«Паук не в счет, — прикидывал силы противника Василий. Но он ошибался. Марченко владел приемами самбо, и недооценка его возможностей могла дорого обойтись студенту. — Красавчик на левом фланге мой, — продолжал оценивать положение Иголкин. — Он стоит как фраер ушастый, заложив нога за ногу, и получит удар носком в пах. Но в это время на меня справа навалится «медведь». А если начать с него? Нет, ничего не получится. — Василий отбросил этот план. — Он сожмется в кресле, и его не взять. Был бы со мной Игорь Добров!» — мечтал студент.

Игоря, тоже московского студента, привезли на Медный Рудник через два месяца после Иголкина. Срок он имел 15 лет, а букет совершенных преступлений был редким даже для узников Сверхлага — 58-2 (вооруженное восстание и захват власти), 19-58-8 (террор), 58-9 (диверсия), 58, часть II (антисоветская агитация в мирное время), 58–11 (все это в составе преступной группы) и 58–12 (недонесение). По последнему пункту Добров был осужден не как участник преступной группы, а один. Причиной этому послужил тяжелый удар снизу левой в зубы следователю, который приехал в институт и в душевном разговоре предложил Игорю сотрудничать с органами и дать показания на товарищей. Они читали и обсуждали политическое завещание Ленина и знали о платформе Рютина.

Пои освобождении Иголкина из лагеря студенты не простились. Добров находился в карцере. Василий долго не мог успокоиться, что не услышал тогда голоса друга. Казалось, что не было сказано самого важного. Шли годы. Василий перестал вспоминать об Игоре. Они случайно встретились на улице в Москве на склоне лет. Время и жизнь оказались беспощадны к Доброву. Василия остановил маленький, согнутый и неряшливо одетый незнакомый старик. Иголкин услышал от этой развалины:

— Мы с тобой одной крови, ты и я!

Василий не узнал голоса друга и не заметил огня, вспыхнувшего в померкших глазах. Он ответил холодно:

— Простите, но вы, вероятно, ошиблись, — и сделал шаг в сторону, чтобы миновать человека, загородившего путь.

— Я Игорь Добров!

В един миг Василий оказался во власти прошедшей молодости.

Они обнялись, расцеловались и расплакались, хотя эти человеческие действия в их глазах скомпрометировала эпоха Леонида Ильича Брежнева, когда бровеносец и другие лидеры с мордами отъевшихся хомяков демонстрировали таким способом свои душевные порывы на экранах телевизоров.

Игорь после отъезда Василия пробыл на Медном Руднике еще семь лет и освободился лишь в 1960 году как реабилитированный. Дело Доброва было пересмотрено столь поздно лишь потому, что за него некому было хлопотать, а сам он не обращался с жалобами. Не обращались и однодельцы. Они погибли раньше. Без хлопот очередь на реабилитацию, как и всякая другая очередь, подходила медленно. Отец Игоря, генерал в больших чинах, еще во время следствия торжественно отрекся от сына, написав об этом самому Сталину. Игорь простил отца, к тому времени беспомощного старика, за месяц до его смерти и, несмотря на протесты военного начальства, похоронил усопшего по православному обряду. Вернувшись в Москву, Добров поступил в Горный институт и по своему выбору специализировался в области добычи цветных металлов. Бывший заключенный много раз приезжал на Медный Рудник как известный горный инженер и влиятельный чиновник. Игоря неудержимо влекло в места, где были оставлены лучшие годы жизни и погублена молодость.

Осенью 1952 года тандем Добров-Иголкин прославился на весь Медный Рудник. Эти два московских парня загнали под нары блатную гвардию и положили начало ее исходу из лагеря. Сверхлаг не был предназначен для блатарей и они попадали туда только в том случае, если осуждались по 58-й статье. Наиболее частыми преступлениями были татуировки антисоветского содержания. Выявленные преступные надписи на коже вырезались тюремными врачами, которые не прибегали при этом к обезболиванию, или изводились химическим путем, а их носителей осуждали по статье 58–10, часть II за антисоветскую агитацию в мирное время. Эскулапы-чекисты, собратья которых по профессии когда-то давали клятву Гиппократа, приговаривали:

— Умел накалываться — теперь терпи!

Рецидивист Костя-Клещ, например, пострадал за слова «СССР — Смерть Сталина спасет Россию», которые, несмотря на усилия врачей, продолжали различаться на его груди.

