— Остынет.

Редактор взглянул на меня с виноватой улыбкой.

— Пейте, пожалуйста, — я поспешил его успокоить.

— Спасибо, а то боюсь, остынет.

Он отпил глоток и заметил Мальвине:

— Пересластила!

— Вы должны есть как можно больше сладкого, — строго отозвалась она.

Редактор пожал плечами: смотрите, дескать, как тут со мной обращаются.

Мальвина подняла телефонную трубку и набрала номер, отвернувшись от нас, чтобы мы ее не слышали, но каждое ее слово было прекрасно слышно нам обоим.

Редактор, снисходительно улыбаясь, покачал головой, видимо, понял, с кем она говорила.

— Сейчас он пьет чай, — сказала Мальвина, — у него автор… Есть такой…

Этот «такой» был я.

— Непременно посажу в машину и отправлю домой…

— Если хотите, можете закурить, — обратился ко мне редактор.

— Спасибо, я только что курил…

— Мы рассмотрели ваш рассказ. Правда, мы друзья, а у нас многое делается по дружбе, но…

— Дружба — вещь неплохая, — заметил я.

— Смотря когда…

— Когда она настоящая.

— Кажется, сейчас не об этом речь.

— Простите.

— Так о чем я говорил?

— О том, что вам не нравится мой рассказ.

— Я этого не сказал. Двери нашей редакции всегда открыты для талантливой молодежи. Вы — будущее нашей литературы…

— Я вас умоляю, — продолжала телефонный разговор Мальвина, — не позволяйте ему вечером работать. Я прошу от имени всей редакции…

— Может, вы что-нибудь другое нам принесете, — сказал Ганимед.

— Что именно? — я не скрывал раздражения. Все редакторы встречали меня одинаково, как сговорились.

— Как бы вам сказать… Ну, допустим.

— Допустим — глобус?

Мальвина положила трубку и взглянула на меня с упреком. Видимо, она прислушивалась и к нашей беседе. Ганимед рассмеялся:

— При чем здесь глобус! Хотя, — он стукнул себя ладонью по лбу, — я как раз об этом хотел сказать: глобус, планета, космос. Вы когда-нибудь пробовали свои силы в научной фантастике?

— Нет, — резко ответил я. — И не собираюсь.

— Совершенно напрасно. Мы живем в эру космоса.

Сегодня, когда я вспоминаю его слова, начинаю верить, что Ганимед оказался пророком. Возможно, сыграло свою роль и то, что его прозвище каким-то образом было связано с космосом…

Правда, мы еще не переселились на другие планеты, но уже тоскуем по нашей маленькой Земле, по уютному красивому шарику. Нет, глупо, глупо так думать. Зачем искать грустную подоплеку наших стремлений и мечтаний, величия человеческого разума и, если угодно, — героизма? Разве я не плакал от счастья, когда человек впервые ступил на Луну? Но ведь вполне возможно, через десять тысяч лет случится то, чего мы втайне страшимся. Нет, у нас есть собственное время, которое называется вечностью, поэтому жизнь каждого из нас вечна…

Когда меня посещают такие мысли, я достаю бутылку коньяка, спрятанную за книгами, пью и успокаиваюсь, убеждаю себя, что все это — глупости.

Однако, если задуматься всерьез и внимательно вглядеться, нетрудно заметить, что на этом свете нет ничего вечного. Вот возьмем, к примеру, Ганимеда. Он ведь уже не редактор! Ладно, оставим Ганимеда и вернемся к миру, который на первый взгляд кажется устойчивым и неизменным, — обратимся к космосу. Вот Полярная звезда, самая значительная, центральная точка на небесной карте, светлый ориентир для ученого, путника, надежда, маяк, лампада Вселенной. Впрочем, виноват, это не звезда, а должность, всего-навсего кресло, и то — временное, завладеть которым стремятся многие звезды. Среди них есть такие, которые уже занимали это место. Многие пока в отставке, но вернутся к сверкающему креслу. К примеру, звезда Тубан, которая две с половиной тысячи лет назад была Полярной, а нынче — рядовой член созвездия Дракона. Но она не теряет надежды, ибо знает, что через две с половиной тысячи лет она снова получит титул, отнятый у нее лишь на время. За почетное звание борются три звезды из созвездия Цефевса, им так же гарантирована победа. В следующем порядке — через две, четыре и шесть тысяч лет — каждая из них получит венец Полярной звезды. Большая и блистательная Вега уверенно плывет к своему величию, через двенадцать тысяч лет она тоже станет Полярной звездой.

