Ночью перед приходом бывшего студента в деканат кошмарное сновидение повторилось. К Филину явилось на этот раз не личное дело, а сам Василий Иголкин.

— Быстро назовите прежние названия городов, носящих имя товарища Сталина. Это необходимо для возвращения отнятых исторических наименований, — потребовал студент.

Декан страшно закричал. На крик сбежалась вся семья. Вызвали «неотложку». Несмотря на запрет врача и причитания деканши: «Нестор, побереги себя», — Филин утром пошел в институт, навстречу своей судьбе.

— Здравствуй, здравствуй! — с не меньшей робостью, чем обратившийся к нему с приветствием Иголкин, ответил декан. — Зачем пришел и что ты от нас хочешь?

— Хочу восстановиться на учебу, — заявил погубитель. — Я освободился по амнистии со снятием судимости. Вот справка, подписанная самим полковником Чеченевым! Вот зачетная книжка, в которой есть ваша подпись. — Иголкин протянул документы декану.

— А личное дело ты тоже принес? — спросил Филин с тревогой.

— Личное дело? Нет. А зачем? Оно находится у вас в канцелярии, — удивился бывший студент.

Нестор Поликарпович понял, что он спасен. Иголкинское личное дело отсутствовало, а раз не было личного дела, то не было и человека. Обретя былую уверенность, Филин твердо сказал:

— Ни о каком восстановлении в институте не может быть и речи. Твой Чеченев нам не указ.

— Мы на комсомольском собрании курса, по моему предложению, единогласно изгнали тебя из комсомола, — подключился Перешибинос, — и не примем опять в коллектив. — Владлен забыл добавить, что он не только предложил исключить Иголкина из комсомола, но и внес поправку, согласно которой преступник считался исключенным из ВЛКСМ не с даты проведения собрания в середине мая, а на месяц раньше, то есть еще до своего ареста. Поправка была принята. Активу и администрации казалось, что это снимает с них обвинение в потере бдительности. Перешибинос забыл также сказать, что при единодушном голосовании за исключение Иголкина из ВЛКСМ 10 из 180 участников собрания воздержались. На такое действие при открытом голосовании требовалось не меньшее личное мужество или недомыслие (мотивы одних и тех же поступков бывают всякие), чем для того, чтобы закрыть грудью амбразуру вражеского дота.

— Ты с позором исключен из комсомола и не можешь быть студентом, — дополнил представитель партбюро Радий Клест.

Вместе с деканом уверенность обрел и бывший заключенный. Человек СЕЕ-884 понял, что люди, собравшиеся перед ним в деканате, и лагерные придурки принадлежат к одному и тому же племени.

Он почувствовал, что в дальнейшем его ждет бесконечная череда подобных встреч. Впереди был вечный бой.

И на Медном Руднике, и в институте экономических проблем придурки были приглаженны и аккуратны. Лагерная придурня носила казенную одежду первого срока и что-нибудь разрешенное только для них вольное — рубашки, свитера, ботинки и даже куртки. Украшениями служили прямоугольники белой материи с личными номерами, аккуратно пришитые на одежде — на груди, правой руке, спине и шапке. В красоте номеров соревновались. Высшим шиком считался знак рабства, вышитый на материи цветными нитками или нарисованный замысловатым шрифтом. Институтская придурня ходила в приличных костюмах, надевала красивые рубашки и галстуки. На пиджаках, в зависимости от возраста и положения владельцев, красовались значки членов ВЛКСМ и орденские планки. Значки с изображением И.В. Сталина светились на одежде каждого. Презирающее все, кроме собственного благополучия, кубло[24] придурков захватило власть в лагере и командные высоты в институте. Это подлое племя существовало за счет других людей и ничего не созидало, но неудержимо стремилось к благам жизни. Институтский актив во время учебы безнаказанно пропускал занятия, получал послабление на экзаменах и зачетах, пользовался материальной помощью и путевками, забирал себе именные стипендии, а по окончании института получал хорошо оплачиваемую работу в Москве и занимал места в аспирантуре. Если студент не принадлежал к активу, то его ждала практическая работа в дыре на периферии, будь выпускник хоть самим Адамом Смитом. Прикрываясь знаменем партии Ленина-Сталина и стягами ее верного помощника комсомола, институтская придурня была готова растоптать всякого, кто стоит на ее пути.

