За плечами Василия был лагерь, поколебавший прежние иллюзии как о людях, так и об окружающем его мире. Но радость встречи с Москвой и восторг близости с любимой женщиной мешали прозрению. Он не подозревал, что вернулся в царство холода и ему предстоит прожить в нем всю последующую жизнь. Однако вскоре ледяное дыхание настигло и нашего героя.

В приподнятом настроении бывший студент шел по тихой московской улице в свою прежнюю альма-матер — Московский государственный институт экономических проблем, желая восстановиться и продолжить учебу. Василий отправился в институт после встречи с участковым милиционером капитаном Мягких и разговора с Татьяной. Она неожиданно сказала:

— Вася, тебе пора определяться в жизни! Завтра же иди в свой институт и оформляйся на учебу. Как только освободишься, сразу позвони!

Встреча с милиционером состоялась неделю назад. Поздно вечером он пришел в дом к Иголкиным и, не снимая фуражки, уселся за стол. В руках у капитана была полевая офицерская сумка с документами, с которой он не расставался никогда. Это был не первый визит. Исполняя инструкцию, участковый регулярно обходил и Иголкина, и других амнистированных, проживающих в подчиненном ему микрорайоне. Надо было наблюдать за поведением этих людей и не проглядеть, если они вернутся вновь на преступный путь. Иголкин требовал особого внимания. О нем запрашивал районный отдел МГБ. Изучающе поглядывая на поднадзорного, капитан потребовал документы и, перелистывая знакомый паспорт, заговорил:

— Гражданин Иголкин! Вы до сих пор не трудоустроились, хотя после освобождения по амнистии уже месяц находитесь в Москве. Вместо того чтобы работать, вы пропадаете неизвестно где. По месту жительства вас невозможно застать. Налицо нарушение паспортного режима. — Участковый действительно несколько раз на последней неделе безрезультатно заходил к Василию в разное время суток, кроме ночных часов. Он расспросил соседей и, хотя те не сказали ничего определенного, решил, что Иголкин — подозрительный тип. Мягких обращался к Василию на вы и говорил вежливо. Но деликатности в нем не было. Казалось, капитан нашептывает:

— Нам про тебя все известно, вражкна, бл…! Запираться не советую!

— Начальник, я уже объяснял вам в милиции, что не собираюсь трудоустраиваться, а хочу продолжит» учебу, — отвечал Василий. — Вы знаете, что я был студентом. Спешить мне некуда. Занятия в институте начнутся в сентябре, а сейчас только конец мая.

— Принесите справку о зачислении в институт. Срок десять дней. Гражданин Иголкин, учтите, что вы предупреждены! — Тон у милицейского капитана Мягких стал таким же, как и у начальника режима Медного Рудника капитана госбезопасности Пронзительного, объявляющего постановление о наказании заключенного карцером сроком на десять суток.

— Совезую вам серьезно подумать о жизни и немедленно трудоустроиться. Кто не работает, тот не ест! — неожиданно для Василия, решившего, что разговор окончен, произнес участковый.

Мягких принадлежал к плеяде комсомольцев 20-х годов и выражал мысли в лозунгах того времени.

Давая совет, он выполнял служебные обязанности. В задачу участкового входили профилактика правонарушений и воспитательная работа.

Но Иголкин не оценил хороших побуждений и не понял слов капитана. Он взорвался с глупой ненужностью:

— Начальник, будь человеком! Пойми, я устал от лагеря! Хочу выспаться! Я не блатарь, не пошаливаю, никого не трогаю! Полтора года вкалывал, а теперь отдыхаю. Трудящийся имеет право на отдых. Оно гарантировано конституцией! — добавил Василий сварливым голосом.

Мягких с интересом смотрел на поднадзорного и думал: «Наконец этот гад раскрылся! Он отъявленный негодяй. Заявляет о своих правах и даже не подозревает, что имеет еще и обязанности перед обществом».

— Ты хочешь получить бесплатную путевку в Сочи? — спросил капитан с издевкой и презрением и, не дожидаясь ответа, произнес сурово: — Гражданин Иголкин! Повторяю, через десять дней принесите справку о зачислении в институт. Помните, что вы предупреждены.

