Анастасия Ивановна пришла в ужас, узнав, что дочь пускает на ветер наследство деда, и, выбрав меньшее зло, вручила ей шесть тысяч рублей. «Пока хватит, а там, глядишь, одумается», — решила она.

— Мамочка очень хорошая. Она обо мне заботится! — объяснила Татьяна щедрость матери.

— Таня! — промолвил Василий. Перед этим он осторожно положил на место пасхальное яичко. Оно было изумительно красивым. Такие вещи Иголкин видел только в музеях и никогда не держал в руках. — Это фамильные ценности. Они не продаются и должны оставаться в доме.

— Родной, — начала оправдываться балерина. У нее был вид провинившейся школьницы. — Я никогда так больше не буду поступать без твоего согласия. Пойми, что продавать вещи из наследства нам придется только первое время, а потом ты заработаешь много денег. Сергей Сергеевич устраивает тебя на хорошее место. Забудем про это. — Татьяна перевела разговор на другую тему. — Подумай только, что через каких-то десять дней я покажу тебе море. — Она знала, что Василий не был у моря. В ее голосе звучала гордость, что именно она откроет перед ним красоту стихии.

— Утомленное солнце нежно с морем прощалось, — пропела балерина и добавила: — В нашей жизни все будет по-другому! — Популярная в те времена песня продолжалась словами: «В этот час ты призналась, что нет любви».

Василий молчал. Он был подавлен свалившимся на него богатством, уверенностью Татьяны в строе их последующей жизни и предложенной поездкой на юг, от которой никак нельзя было отказаться, не обидев балерину.

— Как ты считаешь, будет ли мне к лицу голубой купальник? — спросила Татьяна и осеклась. По лицу Василия было видно, что он думает не о купальнике, не об утомленном солнце и морской стихии, а о чем-то другом, далеком и непонятном. — Вася, что с тобой?

— Таня, — решился на объяснение Василий. Его голос был смущенным. — Мы никуда не едем. Я завтра начинаю готовиться к экзаменам в медицинский институт, а ты мне будешь помогать.

— Что за глупые шутки! — возмутилась балерина. — Ты в своем уме?

— Любимая, — Василию казалось, что эти слова нельзя не понять, — помнишь, в вагоне я говорил, что чувствую в себе великие силы, но не знаю, куда их направить. Теперь я нашел свое призвание. Это медицина. Я стану врачом, стану обязательно!

— Какое призвание?! — она задыхалась от негодования. — Медицина такая противная! Эскулапы любят лапы! Лепилы проклятые! — Татьяна вложила в эти слова все презрение лагерницы к медсанчасти и ее персоналу, этим сытым и бессердечным придуркам. Она не забыла, как после аборта валялась в горячке на грязных простынях с пятнами крови и как никто, никто не протянул ей руку помощи, никто не сказал доброго слова и не подал кружки воды. Еще живую, ее зачислили в покойницы. Реакцией врача на неожиданный выход больной из кризиса было восклицание:

— Федотова?! Ты, сучка, живучая!

Операция и болезнь ее искалечили. Результатом стало бесплодие. В московской клинике, куда балерина обратилась за советом, ответили:

— Если хотите родить, то вам придется долго лечиться.

Татьяна стыдилась своей болезни и не хотела, чтобы о ней знал Василий. Вася хотел ребенка! Еще в первые дни близости он сказал:

— Таня! Ты родишь мне сына Васю. Не бойся стать матерью. Ждать нечего. Я прокормлю семью. Буду где-нибудь учиться и подрабатывать. Недавно заходил Колька-такелажник и звал к себе в бригаду. Там можно прилично подшибить. Нам хватит на троих.

— Не выдумывай глупости! — продолжала Татьяна.

— Я не выдумываю! — Он не понимал, что движет балериной, и думал только о своей мечте.

— Выдумываешь! Выдумываешь! — Татьяна замолчала. Она почувствовала, что ее слова не трогают Василия, и, чтобы исправить положение, перешла на тон женщины, уверенной в своей власти над мужчиной. — Хватит пререкаться! Все решено. Мы отправляемся в свадебное путешествие. Пора подумать о сборах! — Решив, что бунт на корабле подавлен, она подняла голову и вздрогнула. Перед ней стоял не светлый и лучезарный Вася, а незнакомец с суровым обликом, который подошел к ней в вагоне. Его глаза смотрели мимо нее в пространство. «Василий снова надел маску, — ужаснулась балерина, — но теперь он закрывается от меня».

