— Так что вся эта шайка деревенских и городских буржуев доит государство, как корову, — заключил писатель, и теперь его слова услышали, так как хозяин дома повернулся к нему и сказал:

— А вы, господин писатель, не очень-то распускайте свой язык, ибо вы сам акционер государства.

— Не государства, а народного духа, народного гения, — поправил писатель. — Государство для меня пустое место.

— Вы акционер Культуркапитала![15] — воскликнул хозяин дома. — Это что, от народного гения происходит? Или от народного духа? К тому же вы еще такой акционер, который за свои акции не заплатил ни пенни. Sicher! Акции дают вам как взятку или для того, чтобы ублажить, что считается наказуемым преступлением. Ganz sicher!

— Не как взятку, а за создание культуры, — поправил писатель.

— Вы слышите! — воскликнул хозяин дома. — Как только заходит речь о культуре, сразу же — взятка, премия, дотация, приплата. Совсем как в коммерции!

— Но есть все же разница — заниматься коммерцией или создавать духовную культуру, которая принадлежит всему народу, — заметил архитектор.

— Вы в самом деле думаете, что культуру создают с помощью капитала? — спросил хозяин дома. — Что, если вы приставите кого-то куда-то к капиталу в качестве акционера, расцветет тогда духовная культура? Я говорю: с помощью капитала создается только капитал; хорошо, если и это делается. — Тут на говорившего разом закричали и писатель, и архитектор, и агроном, даже живописец вынул изо рта трубку, словно хотел что-то сказать, но хозяин дома не дал себя сбить с толку и продолжал: — Капитал уходит в карманы людей, а не в душу и не в голову; другое дело, когда его пропивают, тогда он попадает не только в желудок, но и в голову. Вообще задача капитала — не создавать что-то, а комбинировать. Понимаете — не творчество, а ком-би-на-ци-я. — Господин Всетаки произнес последнее слово по слогам. — И если есть капитал и если ты акционер, зачем что-то создавать? Это было бы похоже на то, что у тебя есть автомобиль, есть самолет, а ты учишься бегать; у тебя здоровые ноги, а ты учишься ползать на четвереньках; у тебя две ноги, а ты учишься скакать на одной ноге, как будто объявилась какая-то собачья культура ползать на четвереньках и скакать на одной ноге. Возвышенные души знают, гений знает, что если есть капитал, то нет созидания, одна лишь ком-би-на-ци-я. — И он опять произнес последнее слово по слогам. — У меня, например, есть капитал, есть акции; неужели вы думаете, что они когда-нибудь заставят меня что-либо создавать?

— Но вы же занимаетесь коммерцией! — воскликнули разом живописец, писатель и архитектор.

— А разве нельзя заниматься коммерцией с помощью пера или кисти? — спросил господин Всетаки. — Неужели ими создают только культуру?

— Но неужели вся литература и искусство — это коммерция? — сказал писатель.

— Этого еще не хватало! — воскликнул хозяин дома. — Однако достаточно и того, что примерно половина людей искусства склонна к коммерции. Заметьте, я говорю — склонна, не более того, ибо уже от этого одного возникают комбинации. Предположим, что среди людей искусства есть единицы, которые ни капельки не заинтересованы в коммерции, хотя я, как коммерсант, не считаю это предположение верным просто потому, что люди искусства, по-моему, — самые кривляки, самые тщеславные, так сказать, самые пустые… — Тут слова хозяина дома были прерваны возгласами «верно!» и хлопками. — …и самые эгоистичные в мире, как же они не могут быть заинтересованы в личной выгоде, то бишь в коммерции? Но предположим все же самое невероятное, предположим, что есть такие двуногие — художники и писатели, которые совершенно не заинтересованы в коммерции. Одним словом, мы предполагаем, что в жизни могут быть не то что реальные, а, так сказать, призрачные обстоятельства. Понимаете, при-зрач-ны-е! Хорошо! Что же происходит при этих призрачных обстоятельствах с этими призрачными людьми? Скажите, что происходит? Предъявляют они свои акции, когда другие, реальные, не призрачные люди делят капитал? А зачем им предъявлять свои акции, если они не заинтересованы в коммерции, а заняты лишь творчеством? И как вы поделите свой реальный капитал, если предъявлены акции только реальных художников и писателей, акций же призрачных нет? Знаете, что я вам скажу! Я скажу, что совсем не верю, будто среди художников есть такие, которые не предъявляют своих акций, когда делят, так сказать, культурный капитал, но я видел своими глазами, что есть деловые люди, которые совсем не заинтересованы в коммерции. Понимаете, почти совсем, так что это призрачные коммерсанты. Прочие слагают свои акции в одно, а они — нет. И знаете, что происходит с таким призрачным предпринимателем? Рано или поздно он теряет свое дело, то есть другие отнимают у него, так что ему остается облизываться своим призрачным языком, в то время как другие глотают реальный капитал. Так обстоит дело в коммерции, конечно, в такой коммерции, где есть капитал, ибо это психология капитала; где же капитала нет, там призрачный делец отвечает за то, почему в деле совсем не осталось капитала, который смогли бы разделить реальные дельцы, и это тоже психология капитала. И скажу я вам, что если есть капитал, связанный ли с культурой или мелиорацией — это неважно, если есть капитал и его психология и есть акции, то в первую очередь получают те, кто предъявляет свои акции, то есть получают люди-реалисты, так сказать, близкие к жизни, а не те так называемые призрачные, которых мы представляем себе, но которых все же нет, как я сказал. И чем дольше работает разумный капитал, тем больше получают реалисты, близкие к жизни, ибо они учатся все лучше и лучше комбинировать. Развитие комбинаторских способностей и есть подлинная культура любого капитала. Sicher! Создавать духовную культуру можно и без капитала, если есть немного еды и питья, но комбинировать без капитала абсолютно невозможно. Ganz sicher! И тут возникает нравственный долг — понимаете? — нравственный, так сказать, этический, а не эстетический, который тяготеет к творчеству, — возникает нравственный долг: пользоваться капиталом согласно его свойствам, а это и есть — комбинация, комбинация…