«Плевал я на твое предупреждение, гнида легавая», — думал Иголкин. Наш герой в те времена воспринимал мир в образах лагеря. Соответствующей бывала и словесность, в которой воплощались мысли. Случалось, что слова, позорящие его человеческое достоинство, непроизвольно слетали с уст.

Распоряжение участкового, поддавшись чувству протеста, Василий игнорировал, но слово Татьяны было закон. Иголкин отправился в институт.

В кармане у бывшего студента, помимо недавно прописанного паспорта с записью в графе «Социальное положение» — «рабочий» и случайно не изъятой при аресте зачетной книжки с отметкой о сдаче экзаменов за три первых семестра, лежала справка об освобождении из лагеря. Она свидетельствовала, что Василий Иголкин, осужденный по делу МГБ СССР по статье 58.10 часть I, 58.11 УК РСФСР к лишению свободы на 5 лет и отбывавший наказание в Сверхлаге, освобожден согласно Статье I Указа Президиума Верховного Совета СССР от 27.03.53 со снятием судимости и следует к избранному месту жительства в город Москву. В справке также указывалось, что В. Иголкину выданы билет для проезда по железной дороге до станции Москва в общем вагоне стоимостью 195 рублей 60 копеек, деньги на питание в пути 13 рублей 40 копеек, продовольствие на 3 суток и возвращено личных денег 307 рублей 07 копеек. В графе: «Выдано денежное пособие в сумме… рублей» прописью стояло слово «нет». Помимо личной подписи начальника Сверхлага полковника Чеченева и гербовой печати с надписью «Четвертое отделение Сверхлага МВД СССР», справка была засвидетельствована подписями начальника Медного Рудника подполковника Отвратного, начальника отдела (части) и секретаря тюрьмы капитана Телескопова и начальника финчасти младшего лейтенанта Черноса. В справке имелась также собственноручная подпись В. Иголкина, а отметки о выдаче денег и продуктов по пути следования и подпись лица, производившего выдачу, отсутствовали.

Бывшему студенту казалось, что такая солидная справка, снятие судимости и наличие зачетки решают все проблемы.

«Через час я опять буду студентом», — не сомневался Василий.

Впереди, на левой стороне улицы, по которой шел Иголкин, маячило массивное церковное здание. В лихолетье 20—30-х годов борьбу с религией проводили не только путем искоренения религиозных предрассудков в сознании людей, но и чисто физическими методами. Уничтожали церковные книги и утварь, облачения священнослужителей и их самих, разрушали церковные здания. Храмы, которые не успели разрушить, заколачивали, а которые не заколотили, отводили под хранилища. Это было самое простое решение: в здание укладывали что-нибудь такое же ненужное для эпохи, как и сама церковь, вешали замок и забывали. Реже встречались церкви-склады, церкви-фабрики, церкви-мастерские, церкви-цеха и церкви-клубы. Церковь-хлев и церковь-конюшня попадались редко. Снижающееся поголовье скота не позволяло развернуться в этом направлении. После описанных нами событий, но еще до гонений на водку и пиво один из храмов, бывшая церковь Божьей Матери, которая некоторое время была церковью-кинотеатром, функционировала как пивной бар. Иголкин в свои зрелые годы посещал ее. Однажды молоденький официант сказал, подавая пиво:

— У нас теперь лучше, чем раньше!

Иголкин поинтересовался:

— А что было раньше?

Официант ответил:

— Раньше было кино, а теперь — пивко!

Ответ официанта Василию понравился. Их вкусы сходились.

Но ответ на следующий вопрос: «А что было до кино?» — разочаровал. Официант не знал, что находилось до кино в том помещении, по которому он двигался теперь с пивными кружками. Религиозный дурман из бессмертной души молодого человека был полностью выветрен.

Массивное культовое здание, которое виднелось впереди на тихой московской улице и куда направлял свой путь Василий — бывшая церковь Божьей Матери взыскания погибших при женском коммерческом училище, имело особое предназначение. Это была церковь-вуз, В храме теперь размещалась альма-матер Василия Иголкина — Государственный институт экономических проблем. Иголкин поступил в церковь-вуз в 1949 году не по призванию, а в силу неблагоприятных обстоятельств. Они восходили еще к школьным годам будущего узника Сверхлага.