Серединные земли. Петриковские пущи.

Старая сторожевая башня.

01 Зимобора 2001 года от восхождения Старших Сестер. Утро

– Укусил ее?

– Похоже, нет… – Франка медленно провела ладонью над телом девочки и отрицательно покачала головой. – Нет… скорее всего, нет. Ждал…

– Чего ждал?

– Пока в возраст войдет.

– А если?..

– Нет! – отрезала гнома и бережно завернула девочку в одеяло, а потом – в меховой полог. – Говорю – нет. Поверь, я больше лекарка, чем чародейка, так что знаю. А спит, потому что опоил ее упырь декоктами для преуменьшения травм нервических.

– Что теперь? – Я смотрел на чумазую симпатичную мордашку девчонки и даже не представлял, что с ней делать. Конечно, это дело благое, спору нет. Но куда мы ее потащим? Вот же напасть так напасть… Еще ребенка мне для полного счастья не хватало.

– Не знаю… – прошептала гнома и заботливо поправила соломенного цвета волосы девочки. – Может, он ее украл где-то в близлежащем селе? Отдадим назад. Хотя нет… они ее по темноте своей дремучей сразу спалят, во избежание обращения. Ты знаешь, Гор…

– Что? – Я поддел засапожником замочек шкатулки, открыл ее и ошеломленно уставился на разноцветные камни.

– Я ее себе оставлю! – неожиданно выкрикнула Франка.

– Очень правильно. Потащим ее с собой в Топи. Ты просто отлично придумала.

– Ты ничего не понимаешь… – всхлипнула гнома. – Я… я… просто…

– Что ты просто?.. – Мое внимание привлек большой сундук, покрытый медвежьей шкурой. – Так, а здесь что?

– Не могу иметь детей…

– Понятно… – Я отвел взгляд от чеканной позолоченной посуды и неожиданно понял смысл сказанного Франкой. – Что?.. А муж знает?

– Знает, – потупилась гнома. – Но ему все равно. Он меня и без детей любит. И у него Петка есть… то есть была…

– А вам, хафлингам, можно человеческих детей брать себе?

– Можно, можно, – убежденно зачастила Франка. – Должен Совет древа признать – и всё. Иногда разрешают. Я добьюсь этого. Обязательно. А если нет… тогда… тогда…

– Хорошо. Но ты понимаешь – если сейчас возьмешь эту девочку, то на этом твое путешествие закончится. Дальше я пойду сам.

– Да, – потупилась гнома. – Но я знаю. Верю… ты найдешь Пету. Знаю, и всё… Так что… прости…

– Ты знаешь, для чего тебя забрал Синод? – Я походил по комнате и сел в кресло с подлокотниками в виде львиных лап. – Это важно: надо думать, где вас оставить.

– Я же тебе говорила – эта сучка ничего мне не сообщила. Только сказала, что вреда не причинят и так будет лучше. И скоро отпустят. – Гнома осторожно погладила девочку.

– Тогда останетесь в ближайшем селе. Пусть даже белоризцы и возьмут вас. Выхода другого нет. Так, отсюда ничего не берем. Я вход привалю на всякий случай. Если что, добро на обратном пути заберем. Да не смотри ты так: кроме девочки, ничего не возьмем. Пошли наверх, времени в обрез.

Через час мы уже выбрались на тропинку, ведущую на большак. Я впереди, а за мной Явдоха тащила санки с гномой с девочкой. Я шел и ломал себе голову над женской сущностью, все больше убеждаясь, что до конца ее понять невозможно. К примеру, Франка: сначала я ее определил для себя как исключительно вредную особь, избалованную стерву, потом мнение немного изменилось: к вредности, избалованности и стервозности добавилась малая толика человечности и храбрости. А вот теперь… даже не знаю, что сказать. Взять себе безродного, с непонятно какой наследственностью ребенка? Причем даже из чужого народа? Нет, ты смотри: она ее уже любит, с рук не спускает, тетешкает, как родную… Извечный материнский инстинкт? Может быть, но, кажется, это не все. Что-то в этом еще есть. Только точно не знаю, что именно.

– Пришла в себя?

– Нет, пусть спит… – Гнома крепко прижала девочку к себе, будто подозревая, что я ее отниму. – Могу ее разбудить, но лучше пусть сама отойдет. И не рычи так. Тише: напугаешь, медведь. Ты башку упырью прихватил? Нет? Я из зубов его для девочки эликсир укрепляющий сделаю. Чтобы здоровенькая росла.

