— А не разумнее будет, если мы сразу же разойдемся в разные стороны, господин Рудольф? — спросила Ирма.

— Опять вы со своим разумом! — воскликнул хозяин. — Я все время спорю с разумом, а вы за него. Послушайте, что я вам скажу: если поступать разумно, то не стоит и жить. Разумные вечно уходят в пустыню, в дебри, в пустую бочку или в свою отдельную комнату, а самые разумные пускают себе пулю в лоб. В конце-то концов чего добиваться, на что надеяться на этом свете? Славы? Чести? Богатства? Любви? Блаженства? Знаете, барышня, когда-нибудь ржа съест любую славу, честь испарится, богатство развеется в пыль, любовь в лучшем случае превратится в безразличие, а зачем вам блаженство, если так или иначе вы умрете, просто умрете? Вот что говорит нам разум. А если жертвовать собой ради других людей, то чем больше будешь делать им добра, тем сильнее будут тебе завидовать, злиться на тебя. Вам известна судьба Христа и Сократа, вы же получили образование. Следующие поколения? Они понесут вас на руках? Конечно, почему бы и не понести то, что нести уже не к чему. Вот что говорит разум. Но человек с большей охотой остается глупцом и живет при этом дольше. Чтобы жить, нужно лишь немножко умения. Об этом-то умении я и говорю с вами. Пусть ваше умение будет в том, чтобы вы намеренно или невольно не соблазняли меня, а мое умение — чтобы я не поддавался вашим соблазнам. Кроме того, ведь есть технические средства обороны. Мы нуждаемся в них только ночью, днем-то достаточно, скажем, просто закричать. Нечего бояться — я ничего не стану делать, если вы закричите. Столь безумным я никогда еще не был и не буду, по-видимому. Это днем. Совсем другое дело — ночь, когда человек спит. Над этим вы, наверное, уже думали или думал за вас кто-то другой. Вы забыли в своем ключе какой-то шнурок, не совсем обычный шнурок…

— Господин Рудольф! — воскликнула Ирма и вскочила со стула. — Это свинство — так со мной разговаривать!

— Конечно, свинство, — ответил он, — но я же говорю намеренно, чтобы показать вам, каков я есть, и чтобы вы немножко знали меня, прежде чем решите, остаться или уйти. Это свинство вам же на пользу, барышня, так что уж потерпите немножко. Я скоро кончу. Не могли бы вы оказать мне такую любезность и сказать откровенно: вы сами придумали привязывать ключ или кто-то другой? Погодите, не отвечайте сразу, выслушайте сперва, почему мне важно это знать. Если это сделали вы сами, то есть повод сомневаться, так ли уж чистосердечно вы разгневались на меня, было ли ваше презрение искренним… А если этому вас научил кто-то другой, то все сомнения отпадают и наши отношения проще и, так сказать, чище. Так что скажите уж честно, ваше это изобретение или чье-то еще?

— Не мое, — ответила Ирма и покраснела; она подумала, что господин Рудольф имеет в виду тот шнурок, который она забыла на ключе, а не шнурок или ленту вообще.

— Так я и подумал, — сказал господин Рудольф и спросил: — Не жених ли посоветовал вам привязать этот шнурок?

— Жених даже не знает, что я здесь, — ответила Ирма. — Моего жениха вообще не касается, где я и что делаю.

— Как же так? — удивился господин Рудольф.

— Так… потому что жених этот вовсе и не жених, — объяснила Ирма.

— Так что это, так сказать, выдуманный жених?

— Нет, нет! — ответила Ирма. — Вы не должны выпытывать у меня… Эх, да все равно! Это такой жених, которого я не хочу иметь. Ну вот, теперь вы все знаете.

— Я вам очень благодарен, барышня, — помолчав немного, сказал господин Рудольф; Ирме показалось, что он сказал это как-то взволнованно. — И я рад, что не обманулся в вас. Мне так хотелось бы, чтоб вы остались здесь, но я не могу советовать это вам, это опасно для меня, а особенно — для вас. Во всяком случае, я сказал вам все — и «за», и «против», вы сами должны решить: рисковать или нет. Или, может быть, сначала пойдете посоветуетесь с кем-нибудь?

— Нет, я остаюсь, — сказала Ирма.

— Договорились, — сказал господин Рудольф.

Когда тетка и ее дочь Лонни услышали о делах Ирмы, Лонни тотчас сказала:

— Вот видишь, Ирма, ты начинаешь его любить.

Но Ирма тут же возразила ей:

— Вовсе и нет, нисколечко! Он-то, конечно, надеется, что полюблю, а я — нет.

— Тогда ты выйдешь за него замуж! — решила Лонни, и Ирма не сумела сказать ни да, ни нет; Лонни сразу заметила это и продолжала: — Видишь, ты согласна выйти за него замуж. У тебя с самого начала эта мысль в голове, я сразу поняла. Ты небось обманывала нас, когда делала вид, будто веришь, что у хозяина есть сестра, которая живет с ним в одной квартире. Признайся, ведь обманывала?

— Что? Значит, я лгала тебе? — обиженно спросила Ирма.

— Неужели ты вправду была так глупа, что поверила, будто такой господин может быть со своей сестрой в одной квартире? — удивилась Лонни. — Неужто ты в самом деле была так глупа…

— А вот и была, — перебила ее Ирма.

— Тогда можно сказать лишь одно: везет же на этом свете дурочкам! — воскликнула Лонни, заранее завидуя воображаемому счастью своей двоюродной сестры, которая может выйти замуж за важного господина. — Подумай только, мама, мне такое счастье ни разу не улыбалось.

— А все потому, что ты сама не замечаешь своего счастья, и так каждый день. Ты же легкомысленна, как сорока, все торопишься невесть куда. Удивительно, что ты на фабрике так долго продержалась. Нынче все люди такие — легковерные и костлявые, знай бегают наперегонки. И потом еще сами удивляются, что нет им счастья. Когда человек так шибко суетится, он рано или поздно угодит в петлю, в воду, под пулю или под колесо. Птица здорово летает, а заяц скачет по полю, вот для них всегда наготове петля либо ружье. Летает высоко, а в петлю попадает на земле. Это птица, значит. И все потому, что у птицы мяса мало, только перья да кости. Человек тоже хочет, чтобы у него было мало мяса, да и ты, Лонни, тоже, вот и нет тебе счастья. А Ирма чуток упитаннее тебя, к ней-то счастье придет, само упадет ей в руки.

— Мама, это в твои годы так было, что счастье выпадало лежачим и упитанным, — ответила Лонни. — Теперь оно достается только тем, кто костляв и легок.

— А вот и нет же, — стояла на своем мать, — сама говоришь, что нет тебе счастья, не я это сказала. А то зачем же вы себя так губите, ежели вас счастье ожидает? Вот и выходит, что худеют молодые и старые, а потом находят счастье в смерти. Небось каждый день читаешь мне об этом в газете.

— Так многие же губят себя из-за любви, — объяснила Лонни.

— Из-за любви, — повторила мать. — Где же эта любовь, если нет мяса. Ты небось считаешь, что вся любовь в костях? Нет, дочка милая, любовь во плоти и крови, а не в костях да жилах. Любовь ищет яркие щеки, красные губы, а вы только малюете их помадой. Так-то оно. Раньше девушка убивала себя потому, что должна была родить ребенка. А нынче девушка либо вообще обходится без ребенка, либо ежели и зачинает, то его воспитывают другие, а сама она — хоть иди и зачинай снова. Почему она убивает себя нынче? Или зачем убивает своего ребенка?

— Мама, ты стара и не понимаешь нынешних людей, — сказала Лонни.

— А ты понимаешь? — спросила мать. — Ты знаешь только одно: любовь, любовь да любовь. От того, мол, и смерть… ты как попугай. А я тебе скажу…

— Не говори лучше, мама, я давно уже слыхала это, — сказала Лонни, будто она уже утомилась слушать.

— Ах, ты давно уже слыхала! — воскликнула мать. — А я о твоей любви не слыхала, да? Знаешь, каковы дела с этой любовью?

— Знаю, — ответила Лонни. — Если не останется краски, не будет и любви — так ты считаешь.

— И тогда конец всему, потому как зачем жить, ежели нельзя краситься, — продолжала мать. — И ты тоже! Разве не могла бы ты заполучить своего Рууди вместе с его кудрями, если бы была девушкой, которая любит по-настоящему?! Но ты ведь не любила, у тебя и мяса на костях не было, ты знай только вертела головой, будто за тобой стая слепней увязалась.

— А что этот Рууди за фрукт такой, чтобы любить его по-настоящему, — сказала Лонни.