозяевами в гостиницу, так как лежал в машине. Найдя нужную дверь, Брысь оказался перед новой проблемой: дверь была плотно закрыта. Ну правильно, зачем оставлять щёлку, если в доме нет котов. Звать ветерана было некогда — пока он в своём темпе сюда доберётся, открывать дверь уже будет незачем, разве что тряпку взять. К счастью, ручка была самой обычной, словно специально приспособленной для того, чтобы сообразительные (но не слишком тяжёлые и толстые) коты могли подпрыгивать и повисать на ней, обходясь без посторонней помощи.

— Эй, ты куда запропастился? Кыс-кыс… Или, как там тебя, Ван Дейк! — раздался голос хозяина квартиры, а затем и шаркающие шаги.

Брысь в это время осваивал новый фокус — раньше ему не доводилось пользоваться унитазом, но это оказалось несложно, однако чистоплотный кот не должен оставлять после себя ни малейшего запаха — во всяком случае, так считал бывший придворный, знакомый с дворцовым этикетом. Дома на бачке унитаза располагалась большая блестящая кнопка, на которую нажимали хозяева, чтобы полилась вода. В этой же старой квартире бачок висел высоко, а сбоку из него свешивался шнурок. Вероятно, именно за эту верёвочку следовало потянуть, чтобы получить желаемый результат. Брысь подпрыгнул, стараясь поймать лапами шнурок, но вышло лишь раскачать его, словно маятник. Василий Егорович застал своего гостя в тот момент, когда он, сидя на крышке унитаза, следил глазами за равномерными движениями верёвки. Туда-сюда, туда-сюда.

— Согласен, завораживает, — пошутил старик и похвалил: — А ты молодец, справился с боевой задачей!

В гостиной на диване бывший партизан, поглаживая своего слушателя, посетовал:

— Развеселил ты меня, а ведь я хотел тебе слезливую историю рассказать, как чуть не погиб в том нашем походе… Вот ведь как в жизни всё мудро устроено: и смех, и слёзы всегда рядом. Так же, как ум и глупость. Последнее — это про меня, пятнадцатилетнего. Стыдно мне теперь тебе в этом признаваться, но Мухтар (хотя ты его, наверное, под другим именем знаешь) меня спас и его тяжело ранило, так что всю обратную дорогу, километров тридцать, дядя Леонид, как я тогда циркового силача называл, нёс его на руках. В лагере — Мухтара сразу в медсанчасть, к тому самому немецкому доктору на стол. Он кровь с шерсти смыл и спрашивает у нас через переводчицу Тамару, мол, что случилось, где он так в крови перепачкался. Мы ему — ранен пёс, не меньше трёх пуль в него попало. А врач — только следы от дырок вижу… Представляешь?! Пока мы его целый день тащили, на нём всё заросло! Конечно, мы все слышали поговорку: заживает как на собаке, но, пожалуй, в первый раз такое увидели…

Брысь знал причину столь удивительного явления, но разве объяснишь это непосвящённому, тем более человеку.

— А дело было так. Добрались мы до места подрыва благополучно. И по времени к прохождению эшелона успели. Старшина Семёныч показал нам, как толовые заряды закапывать (они на бруски мыла похожи). Овчарки нас охраняли, они же пограничные были, знали, как себя вести, чтобы о чужих предупредить, если появятся. Красавица и Мухтар, увидев, как мы землю под рельсами роем, стали помогать. У Мухтара особенно быстро получалось — раз-раз лапищами своими мощными — и готова ямка. Потом Семёныч нас научил, как проволоку к чеке запала привязывать и отматывать её потихоньку, метров на пятьдесят. Залегли мы в траве, дождались эшелона. Расчёт был, что от взрыва паровоз в воронку «нырнёт», а вагоны — под откос свалятся. Оно почти так и вышло. Только вот два вагона устояли на рельсах и повыскакивали из них гитлеровцы. Наши давай по ним из ППШ строчить, те — в ответ нас огнём поливают. А я ведь соврал командиру, что умею автоматом пользоваться. Старшина кричит: «Отходим к лесу!» Наши, отстреливаясь, за ним, а я всё со своим ППШ вожусь, ужасно мне хотелось тоже по врагам стрельнуть. И вдруг один из немецких солдат появляется прямо передо мной. Смотрим мы с ним друг на друга. Он видит, что я желторотый новичок, и с ухмылкой в меня прицеливается. Причём, что обидно, из винтовки, даже не из шмайсера (мы так их автоматы называли). А потом, я это отлично помню, время будто замедлилось. Или мне так от страха показалось. Что скрывать, испугался я тогда сильно… Отчётливо помню, как он три раза винтовку перезаряжал и пули в мою сторону летели. Даже помню, как они выглядели: блестящие, как будто солнце в них отражалось, чтобы я в последний раз его увидел. И тут между мной и пулями возник Мухтар. И я видел, как три раза дёрнулось его тело. А потом слышал предсмертный хрип солдата — на него Красавица накинулась. А затем, наоборот, время словно ускорилось, я мчался к лесу быстрее пули и кричал, что Мухтар ранен, что нужно за ним вернуться… Но пёс сам дополз до кустарника, за которым уже заросли начинались — туда гитлеровцы боялись сунуться. Красавица ползла рядом с ним, подбадривала, наверное…