— Господин Всетаки, вы, как делец, по-видимому, совсем не знакомы с деятельностью нашего Культуркапитала, иначе вы… — начал писатель, но хозяин дома не дал ему закончить и воскликнул громким голосом:

— Какого черта вы приставляете к капиталу это слово — «культура»? Почему вы ничего не говорите просто о капитале? Капитал остается капиталом, что бы вы ни поставили перед ним. И если есть капитал, то есть и комбинации, как я уже говорил. Серьезное отличие нашей культуры и капитала в том и состоит, что они учат комбинировать, ибо мы не делаем культуру и не создаем капитал, а комбинируем культуру и капитал. Понимаете, комбинируем, как бы получить дотацию, — вернее, прибыль, — ибо дотация и есть та же прибыль. Мы отстаем от других народов в делах, так сказать, в творчестве, но в комбинациях, несомненно, опережаем их, так что чему-то заграница может учиться и у нас.

— Кое-где за границей могут у нас учиться и творчеству, — со знанием дела сказал писатель; он твердо верил, что лет через сто или двести станет всемирно известным.

— Может быть, только в изобразительном искусстве, а в литературе и музыке едва ли, — заметил архитектор. Писатель, несомненно, ответил бы ему, если бы его не опередил хозяин дома, воспользовавшись своей, так сказать, привилегией.

— Вполне возможно, — сказал он, — но я не могу это решить, ибо не читаю эстонскую литературу, не смотрю эстонские картины и не слушаю эстонскую музыку. Даже эстонский гимн я пою только потому, что он создан не в Эстонии. И думаю, если будет создан чисто эстонский гимн, эстонец-интеллигент петь его не будет, разве что если введут военное положение. И причиной тому вовсе не народ и не отечество, ибо я патриот своей нации, другие тоже, но причиной тому психология и, пожалуй, влияние капитала или, если позволите, общества. Каждый человек в своем кругу. Скажите мне, к примеру, — имейте в виду, я говорю — к примеру, не более того, так что я вежлив и останусь вежливым, ибо я хозяин торжества, — поэтому я спрашиваю только к примеру, что вы думаете о человеке, который говорит одно, а делает другое? Порядочный он человек? Честный? Примерный? Благородный? Что вы мне ответите? Может быть, вы скажете, он иезуит, что звучит почти как прохвост? Но, ей-богу, это вовсе не иезуит, это вполне порядочный гражданин. Понимаете? Хорошо. А теперь отвечайте: есть такой человек, который делает то, что он говорит? Вы, конечно, считаете — нет, не сыщешь такого. А я скажу вам — есть. Есть такие деловые люди, которые платят точно и полную сумму, какую они обещали заплатить. Я сам такой делец: всегда плачу точно и целиком. Другое дело, если речь идет о банкротстве, об этом я не говорю. А теперь я спрошу у вас: есть ли такой художник или писатель, который платил бы точно или целиком, как обещал? Поясню: выражает ли писатель или художник себя в том, что он создает? Такой ли он сам, как в своем творчестве: красивый, честный, прямой, откровенный, великодушный, благородный? То есть если его творчество вообще благородное, ибо если не так, то зачем нужно его творчество, ведь господь бог и без того населил мир мошенниками. Так или нет? — спрашиваю я вас и отвечаю сам: конечно, нет. Ведь как ты будешь благородным, если ты тщеславный кривляка. И потому иногда бывает так, что, когда глаз перескакивает за границы отечества, пытаемся создать гимн для народа — все равно в чем: в словах, в звуках, в штрихах или красках. То же самое: похабничаем в словах и делах — а воспеваем девственность. Стоит кому-нибудь навязать пачку своих векселей друзьям, родственникам или сослуживцам, он хвалит тех, кто ловко выходит из положения. Подделал чью-то подпись — и есть причина весь мир считать скопищем мошенников. Интригуешь и сплетничаешь сам — и говоришь первому же встречному, какое свинство эта демагогия, интриганство, сплетни, вообще мошенничество. Такие люди есть, их даже немало, и от них ни тепло и ни холодно, ибо все мы более или менее такие. Совсем другое дело, если таков же художник или писатель, — о-о! — это совсем другое дело.