Еще в тот же самый день, как только господин Всетаки ушел от тети Анны, началось все, что могло длиться недели. Самой тете Анне понадобилось куда-то выйти, и Лонни было теперь яснее ясного, что сегодня надо сходить в кино, сходить во что бы то ни стало, и к тому же с «шиком», взять билет в ложу или на балкон, где Лонни не бывала давно, потому что кавалеры день ото дня становились все прижимистее, а своих денег было маловато.

Сегодня о кино должна была позаботиться Ирма, потому что сколько бы ни было у нее денег, теперь их не надо было беречь. Зачем их еще беречь, если выходишь замуж? Теперь пусть бережет деньги муж, достаточно и того, что в семье будет один бережливый человек. Мужья вообще для того и созданы, чтобы зарабатывать и беречь деньги, а жены — тратить их. Так считала Лонни и считали очень многие ее знакомые. Что думали об этом друзья, она не знала, их у нее не было. По ее мнению, у мужчин должны быть деньги, деньги и дружеское расположение, у женщин же — готовность швыряться деньгами и любить. Да ведь и любовь не что иное, как голая трата — растрата самое себя. Такова была ее житейская мудрость и искусство видеть мир. И чем дальше в прошлое уходили эти прекрасные деньки, тем все с большим чувством правоты Лонни грезила об этом, то есть о любви и растрате своих сил.

И так — стоило матери уйти из дома, Лонни напала на Ирму со всей своей житейской мудростью и искусством видеть мир. Но у той было совсем иное мнение. Она считала, что именно теперь она не может зря тратить ни единого пенни, так как ей нужно будет купить то да се. Однако Лонни судила об этом иначе.

— Ты что, на свои центы будешь покупать? Не будь дурой. Пусть все покупает муж. Помни, чем больше он на тебя потратится, тем дороже ты ему будешь. Если бы он вырядил тебя, потратив все свое состояние, он берег бы тебя, словно ты — все его состояние. Так-то обстоят дела с мужчинами. Они любят не нас самих, а то, что они навешивают на нас. Сами вешают и сами же удивляются, а другие женщины сгорают от зависти. Любовь мужа или кавалера мерят завистью других женщин. И запомни, до тех пор, пока твой муж любит тебя, у тебя нет друзей среди женщин; хоть умри, а нет, разве что какая-нибудь старая, у которой никакой уже и надежды на любовь, или очень молодая, которую любят еще сильнее, чем тебя самое. Все другие ходят и знай все выпытывают у тебя, что только можно, потому как все они несчастны, так как нет любви. Замужество — это не любовь, замужество — это только деньги, и хорошо, если хоть это есть. И скажу я тебе: береги свои центы для себя, потому что, если муж не даст тебе денег, он не даст тебе ничего…

Ирма долго слушала житейские советы Лонни и, хотя она не верила ей всерьез, все же решила, что на те центы, которые она истратит сегодня на кино, не сыграешь свадьбу, если будущий муж не даст денег. И когда Лонни сказала наконец, что сейчас самое время идти, а то скоро закроются кассы, она согласилась с нею; если уж сегодня большой праздник, пусть и вправду будет большой.

Однако она поступила бы умнее, если бы осталась дома, — думала Ирма, выходя из кино. И не то чтобы она жалела потраченные деньги, нет. В этом же самом кино, где и они с Лонни, был господин Всетаки, с тою только разницей, что они сидели внизу, а он вверху, на балконе, к тому же в обществе какой-то дамы.

Ирма сама, пожалуй, и не заметила бы своего будущего мужа, она смотрела в кино перед собой, а не назад, Лонни же хотела знать, что у нее за спиной, особенно что вверху, на балконе, там она и заметила господина Всетаки и сразу же шепнула Ирме. Но Ирма не могла повернуться в кресле и взглянуть вверх, боясь встретиться взглядом с будущим мужем. Ей вдруг стало неловко и стыдно, что она пошла в кино в такой значительный день, как сегодня, когда она, уронив голову на стол, так сильно плакала. Господин Всетаки — дело другое, он не плакал и не принял все так близко к сердцу. То, что сидит в кино он, еще можно как-то объяснить.

— Вот видишь теперь сама, каковы эти мужчины и какова их любовь, — зашептала Лонни в тон мыслям Ирмы, — только что был он у нас, котелок в руке и любовь на языке, а сейчас уже сидит с какой-то дамой. Во всяком случае, она очень красива, куда красивей, чем ты, но бояться не стоит, ты намного моложе ее. Да и кто ее красоту разглядит отсюда, небось все лишь штукатурка. Теперь ведь все штукатурку наводят. Ты тоже должна об этом подумать, небось и тебе без нее не обойтись. Если уж на фабрике не обходятся, все наштукатурены, чего говорить об обществе! К этому быстро привыкаешь и не обращаешь внимания.

