— Будем считать, что вопрос об исключении Суркова из партии и его увольнении с работы согласован с райкомом, — подвел итог Кохманюк.

— Да, согласован, — подтвердил инструктор, — хотя его никто не уполномочил решать судьбу Суркова.

Разговор был окончен, но Гладкошерстный не уходил. Он ждал от Кохманюка благодарности за поддержку. На конверт с деньгами инструктор не рассчитывал, он на это не вышел чином, но на дефицитный товар надеялся. Охваченный радостью, что теперь может извести коммерческого директора, Михаил Семенович забыл про Гладкошерстного. Тот кашлянул. Моментально поняв, в чем дело, Кохманюк сказал:

— Стадий Кузьмич! На складе есть китайские жилеты из верблюжьей шерсти «Дружба». Я сейчас позвоню, чтобы тебя отоварили.

Проводив инструктора, Михаил Семенович вызвал Суркова. Ему не терпелось унизить своего недруга. Как только тот вошел в кабинет, Кохманюк произнес многозначительно:

— Ну и дел же ты натворил!

— Мои дела с тобой общие, — неопределенно ответил Сергей Сергеевич. По мерзкой улыбке Михаила Семеновича он понял, что случилось что-то необычное.

— Ты меня в свои грязные антисоветские дела не впутывай! — завизжал Кохманюк. Ответ Суркова сбил его с толку и напомнил, что коммерческий директор знает про синдикат все. — Моя дочь комсомолка и учится музыке в Гпесинском училище. А твоя где? Где? Родине изменила!

— Ты опозорил наш коллектив и ответишь за это, — сурово сказал Крыса, желая показать свою значимость. — Сурков, мы рассмотрим твое персональное дело на партийном собрании.

Сергей Сергеевич понял, что оказался на краю пропасти.

Собрание с повесткой дня «1. Персональное дело коммуниста Суркова С.С. 2. Разное» состоялось через два дня. Народу в низком и длинном, как кишка, зале набилось до предела. Председательствовал Крыса. Он дал слово представителю райкома партии. Это был не инструктор Гладкошерстный, а сам третий секретарь райкома, ведающий идеологическими вопросами, Матвей Иванович Ушастый. Он лично приехал на собрание в ОРС ввиду важности дела. Ушастый сообщил о сигнале, поступившем из органов, и изложил содержание письма. На партийную организацию ОРСа, сказал он, легло пятно позора, и коммунисты должны решить, могут ли оставаться такие люди, как Сурков, в рядах партии. Затем Ушастый опустился на свое место в президиуме, скромно заявив при этом, что он не уполномочен вести собрание.

Начались выступления. Про Суркова вспоминали все меньше и меньше. Третий оратор назвал его имя между прочим, а пятый не упомянул совсем. Не говорили и об ОРСе. ~емой выступлений стали происки империалистического лагеря во главе с США. Повторялось все то, что твердилось по радио, в газетах и на политзанятиях. Империалистические круги осуществляли военно-стратегические акции и политический шантаж, сколачивали агрессивные блоки и проводили идеологические диверсии. Сотни миллионов долларов тратились на подрывную деятельность против Советского Союза. Ораторами не были забыты ни план Маршалла, имеющий целью втянуть европейские страны в антисоветские блоки, ни созданный 4 апреля 1949 года агрессивный блок НАТО, ни кровавая интервенция, развязанная империалистами США летом 1950 году против Корейской Народно-Демократической Республики, ни угроза атомной войны. Запомнилось заявление начальника отдела кадров Шота Опохмелидзе:

— Монополия США на атомную бомбу ликвидирована в 1949 году. Теперь у нас есть своя, советская атомная бомба. С ней мы уничтожим любого агрессора.

Говорили о борьбе Советского Союза за прочный мир между народами и Законе о защите мира. Он был принят Верховным Советом СССР недавно, 12 марта 1951 года, и объявлял пропаганду войны тягчайшим преступлением против человечества. Тема была знакомая. В конце апреля 1951 года в ОРСе прошло открытое партийное собрание, посвященное этому событию. Когда оно закончилось и над городом спустилась ночь, слова об атомной войне и борьбе за мир прозвучали еще раз. Их произнес Василий Иголкин на лубянском допросе. Но об этом потом.

