Смоляная бочка уже свалилась с шеста и, упав, метнула к небу целый сноп искр, встреченных криками и радостными возгласами. Гармонист выбрал себе постоянное место на краю танцевальной площадки, обрамленной разноцветными фонариками. Земля так и гудела под ногами пляшущих. Танцевали в шапках и без шапок, танцевали в одних жилетах, положив пиджаки на корни сосен или повесив на сучья, и не было никого, кому не хотелось бы сегодня плясать, — так славно играла гармошка, так весело горели фонарики. Танцуя, люди думали о яановом огне, думали о тех огнях, которые одновременно вспыхивали в небе и в озере, и желание танцевать у них все возрастало. Танцевали до упаду, танцевали так, что даже забыли про хозяйку Кырбоя, катавшуюся по озеру с каткуским Виллу.

Поэтому никто не заметил, когда они появились среди танцующих, — не то печальные, не то обиженные, хотя ни тот, ни другая не отдавали себе отчета, почему это так. Быть может, Виллу следовало пригласить хозяйку танцевать, следовало выйти с ней на площадку, обрамленную разноцветными фонариками, и так закружить в танце, чтобы у нее вылетели из головы все мысли о хозяине Кырбоя; но Виллу этого не сделал, словно решил почему-то показать свой нрав.

А когда кто-то другой увел хозяйку, Виллу отошел в сторону и хлебнул из захваченной с собой бутылки, хлебнул чуть ли не через силу — такая это была бутылка. Виллу хлебнул раз, хлебнул другой, хлебнул и третий. И ему захотелось плясать и веселиться, захотелось обнимать девушек и кружить их по обрамленной разноцветными фонариками лужайке, как будто он и впрямь уже так стар, что не может, не выпив, плясать на лужайке, обрамленной цветными фонариками.

Теперь Виллу кружил даже саму хозяйку Кырбоя, кружил по лужайке, освещенной принесенными ею пестрыми фонариками, кружил так, как еще никто ее сегодня не кружил. Виллу разошелся, настроение у него поднялось, его охватила какая-то шальная одурь, он плясал, прыгал, топал ногами как безумный. Он уже ни на кого не обращал внимания, он не смотрел даже, с кем танцует, он лишь отплясывал, то и дело вскрикивая, похожий на дикаря, возвещающего пляской и боевым кличем о своем воинственном пыле. Виллу плясал до тех пор, пока гармонист не выбился из сил, Виллу плясал до тех пор, пока лужайка не опустела, — все боялись Виллу, когда он так плясал.

Только несколько деревенских парней с ножами у пояса, а может быть, и с револьверами в карманах, не испугались Виллу — они держались скопом и, словно назло, все время танцевали рядом с Виллу, танцевали и что-то кричали друг другу, над чем все смеялись; парни кричали и поглядывали на Виллу, словно хотели ему что-то сказать, словно все их выкрики относились к нему одному.

Как долго они плясали бы так — неизвестно, только вдруг Виллу споткнулся и чуть не упал, — Виллу чуть не упал в ту самую минуту, когда какой-то деревенский парень пронесся мимо него со своей девушкой, пронесся ближе, чем следовало. Парни захохотали, но тотчас же умолкли: Виллу так стукнул кулаком того, кто подставил ему ножку, что парень кубарем покатился к самым соснам. Танец точно ножом обрезало, даже гармошка в испуге замолкла, парни гурьбой обступили Виллу, кое-кто держал руки в карманах.

— Руки вон из карманов! — заорал Виллу. — Не то прощайтесь с жизнью.

— Ты же сегодня без дубины! — кликнул кто-то в ответ.

Неизвестно, что произошло бы дальше, даже старший работник Микк не знал, что могло теперь произойти, если бы хозяйка Кырбоя, пройдя под фонариками, не встала между враждующими сторонами.

— Что вам от него надо? — спросила хозяйка парней и, когда те забормотали что-то в ответ, добавила: — Я видела, что вы сделали, а ведь он вас не трогал.

— Позвольте, хозяйка, — перебил ее Виллу, — позвольте, я сам сведу с ними счеты.

— В другой раз, Виллу, если вы без этого не можете, а сегодня не надо, — сказала хозяйка. — Сегодня танцуйте. Кто хочет драться, пусть уходит.

Слова хозяйки возымели свое действие, — ведь никто из парней не был настолько пьян, чтобы наброситься на противника, раз за него вступилась хозяйка Кырбоя.