Ирма под конец перестала обращать внимание на слова Лонни, она думала только об одном: Рудольф сидит с дамой, которая красивей, чем она, Ирма. Почему же он не женится на этой красавице, а хочет стать мужем Ирмы? Неужели из-за ее, Ирминой, молодости? А когда молодость пройдет? Тогда — штукатурка, как говорит Лонни. Но у Лонни язык не знает удержу, как сказала тетя Анна. Кто же эта дама? Неужели какая-нибудь «сестрица»? Неужели возможно, что сегодня, завтра, послезавтра он будет развлекаться со своими прежними или новыми «сестрицами» — и так до самой свадьбы?

— Будь я на твоем месте, — снова зашептала Лонни Ирме, — знаешь, что я сейчас сделала бы? Я спустилась бы в кассу и обменяла бы билеты на балкон, приплатила бы сколько нужно и пошла бы наверх, прямо под нос к нему. Поглядела бы, какую мину он скорчит. Вот была бы потеха! Но ты не станешь это затевать, ты еще мала. Погоди маленько, жизнь тебя научит, как научила меня. Жизнь всех учит. Ну как, пойдем на балкон?

Но нет, Ирма не согласилась. Она охотно встала бы и вышла, как только потушат свет, чтобы господин Всетаки ни в коем случае не заметил ее с балкона. Но она не сделала и этого, — Ирма не решилась сказать о своем желании Лонни.

И этот вечер, проведенный в кино, был таким же, как и прочие посещения кино, — Ирма не слушала и не замечала ничего; только слышала шепот Лонни и была наедине со своими мыслями. Для нее это было мучительно. Ирма немного успокоилась, только когда Лонни сообщила, что господин Всетаки уже исчез с балкона. Но Лонни тотчас прибавила к этому утешительному известию:

— Дама тоже ушла! Ну и конечно, чего ей оставаться. Теперь они наверняка пойдут куда-нибудь в ресторан ужинать. Эти, кто носит котелок, всегда водят своих дам ужинать, чтобы было с шиком. Иногда они ходят и в кабинеты. Вот бы узнать, куда они пошли, просто в ресторан или в кабинет, это очень важно. Если в кабинет, то жениху это запрещено. Туда ходят только те, кто давно уже женат или не думает жениться.

Возвращаясь из кино, Ирма чувствовала, что большой и прекрасный день стал ничтожным и неприглядным. Этим она обязана житейской мудрости Лонни, ее искусству видеть мир. Если жизнь в самом деле такова, как объясняла ей Лонни, и если любовь хоть немного похожа на то, как представляла ее себе в своих раздумьях в кино Ирма, то не стоит жить и любить. Так решила про себя Ирма, лежа в постели и ожидая сна.

Но на следующий день этот мрачный туман в мыслях Ирмы быстро развеялся и любовь вспыхнула в ее сердце сильнее, чем когда-либо прежде. Точно в назначенный час явился Рудольф и взял Ирму с собой. Прежде всего они пошли в бюро и сообщили о своем желании вступить в брак. Рудольф повел свою невесту в самый лучший магазин готового платья и дал ей выбрать там подходящее платье. Вполне по фигуре не оказалось, пришлось немного подгонять. После обеда между четырьмя и пятью часами платье должны были принести Ирме домой. Кроме платья, подобрали пальто, шляпу, перчатки, туфли, чулки и прочие вещи. Когда все это было сделано, оплачено и оформлено, Рудольф сказал Ирме:

— Ну вот, дорогая, это для начала, чтобы было в чем ходить. Теперь есть немного времени осмотреться и приобрести остальное.

Ирма потеряла рассудок и дар речи — дар речи от изумления, что это только начало, рассудок же — от любви, от чистой и великой любви, как она сама считала. И когда Рудольф повел ее в какой-то ресторан, — не в кабинет, так что он строго следовал правилам жениха, как разъясняла Лонни, хотя Ирма теперь пошла бы с ним даже в преисподнюю: столь велика и трепетна была ее любовь, — и когда он после закуски, от которой у Ирмы все горело во рту — конечно же, от великой любви, — когда он после закуски сунул ей в руку еще бо́льшую сумму денег, какую она никогда еще не держала в руках и только изредка видела, она ощутила такую боль, что хоть кричи посреди улицы в полный голос. И наконец все кончилось: она шла рядом с Рудольфом, а слезы бежали из глаз, и все прохожие с удивлением смотрели на нее. Рудольф тоже заметил ее слезы и сказал, беря ее под руку: