— Завтра в двенадцать под часами у Никитских ворот. — И исчезала в парадном. Недалеко во дворе играла радиола:

Это был романс Б. Фомина на слова П. Германа «Только раз бывают в жизни встречи», который бесподобно исполняла Изабелла Юрьева. Ее пластинки в те времена крутили в московских двориках.

Опять и опять студент и балерина приходили к часам у Никитских ворот. Читатель не сможет там побывать. Время разрушило прошлое. Трамвай от Никитских ворот убрали, дома пустили на слом, площадь раздвинули, часы перевесили. Лишь каменный Тимирязев хранит память минувшего.

Татьяна происходила из старинной русской семьи промышленников — миллионеров и меценатов. Деятельное и хищное время. Вихрь революции, жестокость братоубийственной гражданской войны и красный террор выжгли и разметали по свету этих людей. В живых в России остался только дед Татьяны, Иван Петрович Федотов. Иван хотя и был младшим сыном в семье, но рано получил самостоятельное и хорошо поставленное антикварное дело. Магазин фирмы находился в Петербурге. Перед революцией появился маленький филиал в Москве. Федотов-младший славился как знаток фарфора, орденов и медалей, а также русского ювелирного искусства. Он поддерживал деловые и дружеские отношения с московским коллекционером князем С.А. Щербатовым и постоянно имел дело с фирмой Карла Фаберже в Петербурге.

После революции Иван Петрович прожил 21 год, но так и не понял, что происходит в России. В конце 1917 года в Петербурге, в Москве и в провинции остались бесхозными огромные культурные ценности. Собрания Строгановского, Юсуповского, Шуваловского и Шереметевского дворцов в Петербурге и дом его друга князя С.А. Щербатова на Новинском бульваре в Москве практически не охранялись. Во многих особняках попроще засели анархисты и бандиты, которые ломали утварь и меняли драгоценности на кокаин и вино. Сокровища из собраний, которые славились на всю Европу, уплывали неизвестно куда. Иногда похищенное появлялось на барахолке и отдавалось за бесценок.

Все это происходило на глазах у новой власти, которая, казалось, не обращала внимания на происходящее, не знала денежной цены уходящим сокровищам и не считала утраченное национальным достоянием. Остатки уважения к комиссарам у Федотова исчезли после того, как матросы в Казанском соборе средь бела дня отодрали серебряный иконостас, висевший над могилой Кутузова, и унесли его в неизвестном направлении. Это действие люди в бескозырках начали производить при помощи штыков, а потом, когда оказалось, что дело продвигается медленно, то и кувалды. О судьбе священной реликвии, изготовленной из серебра, которое казаки Платова отбили у француза, антиквар разузнать не сумел.

Новая власть специальными декретами объявила о национализации ценностей эксплуататорских классов. Это еще более усилило недоумение Федотова.

— Все теперь принадлежит комиссарам. Почему же они не берегут свое добро? — не мог понять антиквар.

В 1920 году комиссары, казалось, взялись за ум. Государственный музейный фонд начал сбор и перепись национализированного имущества. Однако путного из этого ничего не вышло. Часть картин, икон, фарфора, хрусталя, старинной мебели и других художественных ценностей, правда, пополнили коллекции центральных музеев, но еще больше сокровищ оказалось в хранилищах Государственного музейного фонда и гибло там из-за безнадзорности и отсутствия условий хранения. В феврале 1920 года специальным декретом Совнаркома было образовано Государственное хранилище ценностей, куда поступили реквизированные сокровища русской аристократии, буржуазии и царской фамилии. Разница между Госмузфондом и Гохраном заключалась в том, что в первом были собраны художественные ценности, а во втором — драгоценности, и в том числе ювелирные изделия, изделия из благородных металлов, алмазы, бриллианты и самоцветы. В начале 20-х годов Иван Петрович от верных людей узнал, что бриллианты, золото, платина и ювелирные изделия из Гохрана переправляются в Ревель и продаются по неимоверно низкой цене. Такое мотовство не укладывалось в голове антиквара, и он не поверил услышанному, пока сам не стал участником подобного безумия.