— Играй! — приказал Микк лыугускому Кусти, и когда тот растянул свою трехрядку, пары снова закружились по лужайке, как будто ничего особенного не произошло. Однако прежнее настроение уже не возвращалось, праздник словно лишился души; разноцветные фонарики уже не горели так ярко, потому что часть свечей успела догореть, а остальные превратились в крошечные огарки. Но люди еще танцевали, танцевали с увлечением, только Виллу не мог больше плясать, словно и впрямь был уже стариком. Он стоял и думал, он, наверное, еще долго стоял бы так и думал, если бы хозяйка не подошла к нему и не сказала:

— Виллу, зачем вы пьете? Ведь прежде вы не пили.

— Прежде… — задумчиво повторил Виллу и взглянул на хозяйку. «Прежде… когда это — прежде?» — подумал он про себя.

— Из-за этого вы деретесь, — продолжала хозяйка.

— Когда ко мне лезут, я, конечно, дерусь — и пьяный и трезвый, — ответил Виллу.

— Когда вы трезвый, никто к вам не лезет, — заметила хозяйка.

На это Виллу ничего не сказал.

— Неужели вы не можете не пить? — снова спросила хозяйка.

— Когда могу, когда нет, — ответил Виллу. — Нынче, к примеру, не мог, нынче я должен был пить, и я еще буду пить, пока не свалюсь, такой уж у меня нынче день дурацкий.

Но хозяйке, как видно, было непонятно, почему нынче такой дурацкий день, что каткуский Виллу должен напиться. В конце концов она уселась рядом с Виллу под сосной, однако все равно не смогла понять, почему Виллу непременно должен нынче пить, не смогла, да и все тут, сколько ни объяснял ей это захмелевший Виллу. А когда Виллу перестал объяснять, хозяйка вдруг спросила, куда делся его правый глаз, уж не потерял ли он его в пьяном виде.

— Я его выколол, гоняя по лесу, — сказал Виллу, — спросите у матери, если не верите. Это случилось уже давно, это случилось, помните, когда мы с вами еще знакомство водили.

Так впервые было упомянуто сегодня то далекое время.

— Но тогда ведь у вас оба глаза были целы, я это ясно помню, — сказала хозяйка.

— Нет, именно тогда я и выколол себе глаз, спросите у матери, если не верите, — ответил Виллу.

— Господи! — воскликнула хозяйка. — Не может этого быть! Я бы помнила, что у вас нет глаза. Вы ошибаетесь, вам это приснилось, или вы просто шутите.

И Виллу никак не мог втолковать хозяйке, что он потерял глаз именно тогда, в первые дни их знакомства. Так хозяйка в день своего рождения и не узнала, каким образом Виллу лишился глаза. Поэтому можно считать, что Виллу разговаривал с кырбояской хозяйкой не серьезно, что Виллу просто болтал с нею, как болтают с девушками, особенно когда сидят с ними в яанову ночь или какой-нибудь другой праздник на берегу озера, в сосновом лесу.

Однако эта пустая болтовня подействовала на Виллу благотворнее любых серьезных разговоров; она подействовала на Виллу так, что ему еще до конца праздника, еще до восхода солнца вновь захотелось танцевать, словно он и не ссорился сегодня с деревенскими парнями. Теперь он танцевал только с хозяйкой, все заметили, что Виллу танцует с одной лишь хозяйкой, что хозяйка ни разу ему не отказала, хотя ее обычно бледные щеки уже давно пылали румянцем.

Учитель танцевал с деревенскими девушками, даже мызный мейер[6] танцевал с деревенскими девушками, даже молодой волостной писарь танцевал с ними — сегодня все господа, все «антверки»[7] танцевали с деревенскими девушками и при этом лихо притоптывали, точно простые деревенские парни, которым ничего не стоит во время танцев даже ссору затеять. Один Виллу не танцевал с деревенскими девушками, он танцевал только с хозяйкой Кырбоя и поэтому был самым важным кавалером на сегодняшнем празднике — так, по крайней мере, считали остальные.

Но хозяйка так не считала, нет, она знала, что Виллу танцевал не только с ней, но и с другими, однако никто почему-то этого не замечал. Когда Виллу танцевал с ней, это видели все, а когда он танцевал с деревенскими девушками, этого никто не замечал.