Издалека донесся голос:

— Таня, я пойду. Надо доставать учебники. — Василию казалось, что он не может откладывать это дело ни на минуту.

Первый раз они расстались без поцелуев и нежных слов и первый раз за полтора месяца провели вечер вдали друг от друга.

Весь вечер Татьяна не находила себе места. Ее наполняла обида на Василия.

«Что за глупая затея с поступлением в медицинский институт?» — Татьяна представила, как Вася в белом халате и в облике лагерного хирурга, по прозвищу Шуруп, приходит на операцию. Его глаза были пустые, блестящие и незамечающие. Шуруп баловался внутривенным введением спирта. Балерина зажмурила глаза и зажала уши. Хирург сгинул. Но из головы не уходила мысль: «Вася разрушил своим сумасбродством план свадебного путешествия, в который я вложила столько сил и мечту! Он не считается со мной! Идиотский институт! Дурацкая подготовка к экзаменам! Он упрямый и действительно засядет за учебники!» Еще час назад балерина жила в Царстве Любви. Ей казалось, что теперь она бродит в его развалинах.

Еще больше, нежели обида, ее мучила мысль: «Что теперь скажет мама?»

Анастасия Ивановна несколько раз как бы между прочим напоминала о непрактичности и бедности Василия и трудностях жизни с таким мужем. Дочь была совершенно уверена, что мать заблуждается, и возражала:

— Вася все может — и заработать деньги, и организовать жизнь. Стоит ему только захотеть!

Анастасия Ивановна не спорила, но через некоторое время повторяла свое.

Сообщение Сергея Сергеевича о том, что Василий определяется к нему на хорошую работу, казалось, разрешало конфликт. «Наконец мама поймет, кто из нас был прав. Мой Вася все может!» — торжествовала балерина. Необъяснимый поступок Василия ставил ее в трудное положение.

Порывы ветра заносили в комнату тополиные пушинки. Они вертелись кругом и не давали покоя. Слышалось, будто пушинки посмеиваются и шепчут что-то обидное. Татьяна захлопнула окно. Пушинки осели. В комнате стало душно. Пришлось распахнуть створки. Пух полетел снова. От этой круговерти было невыносимо. Внезапно балерина успокоилась. Перебирая на столе вещи, она увидела записку Василия, которую он оставил ей две недели назад. Слова были написаны корявым почерком. В коротком тексте имелись три грубые орфографические ошибки. По их поводу Вася получил от нее замечание.

«Он не сдаст никаких экзаменов, — промелькнуло в мыслях у Татьяны. — Вася сам говорил, что ничего не помнит из школьных предметов и даже писать разучился. Ладно, потерплю немного. Все равно будет по-моему! А он, — досада на Василия не прошла, — пусть готовится к своим противным экзаменам. Пусть мучается и сидит один. Я еду на юг сама, ему назло! Кто из подруг сможет составить мне компанию?» — перебирала в памяти балерина.

Вдруг тополиная пушинка, мечущаяся в воздухе посреди комнаты, немного увеличилась в размерах и превратилась в прелестную женскую головку. Волосы у женщины были рыжими, зеленые глаза бессовестными, а голос, как у Инессы:.

— Вася удивительный! Закружу, защекочу!

Татьяна бросилась ловить русалку, как комара, ладонью, но та увернулась, отлетела в сторону, промолвила еще раз «Закружу, защекочу!» и стала маленькой пушинкой. Пушинки перемешались. Где какая, было не различить. Балерина замерла в отчаянии, но через секунду нашла спасение:

— Я остаюсь в Москве! Меня не проведешь!

При поступлении в медицинский институт абитуриентам предлагалось сдать устные экзамены по химии и физике в пределах курса средней школы, написать сочинение и держать устный экзамен по русской и советской литературе.

Знания оценивались по пятибалльной системе. Сдача всех четырех предметов на «отлично» приносила 20 очков. Проходной балл был ниже. Год на год не приходился, но обычно абитуриенты, набиравшие 18 очков, выдерживали конкурс и принимались в институт. Кое-кого брали и с 17 очками.