Я пью коньяк и чувствую, что хмелею.

— Что буду Я завтра? Ничего. Подобно нынешней Полярной звезде сгину в космической урне.

— Что ты делаешь? Ты с ума сошел?! — Это Лия. Она так неслышно вошла, что я и не заметил.

Я стоял посреди комнаты с бутылкой в руке и смотрел на Лию.

— Гига, дорогой, что с тобой?! — она осторожно подошла ко мне, не отводя глаз, взяла у меня бутылку и подняла ее к свету.

— Что это такое?

От мыслей своих я успел отвлечься и сейчас был просто пьян.

— Чай, — ответил я.

— Чай в бутылке?

— Ты разве не знаешь — я наливаю сюда чай, чтобы он остыл.

— Впервые слышу.

Лия говорила со мной очень нежно, с улыбкой вертела в руках бутылку: дескать, какой у меня очаровательный муж, какую забавную вещь он придумал! По я знал, что это продлится недолго. Сначала она проверит, не сошел ли я с ума, потом с осторожностью опытного разведчика подкрадется ко мне и начнет шептать с отчаяньем умирающей. Совсем скоро я и в самом деле услышал:

— А у меня с утра голова прямо раскалывается…

Она села на кровать, поставив бутылку на колени.

Я опередил ее и пошел в атаку — другого выхода у меня не было:

— Пей! — сказал я.

— Что?

— Чай.

— Это чай?

— Выпей.

— Ты в своем уме?

— Выпей, тебе станет лучше. Выпей ради меня, пожалуйста.

Лия некоторое время внимательно смотрела на меня, потом отпила из бутылки:

— Фу!

— Что такое?

— Крепкий же у тебя чай!

Она отпила еще.

— Нравится? — спросил я.

— Хорошо, — она так сморщилась, что я немного испугался, потом повторила — Хорошо. Только ты забыл положить сахар, — она делала вид, что ничего не понимает. — На, пей!. — Она протянула мне бутылку.

По правде говоря, пить мне совсем не хотелось, и я поставил бутылку на ночной столик-. Потом, я сел на кровать рядом с Лией и погладил ее волосы:

— Лия…

— Нельзя, — она попыталась встать, но я крепко обнимал ее.

— Лия!

— Сейчас придет Мамука!

— Еще рано… Лия… Ты не бойся, мы с тобой будем всегда… Не бойся… Всегда… Всегда…

— Хорошо, отпусти меня, — сказала она после.

Теперь она снова владела мной безраздельно, а я, убедившийся в своем бессмертии, курил сигарету.

Лия плакала.

— Бессовестный… Начал коньяк пить тайком. Что я тебе сделала? Или Мамука в чем виноват? Ты меня совсем не любишь, ни капельки со мной не считаешься. А я, дура, всем для тебя пожертвовала. Господи, за что ты меня наказал! Муж пьяница, какой ужас!

Впервые в жизни я с удовольствием прислушивался к жалобам Лии. Они были сильнее всех остальных аргументов, подтверждающих, что жизнь неистребима.

— Назови, кто из жен твоих приятелей сидит дома. Я тоже могла бы работать, как они, ходить на службу! Чем я хуже их? Уж преподавательницей быть я могла бы. Но разве я оставлю семью? Вместо того чтобы лечиться, полы натираю. Я — настоящая домработница, где ты теперь найдешь такую преданную прислугу…

Последние слова Лия произносит в ванной. Я встаю и подхожу к дверям.

— Лия! Ты же знаешь, как я тебя люблю!

— Лжешь, ты никого не любишь, только себя одного.

Я заглянул в Банную. Лия стояла за розовой занавеской под душем.

— Что ты сказала?

Лия не ответила. Может, и ответила, но я не расслышал — шумела вода. А может, и не хотел слышать — Лия раньше никогда не говорила, что я эгоист. Она попала в самую точку, Я тоже думал об этом, особенно в последнее время.

Я вернулся к себе, включил электробритву и сел на кровать. Вошла Лия в банном халате.

— Ты куда?

Я промолчал.

— Я тебя спрашиваю.

— Не твое дело! — крикнул я.

Лия мгновенно преобразилась:

— Гига, я просто так спросила, почему ты сердишься? Я сама хотела, чтобы ты ушел куда-нибудь, мне как раз нужно уборку делать. Какую рубашку тебе дать?