В 1924 году Иван Петрович работал в антикварном магазине Наркомторга, который открылся на Большой Морской улице в Ленинграде на месте бывшей ювелирной фирмы Фаберже, а через полгода после своего переезда в Москву — в таком же магазине на Тверском бульваре. В магазинах за валюту и советские золотые червонцы можно было купить драгоценности царской семьи, картины, иконы, изделия из золота, платины, серебра — и все по смехотворно низкой цене.

— Почему комиссары не хотят взять настоящую цену? — недоумевал антиквар.

Иван Петрович узнал об этом случайно. Однажды его, что бывало нередко, пригласили как эксперта в «Антиквариат». Так называлось всесоюзное объединение, входящее в состав Наркомата внешней торговли и имеющее своей целью сбор и продажу художественных ценностей и драгоценностей за валюту. Это учреждение напоминало Федотову стоянку дикарей-людоедов, которые рыскают по всей России и выбирают из музеев и хранили lb сокровища и переправляют их на аукционы для распродажи за границу, получая за бесценные творения искусства стеклянные побрякушки. «Антиквариат» действовал и через валютные антикварные магазины. В магазине на Тверском бульваре на глазах Ивана Петровича продавались произведения прикладного искусства и картины из Музея изящных искусств. Федотову предложили установить подлинность коллекции фарфора, поступившую из усадьбы Кусково.

— Куда пойдет фарфор? — поинтересовался эксперт.

— На международный аукцион, — ответил кавказец с маленькими усиками под носом, по виду большой начальник.

— Какую цену хотите взять? — осторожно спросил Иван Петрович.

— Сколько дадут, — последовал беспечный ответ, и была названа смехотворная сумма.

— Это негодная коммерция, — вырвалось у Федотова.

Большой начальник посмотрел на него с сожалением:

— Почтэнный, ты нэ понымаешь хитрость пролетариата! Скоро мы сдэлаем мировую революцию и все буржуазное достояние в Германии, во Франции, в Англии и как ее… — кавказец запнулся, — в ША будэт нашэ. А фарфор пока постоит у них на временном хранэнии. — И он улыбнулся собственной хитрости. — Мы за нэго сейчас валюту берем, пусть намного, но валюту. На буржуазные дэньги сдэлаем индустриализацию, а в индустриализации наша сила! Понял? Вот так!

К чему привела хитрость пролетариата, Иван Петрович Федотов не узнал. Старый антиквар умер в 1938 году в своей постели и своей смертью, что в то время происходило далеко не с каждым. Иван Петрович не увидел, что в 1941 году в Россию пришла фашистская орда, которая не только не вернула временно полученные ценности, но и унесла с собой все то, что кавказец не успел сдать на хранение.

Иван Петрович не узнал, к чему привела хитрость пролетариата, но примирился с ней. Он больше не удивлялся, когда слышал, что на распродажу из Эрмитажа идут Рембрандт, Ван Дейк, Хуберт ван Эйк, Пуссен, Рафаэль и Рубенс. Он не удивился, когда узнал, что мисс Лиллиан Пратт из Виргинии приобрела в 1933 году два императорских пасхальных яйца фирмы Фаберже из золота и жадеита с десятками алмазов по цене 450 долларов за штуку. В 1985 году эти яйца продавались на аукционе «Сотбис» по цене 1 миллион 760 тысяч долларов каждое.

Коллекция императорских пасхальных яиц была шедевром русского ювелирного искусства и любимой игрушкой императорской семьи. Члены царствующего дома с 1886 года дарили эти драгоценные яйца друг другу на Пасху. Яйца изготовлялись в мастерской Никиты Пряхина из красного, желтого, белого и зеленого золота и из платины. На их украшение шли алмазы, сапфиры, рубины, изумруды, эмали, поделочные камни и жемчуг. Бывало, что яйца исполнялись по типу русской матрешки с сувениром внутри. Всего к 1917 году было изготовлено 54, а по другим сведениям — 57 яиц. Во владении Советского государства осталось лишь несколько яиц. Одни хранятся сейчас в Оружейной палате, а другие оказались в коллекциях частных лиц и в музеях за границей или исчезли неизвестно куда.