На курсе Василия учился талантливый юноша Алик Гительман. Он интересовался экономикой торговли и еще студентом опубликовал несколько оригинальных и свежих научных работ. Однако в аспирантуру на кафедру экономики торговли пошел не он, а комсомольский вожак Перешибинос. Владлена, про которого говорили «это одноклеточное существо», определил в науку декан Филин. Бездарь плодила бездарь. Талантливый Алик долгие годы работал простым экономистом сначала в Сибири, а потом в Москве и на старости лет уехал в Землю Обетованную, а придурок Владлен сделал головокружительную для его ничтожных способностей карьеру.

Иголкин узнал об этом через много лет. Он встретил Владлена Псрешибиноса в поликлинике для научных работников на диспансеризации. Василий был одет в хороший костюм, гладко выбрит и при галстуке. Словом, выглядел более чем прилично. Комсомольский вожак с изумлением смотрел на своего блудного подопечного. В глазах его было написано: «И преуспевающий вид, и престижная поликлиника… Как же так?»

Наконец он строго спросил:

— Что ты здесь делаешь?

Василий находился в хорошем настроении и, зная, что Владлен — круглый дурак, кратко ответил:

— Диспансеризируюсь.

— Что это значит? Проходишь диспансеризацию? — не сразу понял Владлен. — Но для этого надо занимать высокое положение и быть записанным в диспансерное отделение.

— Руководство ввиду моей особой ценности для государства уделяет повышенное внимание состоянию моего здоровья. Здесь я записан давно.

Василий достал из-под полы пиджака историю болезни на форме диспансерного отделения и показал:

— Вот, смотри!

Истории болезни, хотя это и не полагалось, служащие регистратуры выдавали больным на руки, предупреждая их при этом, что полученное следует прятать от посторонних глаз. Медицинского персонала не хватало, и разносить истории болезней на прием больных по врачебным кабинетам было некому. Ученые мужи, работающие теперь за санитарок, обычно прятали историю болезни не в портфель или дипломат, а под пиджак. Женщинам было труднее.

Владлен знал, что в диспансерное отделение принимают только докторов наук и обладателей более высоких научных званий и степеней, и, не сомневаясь больше в подлинности слов Василия, спросил:

— А где ты работаешь?

— Я доктор кукольных наук, — важно ответил Василий.

Номер прошел. Перешибинос ничего не слышал о Карабасе-Барабасе, а если и слышал, то не знал, что Алексей Толстой остепенил своего героя именно так.

— Значит, ты консультируешь в Театре кукол Образцова? — поинтересовался бывший комсомольский вожак.

— Нет, я работаю в общесоюзном театральном научном центре и руковожу межкукольными международными связями.

— Кто тебе разрешил туда поступить, после того как… — Владлен замялся. — После того как ты побывал там?

— Владлен, ты не знаешь, где я был? — Василий смотрел на бывшего комсомольского лидера с укором. — Неужели ты не понимаешь, что наш советский человек должен быть всегда готов выполнить любое задание партии?

Владлен Перешибинос горячо пожал Василию руку, вручил визитную карточку и сказал:

— Я всегда верил в тебя, Иголкин!

На визитке было написано «Доктор экономических наук, профессор, директор института социалистической торговли Владлен Станиславович Умнов». Настала очередь изумляться Василию:

— Владлен, почему ты теперь Умнов? Зачем ты сменил фамилию?

— Форма должна соответствовать содержанию, — пояснил Перешибинос-Умнов с достоинством.

Стоя перед деканом Филиным, Иголкин не ведал ни о карьере Перешибиноса, ни о судьбе Гительмана, ни о своем последующем пути. Он был во власти прошлого. На Медном Руднике в беспощадных драках, пройдя через лишения, Василий завоевал авторитет и превратился в честного битого фраера. Придурня его не трогала. Теперь на воле бывшему заключенному предстояло опять добиваться своего места под солнцем. Ученик Ивана Ушакова, низведенный лагерем в первобытное состояние, в котором находились его пращуры в человеческой орде, знал лишь одно средство в жизненной борьбе. Это были кулаки, приводимые в движение ожесточением и ненавистью. Василий еще не сознавал, что человек обладает более мощным оружием — волей, выдержкой, словом и разумом. Тем не менее он пустил в ход, хотя и очень неумело, средства из этого арсенала. Бывший студент засветился улыбкой и спросил с предельной вежливостью: