Оставив Ирму одну, Ээди устремился самым коротким путем к квартире мадам Полли, представив себе, где она находится, по объяснениям тети Анны и Лонни. И теперь ему вдруг показалось, что решил он убить «этого прохвоста», как он его называл, еще когда услышал подробный рассказ о судьбе Ирмы. Он проклял «этого висельника», еще когда поднял Ирму с постели и помчался с нею в больницу, но мысли об убийстве тогда у него не было, или если и была, то совсем неосознанная, а то и просто как отклик на то, что он думал в кино, когда сидел внизу, а этот «паршивый пес» — с Ирмой вверху, на балконе. Тогда ему было вдруг неведомо откуда явившееся видение, что он встает со своего места и идет наверх, идет и садится в той же самой ложе, где сидят они вдвоем, и в первый же миг, когда свет в зале гаснет, хватает «прохвоста» и молча, без лишних слов, швыряет его вниз.

Это видение мерещилось ему так, будто он по-прежнему сидел на своем месте и в то же самое время наблюдал за собой со стороны: вот он встает, идет наверх и разделывается с «этим висельником», как будто он ради этого и раздвоился, разделился надвое. Он даже повернулся и взглянул вверх, будто дожидаясь минуты, когда его видение станет действительностью. Но этого не произошло, и он решил: дело в том, что невозможно же сбросить кого-то вниз, чтобы при этом не пострадали невинные люди, сидящие в кино и не думающие ни о чем плохом. Да, именно потому прохвост этот и не полетел вниз, подумал Ээди, другое дело, если бы зал был полупустым и он упал бы на свободные стулья.

Все это вспомнилось ему, когда он спешил на квартиру мадам Полли, вспомнилось, пожалуй, лишь потому, что он уже однажды хотел быть там и положить всему конец. Было скучно и безотрадно шагать по улицам, поворачивать за углы, невольно смотреть на лица людей, слушать их безразличные слова, даже смех — все это в самом деле было так безотрадно и скучно, что хоть возвращайся назад, откуда вышел. Чтобы этого не произошло, он вспоминал обстоятельства, которые доказывали, что сейчас он идет не ради какого-то каприза, но его к тому принуждает давний и твердый замысел. Если он повернет назад и не сделает того, что требует голос крови, у него не останется иного выхода, как поступить с собою так же, как пыталась поступить Ирма и от чего она еще не отказалась. Не стоит и жить на белом свете, если ты не слушаешь голоса своей крови.

Наконец-то, слава богу, он на месте: двухэтажный деревянный дом, в котором только две квартиры, одна наверху, другая внизу, вход сбоку, через железные ворота, под окнами маленький садик с двумя деревьями и кустарником. Мадам Полли живет, кажется, на втором этаже. Ээди поднялся по нескольким ступенькам к парадному, открыл его и вошел на площадку перед дверью первого этажа. Когда он всходил по деревянным ступеням, в груди у него забилось сердце: а что, если его нет дома? Тогда все пропало, Ээди отчетливо чувствовал, что снова, второй раз, он не сможет прийти сюда. С каждой ступенькой страх его возрастал, он дошел до двери верхнего этажа и, почти задыхаясь, остановился, не решаясь протянуть руку к звонку. Он знал, что стоит перед роковым мгновеньем. Вся его жизнь и будущее зависят от того, здесь ли тот, кого он ищет, или не здесь. И он так боялся его не застать, что готов был трусливо спуститься вниз по лестнице. Но за дверью послышались шаги. Это все решило. Могут открыть дверь и увидеть его здесь, жалкого и беспомощного. Все равно что, только не это! Он поднял руку и нажал пальцем на кнопку. Все его тело охватила дрожь, так что, когда открыли дверь, он едва смог спросить. Но как только ответили, что господин Всетаки дома, он сразу же совершенно успокоился.

— Что вам угодно? — спросила светловолосая дама.

— Я от госпожи Всетаки, — ответил Ээди.

— Опять что-нибудь случилось? — нервно спросила дама.

— Да, я просил бы господина Всетаки лично…

— Будьте любезны, заходите, — сказала дама. — Прошу подождать здесь минутку.

Дама приблизилась к двери соседней комнаты, открыла ее и сказала:

— От Ирмы кто-то. Опять, видно… Хочет видеть тебя лично…

— Проси сюда, — ответил мужской голос, который, против ожидания, показался Ээди приятным.

Дама повернулась у двери и сказала:

— Господин Всетаки просит вас.

С этими словами она распахнула перед незнакомцем дверь, сам же господин Всетаки встал, чтобы учтиво выйти навстречу гостю. Но не успела мадам Полли закрыть дверь за вошедшим, чтобы оставить его с глазу на глаз с господином Всетаки, как распахнула дверь снова, подскочила к гостю, схватила со стола тяжелое мраморное пресс-папье и ударила им гостя по правой руке с такой силой, что из нее на пол со стуком упал револьвер. Но до того, как револьвер выпал, раздалось два выстрела: стрелявший оказался проворнее, чем ударившая. Господин Всетаки судорожно схватился правой рукой за кресло, словно хотел присесть, но повалился как-то вяло рядом с креслом на ковер.

— Убийца! — крикнула дама.

Это слово вернуло стрелявшего к жизни. Он повернулся и выбежал из двери, совершенно забыв про револьвер. Все произошло так стремительно, что ни один из участников сцены не знал, как все произошло. Дама подбежала к господину Всетаки — помочь ему и забросала его вопросами, но вместо ответа он, как в бреду, произнес:

— Ручку! Два листа бумаги и конверт! Папку! Быстро, Мадлен!

Дама быстро схватила нужные вещи. Когда она подбежала с ними к господину Всетаки, он сказал:

— Помоги мне, дорогая!

Дама помогла господину Всетаки присесть, так что он смог писать, и читала появлявшиеся на бумаге слова: «Я в полном рассудке и прошу в моей смерти никого не винить. Р. Всетаки». Затем господин Всетаки взял конверт и написал на нем: «Полиции». Дама заплакала, когда он прибавил:

— Бумагу в конверт и конверт заклеить, ясно?!

Господин Всетаки взял другую бумагу и хотел уже написать на ней, но сначала попросил:

— Мадлен, подними меня чуть повыше. Не плачь! Будь мужественной!

И он написал: «Мой кузнечик, я все еще люблю тебя. Будь счастлива! Р.» Взял конверт, чтобы написать на нем что-то, и, пожалуй, сумел бы еще это сделать, если бы Мадлен не спросила у него:

— Скажи дорогой, кто этот человек, что стрелял?

— Это тот, кто любит, а сам смирный, как овца, помнишь?

С этими словами он сник, так ничего и не написав на конверте. Мадлен опустила его на ковер и посмотрела ему в лицо: на его губах была кровь. Женщина пыталась стереть кровь, но она выступала снова и снова. Наконец она оставила лежащего с окровавленным ртом на полу, собрала бумаги, папку и самописку, заклеила письмо, предназначенное для полиции, и положила его вместе с другим письмом и конвертом без адреса на стол. Все было в наилучшем порядке, она пошла к телефону и попросила, чтобы ее соединили с полицией.

Ээди Кальм в это самое время выбежал из дверей, оставив их настежь открытыми, бегом пересчитал ступеньки вниз, выскочил на улицу и побежал дальше. Ему вдруг подумалось, что такая спешка вызывает подозрение, и он пошел шагом. Что револьвер остался на месте преступления, не озаботило его, ведь он не думал скрывать свой поступок и скрываться сам. Он боялся только одного: как бы он своим поведением и действиями не обратил на себя внимание людей, а то его возьмут до того, как он сможет своим собственным языком сказать Ирме, что он сделал. В этом, ему казалось, и было как бы счастье жизни и душевное благо. Только бы еще раз увидеть Ирму, поговорить с ней немножко, а там — пусть будет что угодно. Это было единственной его мыслью, все прочее казалось тусклым, неопределенным, каким-то неуверенным и шатким. Несмотря на все это, он спешил, шагая широко, спотыкался о ноги прохожих, сталкивался с ними, едва не попал, переходя улицу, под автомобиль, получал удары в бок от велосипедистов, но все в конце концов закончилось благополучно, и он добрался до цели. Ээди был весь мокрый и тяжело дышал, когда вошел в дверь, закрыл ее за собой рукой и прислонило к ней спиной, как будто уже не мог стоять, не опираясь на что-то. Ирма отшатнулась от него, — она как раз собиралась выйти.