Выступавшие по поводу персонального дела Суркова занимались не им. Они клеймили позором безродных космополитов, буржуазных националистов, американских шпионов, немецко-фашистских агентов, ревизионистов, диверсантов, двурушников, соглашателей, изменников Родины и недобитков всех мастей. Ораторы разоблачали проявления гнилой безыдейности, аполитичности и реакционной буржуазной идеологии. Звучали призывы к повышению бдительности.

В президиуме поднялся Ушастый. Не скрывая удовольствия, он произнес:

— Товарищи! Ваши выступления свидетельствуют о боевом настрое и политической зрелости коммунистов ОРСа. Однако прошу в дальнейшем придерживаться повестки дня и уделять больше внимания персональному делу Суркова.

Собрание продолжалось, направленное умелой рукой Матвея Ивановича.

— Сурков пропитан духом низкопоклонства перед всем иностранным, — заявил товаровед Скандинавский. Ему не нравилось, что Сергей Сергеевич носил хорошо сшитые костюмы из немецких трофейных отрезов и надевал пестрые галстуки. Особую зависть у Скандинавского вызывал праздничный галстук с вышитым золотым павлином.

— Сурков проявлял пренебрежительное отношение к марксистско-ленинской теории, — услышало собрание от старшего продавца Бердичевского. — Он не прорабатывал и не конспектировал первоисточники, рекомендованные на политзанятиях. (Под первоисточниками понимались труды Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина.) Старший продавец решил так потому, что Сергей Сергеевич не давал ему списывать свои конспекты.

— Сурков позволял себе антисоветские выпады, — решила сделать публичный донос секретарь-машинистка Марфа Поганка, но, сообразив, что на эту тему лучше говорить с уполномоченным МГБ, уединившись с ним в кабинете, одумалась и замолчала. Коммунисты так и не узнали, в чем заключались антисоветские выпады Сергея Сергеевича.

Зато следующий оратор, а это был заместитель Суркова, Мансур Иммамеддинов, привел конкретные факты его политических ошибок:

— Коммунист Сурков проявлял преступную халатность к наглядной агитации во вверенном ему галантерейном магазине. Плакаты и лозунги в служебных помещениях своевременно не обновлялись, а в торговом зале и вовсе отсутствовали. Праздничные витрины, которые оформлялись в окне магазина ко дню Сталинской конституции 5 декабря, на Новый год, к Международному женскому дню 8 Марта, ко Дню международной солидарности трудящихся 1 мая, ко Дню Победы 9 мая, к годовщине Великой Октябрьской социалистической революции 7 ноября и другим знаменательным датам и событиям, не отличались друг от друга и не подчеркивали политического значения праздника! В них не замечалось ни боевитости, ни заостренности. — В преступной халатности был виноват не Сурков, а сам Иммамеддинов. Именно он, как парторг, отвечал за наглядную агитацию в магазине.

— Я теперь поняла, — решила поделиться своей догадкой с товарищами по партии продавщица парфюмерным товаром Изабелла Озверинская, — почему Сергей Сергеевич не поместил в своем кабинете портрет товарища Сталина в форме генералиссимуса. Это сделано не случайно! — В своем ослеплении Озверинская забыла сказать, что в кабинете Суркова имелась художественная копия картины «И.В. Сталин и К.Е. Ворошилов на прогулке в Кремле». Полотно передали в О PC в порядке шефской помощи из МОСХа. Галантерейный же магазин получил произведение искусства за победу в социалистическом соревновании. Вручали Кохманюк и Крыса.

— Сурков хотел скрыть преступления дочери от партии и не сообщил в партбюро о ее аресте, — открыла всем правду боец военизированной охраны складов ОРСа Ия Подколодная. Раньше она работала надзирателем в Новинской женской тюрьме.

— Самое тягостное впечатление на меня произвело то, что Сурков, зная о преступлениях дочери, не отрекся и не проклял ее, — произнес с надрывом юридический консультант Хмырь. Он считал достойными подражания действия отцов (матерей) репрессированных, которые публично заявляли:

— Я виноват(а) перед товарищем Сталиным в том, что не задушил(а) собственными руками свою так называемую дочь (сына).