— Не хочешь, сука позорная, жить с портретами, не понравилось! Будешь опять жить без портретов!

Старший лейтенант был совершенно трезв. Серьезность его намерений подтверждали выросшие рядом надзиратель по прозвищу Тарантул и милиционер капитан Мягких. Надзиратель поигрывал наручниками, а милиционер перекладывал из руки в руку полевую офицерскую сумку с документами.

Иголкин бросился бежать, но скрыться в каменном мешке двора было некуда. На счастье, он увидел парадное и проскользнул в него. На стене висела резная рама от зеркала, а само зеркало отсутствовало. Грязноватая мраморная лестница с перилами, которые были тоже из мрамора, вела на площадку. Там, на возвышении, в полукруглой стенной нише стоял рыцарь в шлеме, в латах и при мече. Василий спрятался за фигуру рыцаря. К ней туг же устремились Тарантул и милиционер, вошедшие вслед за студентом в парадное. Встретив сталь, они отпрянули и скатились по лестнице. Василий выглянул из-за укрытия. Его недругов, как и зеркала, в парадном не было. Выждав минут пять, он спустился по лестнице, посмотрел сквозь дверное стекло наружу и, оглядевшись, спокойно вышел на улицу. Катился трамвай, шли пешеходы. Никакой аудитории не осталось и в помине.

«Что за чертовщина мне померещилась? — удивился Василий. — Впрочем, это недалеко от истины. Я не вынесу ни одного дня занятий ни в институте экономических проблем, ни в любом другом экономическом вузе, куда меня определяет Еропкин. Но главное не в этом. Главное в том, что приходится делать выбор — или жить на воле с портретами, или без них, но в лагере. Как мне быть?»

Василий вспомнил свои мечты о медицине и напутствие лагерного врача-заключенного Ярослава Михайловича Селиваненко. Он относился к Василию с большим теплом, поддерживал чем мог и приучал к медицине. Полтора месяца Иголкин работал санитаром в санчасти. Провожая Василия с Медного Рудника, доктор сказал с доброй улыбкой:

— Вася-Василек, я верю, что ты станешь врачом! Другой дороги у тебя нет.

Да, Василий хотел быть врачом. Его влекла и профессия, и надежда, что в медицине можно прожить без портретов. Но эта мечта казалась такой же неосуществимой, как и в лагере. Непреодолимым препятствием служили вступительные экзамены в медицинский институт. Он не чувствовал в себе сил к ним готовиться. В лагере Иголкин каждый день боролся за жизнь и находился в постоянном напряжении. Каждый час приносил усталость. На воле напряжение спало, но усталость, которая копилась два года, осталась. Истраченные душевные силы еще не восстановились. Василий не ощущал этого груза, когда оставался в мире своей любви с Татьяной или в домашнем кругу, но стоило переступить их границы, как усталость ложилась тяжелым бременем. Порой ему приходилось заставлять себя делать самые простые житейские вещи — общаться с людьми, ходить прописывать паспорт, читать газеты, подняться, чтобы отправиться в магазин, получить справку в домоуправлении. Тяготы минувшего дня измотали Иголкина. Желание стать врачом, вспыхнувшее на минуту, погасло. Забылась и открывшаяся истина, что жизнь на воле — это жизнь с портретами.

Татьяна проявила к министерской справке лишь минутный интерес. Даже не дочитав ее до конца, балерина сказала:

— Вот и хорошо, теперь мама перестанет беспокоиться!

На следующий день о справке не вспоминал и Василий. Он и Татьяна оставались в царстве своей любви и не замечали окружающей жизни. А действительность между тем вторгалась в их мир.