Кроме этих опереточных преступлений, урки попадали в Сверхлаг и по более серьезным причинам. Волна уголовной преступности, захлестнувшая страну в послевоенный период, еще за несколько лет до XIX съезда партии в 1952 году, когда было принято решение о переименовании Всесоюзной Коммунистической партии большевиков ВКП(б) в Коммунистическую партию Советского Союза — КПСС, несколько спала. Но достаточно острой осталась проблема, что делать с особо опасными преступниками, которые находились в лагерях и продолжали действовать на свободе. Согласно УК РСФСР по статье 132 за убийство, даже повторное, нельзя было дать срок более десяти лет, а за побег из мест заключения по статье 82 полагалось всего два года. Уголовные кодексы союзных республик повторяли кодекс Российской Федерации. Смертная казнь в этот период была временно отменена. Ее ввели в 1950 году. Чтобы надежно прибрать в лагеря и задержать в них особо опасных рецидивистов, органы пошли на то, чтобы судить за побег по статье 58–14 (саботаж или экономическая контрреволюция, проявляющиеся в данном случае в уклонении от работы в лагере, оставленном в результате побега) и за убийство — по статье 58-8 (террор). Всякий советский человек, пострадавший от урок, был по крайней мере членом профсоюза. Поэтому применение статьи 58-8 к убийцам не требовало особенного юридического крючкотворства. Блатная гвардия награждалась двадцати пятилетними сроками и шла в особые лагеря.

Эго не был бурный поток и даже не ручей, а только отдельные капли. Весной 1952 года в лагерном отделении Медного Рудника, где находились Игорь и Василий, были всего тридцать два уркагана. На Медном Руднике они переживали самые тяжелые дни своей жизни. Лагерная администрация, как ветреная куртизанка, забыла прежнюю любовь и отвернулась от верных помощников. Урки со своими капризами могли нарушить установившийся строй лагерной жизни. Они досаждали претензиями. Кроме того, в силу своей малочисленности уголовники не представляли реальной силы, способной подавить других заключенных. Начальник Медного Рудника подполковник Отвратный отдал блатарей на заклание. Предав воровской закон, они были готовы ссучиться и пробиться в придурки. Но сплоченное кубло лагерной придурни не подпустило их к теплым местам и спихнуло в омут самых тяжелых общих работ. Там урки оказались в руках бригадиров и спиногрызов и, что было еще хуже, работяг. Авторитетный вор в законе Колечка, забыв былое величие и превратившись в презренного фраера, грузил медную руду в вагонетки. При попытках поднять голову блатари подвергались избиению. Военнопленные ограничивались зуботычинами, а бандеровцы били зверски и до полусмерти.

Гвардейцы преступного мира влачили жалкое существование лагерных парий. Помимо физических трудностей, их душил страх. Администрация лагерей и тюрем, конвой и охрана в своем большинстве свято верили в реальность чудовищных преступлений, совершенных осужденными по статье 58, и поддерживали эту легенду. Их вера невольно передалась рецидивистам, которые многие годы провели за решеткой в прежних местах заключения. Теперь урки оказались в окружении страшных «фашистов», получивших над ними полную власть. Блатная гвардия была сметена, рассеяна и деморализована.

Ее возрождение началось летом 1952 года и было связано с прибытием на Медный Рудник нового заключенного — насильника, бандита и убийцы Сенечки. Этот сорокалетний ничем не приметный на вид худощавый человек сумел сплотить блатарей и поднять их дух. Урки стали держаться друг за друга и огрызаться. У них появились ножи. Двух работяг порезали. Начались кражи и грабежи, отбирались посылки. При этом воровские авторитеты, прославившиеся громкими делами, не брезговали кражей пачки махорки. Блатари посягали лишь на самых слабых и безропотных заключенных, которые не имели поддержки и не могли дать отпор. Постоянным объектом грабежей стал карантинный барак. В него на 21 день помещались заключенные, прибывшие в лагерь с этапа. Новички еще не успели пустить корни в лагере и были неопытны и беззащитны. На Медном Руднике зрело недовольство блатарями. По беспощадным законам лагерного бытия каждый человек боролся за свою жизнь сам и умирал в одиночку. Наряду с этим в лагере проявлялись групповые интересы бригады, жилой секции барака, национальной общины, палаты в санчасти, барака усиленного режима, землячества, кубла придурков и других постоянных и временных сообществ из заключенных. Эти интересы отстаивались коллективно. Возрождение блатной гвардии не было нужно никому. Усилия Сенечки сплотить соратников и установить воровской закон на Медном Руднике были обречены на провал.