– Прихватил. – Я взял за повод Явдоху и помог ей вырвать санки из сугроба. – Как назовешь-то?

Франка мечтательно улыбнулась.

– Милкой. Милицей! Самая раскрасавица вырастет у меня. Такая прямо…

– Вредная, как ты?

– И вовсе я не вредная! – возмутилась гнома. – Сам ты такой. Вон смотри, на большак вышли. Сколько там до Овчариц? Милу надо обиходить. Помыть, переодеть и по… Ой!.. А там кто-то свернул прямо к нам…

Я уже и сам увидел несколько саней, до отказа заполненных разномастно вооруженными мужиками. Не служивыми, а именно мужиками. Не перепутаешь. Толстые стеганые тягилеи, кое у кого кольчужки, нашитые прямо на тулупы; в руках вилы, цепы и дубины с совнями, сработанными из кос. Интересно, на кого они собрались? Снаряд точно не охотничий.

– Твою же… – Я неожиданно рассмотрел среди крестьян крепкого широкого мужичка в белом балахоне со знаком Синода, накинутом прямо поверх полушубка.

Белоризец тоже оказался вооруженным, держал на коленях толстую и длинную дубину, окованную железом.

– Я попробую им глаза отвести, – всполошилась гнома, пряча сверток с девочкой под шкуры. – А если что, ударю. Не отдам дитенка хамам!

Явдоха воинственно фыркнула и ударила передними копытами, соглашаясь со своей хозяйкой. Вот же… И на кой мне, спрашивается, это бабское воинство?

– Угомонитесь, не за нами идут!.. – прикрикнул я на них, но сам на всякий случай поправил ножны с мечом и клевец. – Не суетись, говорю тебе. Идем, как шли, нам нечего бояться.

В обозе тем временем нас тоже углядели. Два кудлатых здоровенных пса, ломая подлесок, рванули вперед и басовито забрехали, пока не решаясь приблизиться ближе.

– Кто такие и кудыть вас несет? – грозно поинтересовался здоровенный усач в обшитом бляхами тулупе. Его товарищи повыскакивали из саней и, целясь своим дрекольем, обступили нас полукругом. Еще пара потащила большой рыбацкий невод. Нас ловить, что ли? Ну ни хрена себе…

– А ты кто есть, морда усатая? – Я медленно вытащил меч и шагнул вперед. – А ну опустите деревины, а то плашмя затусую их в дупла ваши смердящие. Живо, сказал!

– Ты погодь, вашество… – Усач резко помягчел тоном и махнул своим. – Осади, осади, Дичок, я сказал. Значица, староста я. Осип Нехлюй. С Овчариц. А назваться вам придется, ибо не посмотрим, что…

– Зовусь Вран. – Предупреждая неминуемый конфликт, я назвался первым пришедшим в голову именем и показал на Франку. – Это становая боярыня Велислава, великого рода Жмериков. Я ее ближник. Лихие людишки разбили обоз, мы едва ушли от них, заплутав в пущах. Вот выбираемся уже седмицу. Сего вам хватит.

И скосил глаза на белоризца. Он молча стоял рядом со старостой, внимательно слушал меня и поигрывал синодским знаком. Если что, ляжет первым. Вот не настроен я воевать с селянами, но, если придется, не отступлю.

– Ну… дык, оно понятно… – покрутил усами староста и нерешительно добавил: – Но в любом разе досмотреть вас требоваца…

Остальные мужики при словах старосты одобрительно загалдели, потрясая дрекольем.

– А больше ты ничего не хочешь, морда? – Я шагнул вперед, слегка толкнув старосту грудью. – Очумел вконец? Боярыню собрался досматривать? Ась? Я не ослышался?

Староста отступил, чуть не упал, хотел что-то сказать, но не смог от злости и схватился за совню. Односельчане его поддержали, и быть бы беде, но вдруг вмешался белоризец.

– Тихо! – неожиданно звучно рявкнул он. – Тихо, сказал. И ты, Вран, не кипятись. Я отец Гордий, настоятель в Овчарицах. Тут такое дело, вырдалак завелся в округе. Бедов натворил – не счесть. Выпил намедни трех людишек, скотины положил порядочно. Вот мы на поиск и собрались, ибо терпеть уже невмочь. Надобно нам убедиться, что вы людского роду. Хотя вижу уже, что людского… – Священник обернулся к селянам и показал рукой на кудлатого пса, ластившегося ко мне. – Видали? Собака не станет к упырю ластиться. Облает враз. И в боярыне ничего не чует…