Возлюбленная пара решила оформить брак и, как положено, обратилась в загс. Служащая, ведающая столом регистрации браков, отнеслась к ним с сочувствием и вниманием, но отказалась принять заявление. Препятствием к бракосочетанию служило то, что гражданка Федотова юридически не являлась вдовой, хотя ее прежний муж Никита Баранов был законным образом расстрелян как шпион и изменник Родины. Это, по словам служащей, надо было подтвердить свидетельством о смерти. В столе регистрации рождения и смерти, куда Татьяна обратилась в надежде получить документ, ей грубо ответили:

— Докажите сначала, что вы были женой Баранова, а потом требуйте! Где ваше свидетельство о браке? — Предъявить было нечего. Свидетельство у Татьяны изъяли при аресте, а штампа о нахождении в браке в паспорте, выданном при освобождении из лагеря, не проставили. Заметим для сведения: служащая хамила Татьяне зря — никаких записей о кончине Баранова в загсе не было.

Молодые люди направились к заведующей загсом. Она долго советовалась с кем-то по телефону, а затем смущенно сказала, что не может ничем помочь. Для вступления в новый брак гражданка Федотова была обязана представить свидетельство о смерти прежнего мужа или заменяющую свидетельство справку. Где получить документы, заведующая тоже не знала.

Татьяна попросила помощи у матери. Анастасия Ивановна начала хлопоты, но дело приостановилось по причине ее занятости и недомогания. Из-за болезни Анастасии Ивановны отложился и визит Иголкина в дом Федотовых.

Во время этой задержки в начале июня состоялось знакомство Татьяны с семьей Иголкиных, Василий предложил ей отправиться в гости к родителям, не предупредив заранее. Балерина долго отнекивалась, ссылаясь на то, что не одета соответствующим образом, но в конце концов уступила. О появлении Татьяны не были предупреждены и родители. О ее существовании они ничего не знали, хотя догадывались, что к сыну пришла любовь.

— Мама, — объявил Василий, проводя балерину в комнату, — это Таня Федотова. Она очень похожа на тебя в молодости. Поэтому я выбрал Таню себе в жены!

О своих родителях Василий думал с особой нежностью и гордостью. Он знал, что они никогда не поучали своих детей и не препятствовали их стремлениям, а просто жили рядом, незаметно направляя и поддерживая. Так случилось и теперь. Выбор сына не вызывал сомнения. Василию и Татьяне были сказаны хорошие, добрые слова. Родители, а с ними и иголкинская родня позаботились о практической стороне жизни. Все решилось за несколько дней. Василию было выделено четыре тысячи рублей на расходы. Он получил наказ уехать с Татьяной на месяц в деревню. Родители видели, что нервы у сына измотаны и он нуждается в хорошем отдыхе. Предполагалось, как само собой разумеющееся, что Василий с осени продолжит учебу на вечернем факультете какого-нибудь экономического вуза и пойдет работать. Выбрать институт и оформиться предстояло до отъезда. Отец узнал, что за документами о смерти прежнего мужа Татьяне нужно обратиться в военную прокуратуру. Ее заявление там приняли и через два месяца выдали справку. Тетя Шура сказала племяннику;

— Вася! Моя площадь в Москве свободна. Пока вы с Таней можете ее занять. — Василий стал обладателем ключей от теткиной комнаты. Она страдала бронхиальной астмой и жила за городом у родителей покойного мужа. На хлеб тетя Шура зарабатывала переводами со всех возможных языков. В Москве у нее были две смежные комнаты в многонаселенной коммунальной квартире в большом старом доме на Рождественском бульваре.

Отец несколько раз заводил разговор о выборе института, но сын тянул с этим делом и отвечал неизменно:

— Успею, не горит! Участковый больше не пристает. Спешить некуда.

Капитан Мягких действительно больше не наседал. Он теперь уважал Иголкина. Отношение участкового к поднадзорному изменила министерская справка. Произошло это после разговора между участковым и явившимся к нему амнистированным. Начался разговор с неприятного.

— Гражданин Иголкин! Вы забыли об отпущенном для оформления в институт десятидневном сроке и больше двух недель не показываетесь. За это придется ответить. С чем пришли? — произнес капитан при виде Василия. Тон Мягких не предвещал ничего хорошего.

— Имею другое распоряжение, — не без нахальства ответил Иголкин. — Министр отпустил мне для оформления в студенты не десять дней, а целый год.

— Какой министр? Ты ври, да не завирайся! — Участковый удивился в такой степени, что нарушил инструкцию и обратился к амнистированному на ты.