— Нет, ты только мажешься ими и тратишь свои деньги, — ответила мать, — так что нельзя больше надевать ни хорошую сорочку, ни платье. Ковыляешь на своих каблучках, только ляжки болтаются.

— Гос-споди! Вот насмешила, мать! — воскликнула Лонни. — Это же мода! Ничегошеньки тут не поделаешь!

— Ну, конечно, мода, — согласилась мать. — Мода выкаблучиваться и ляжками вихлять! А когда придет такая мода, чтоб совсем голыми ходить, то скинешь и эти тряпки, какими с моей помощью обзавелась.

— Нет, мать, такой моды никогда не будет, чтоб совсем голыми, — принялась объяснять Лонни, — потому что мало таких людей, которые до того красивы, чтобы другие хотели их видеть в натуре или они хотели себя показать другим. Я и то не хочу, хотя, по-моему, я очень красивая девушка.

— Ты слышишь, Ирма, как городские девчонки со своими матерями разговаривают? — сказала тетка. — Что, в деревне тоже так далеко заходят?

— Так ли — не знаю, — ответила Ирма, — но разговоры бывают и там.

— Ага! Получила, мать?! — злорадно усмехнулась Лонни. — Видишь, и в деревне то же самое! И каблучки такие же, и ляжками вихляют.

— Но если все так, дорогие детки, чего же голову ломать, ища место для Ирмы? — насмешливо сказала мать. — Тогда уж пусть она ищет место у какого-нибудь одинокого и скажет заранее, что на все согласна.

— Это и было бы самое лучшее, — убежденно сказала Лонни. — Я давно уже хотела ей это посоветовать, только не решалась, боялась рот раскрыть. Дай простое объявление: молодая интеллигентная девушка из деревни ищет место экономки у одинокого, чтобы продолжать учение. Только и всего! И предложения посыплются, только выбирай. Или — если это не поможет — прибавь еще «привлекательная» и «на все согласная», то есть — на все согласная, привлекательная ищет место, чтобы продолжать учение. Стало быть, в деревне образование уже получила, осталось только городское усвоить.

— А я тебе скажу, Ирма, ежели ты сделаешь что-нибудь подобное, забудь дорогу в мой дом, запомни это! — строго предостерегла тетка.

— Тетя, я же ничего не делаю, — покорно и как бы извиняясь ответила Ирма. — Да и Лонни просто шутит.

— Нет, Ирма, я не шучу, — ответила Лонни. — На твоем месте я бы просто воспользовалась своей молодостью и тем, что ты все еще по-деревенски наивна, я тебе об этом уже говорила.

Тут между теткой и Лонни снова произошла стычка: тетка не могла стерпеть, чтобы дочь говорила Ирме, которая недавно из деревни, такие вещи. К тому же и сама Лонни пыталась воспользоваться своей молодостью, а чего она достигла? Ничего! Только устроилась на конфетную фабрику и приносит оттуда домой сладкие запахи. А сама стала от этого слаще? По сей день еще не стала, потому как ни один мужчина не увивается вокруг нее долго. А главное — считала тетка — надо иметь мужа. Если и не венчаться, то, по крайней мере, знать, что это твой муж. Сперва тетка мечтала только о том, чтобы дочь повенчалась, но вскоре решила, что венчание — старый и бестолковый обычай; то же твердила и сама Лонни. Законные мужья гораздо чаще бросают своих жен, чем иные незаконные. Но что толку от венчания, если оно не дает божьей благодати и вечной любви? А дети — их нынче все равно рожают мало, будь родители венчанные или невенчанные.

Тетка все только вздыхала и охала, думая о том, какими неустойчивыми стали некогда надежные вещи. И она молила о смерти, потому что только смерть казалась ей по-прежнему устойчивой и надежной. Но порой ее, старуху, охватывала дрожь, — когда ей думалось, неизвестно почему, что даже смерть перестала быть делом надежным, что и она может обмануть тебя: посулится прийти и все же не придет. Не придет из-за премудростей человеческих. Ведь подчас ничего не выходит с родами. Бог хочет, чтобы родился ребенок, а человек не дает, как будто он стал могущественней бога. То же самое, возможно, происходит и со смертью: бог посылает ее тебе, а человек — фьюить! — уводит в сторону. А ты знай жди ее и скреби чужое грязное белье да выслушивай мерзкие речи своей же собственной дочери.

Вначале Ирма немножко стыдилась слушать споры тетки и Лонни, но вскоре она привыкла и даже подумала, что этот обмен мнениями полезен ей: она постигала городскую жизнь, оставаясь в стороне от всяких ухабов, сточных канав и вертепов города. Она с большим усердием выслушивала споры и запоминала, запасала впрок все, что казалось ей нужным. Изо дня в день усваивая городские премудрости, она ощущала под ногами все более твердую почву. Только бы найти где-нибудь надежное место! Тогда бы все было в порядке, и можно будет послать матери успокоительное письмо, которого та давно и с нетерпением ждет.

В конце концов ей посчастливилось; посчастливилось, может быть, как раз потому, что Ирма стала умнее и смелее; по собственному ее разумению — гораздо умнее и смелее, чем когда только что приехала из деревни. Во всяком случае, она нашла место — благодаря собственной находчивости и смелости. Радовалась даже тетка, что Ирма хоть с чем-то смогла справиться, а Лонни сразу же потребовала угощения по случаю устройства на работу, — пусть Ирма сводит ее в кафе или в кино. И хотя тетка советовала не устраивать такого угощения, пока Ирма не походит несколько дней на службу и не убедится, что место надежное, Лонни не отставала, и Ирма выложила перед ней билет в кино. Кино Ирма выбрала потому, что это дешевле, чем идти в кафе. Да и Лонни предпочитала кино, она полагала, что невелика радость — торчать у всех на глазах в кафе, у Ирмы нет модного платья или даже, по крайней мере, приличной шляпки. То ли дело сидеть в темном зале.

Обе они были счастливы. Лонни еще и потому, между прочим, что — слава богу — Ирма отметила свою удачу, какой бы ни оказалась сама должность, которую она получила. Окончится дело неудачей — не жалко, а пойдет все хорошо — можно снова выпросить угощение: просто потому, что место попалось удачное и Ирма — ее двоюродная сестра. К тому же ведь она живет у них довольно долго, причиняет неудобства — что в сравнении со всем этим еще одно угощение!

Однако посещение кино не доставило Ирме той радости, какую она испытывала до прихода сюда. Вначале все было хорошо, много свободных мест, так что Ирма с Лонни смогли занять кресла в почти пустом ряду, только у стены сидели парень и девушка, все время перешептывались и хихикали. Чуть ли не всю первую часть крутили какую-то легкую комедию, вызывавшую у всех — и у Лонни тоже — громкий смех; только Ирма не могла понять, над чем тут так уж и смеяться. Во второй части положение резко изменилось: показывали серьезную и тяжелую, как думала Ирма, драму из жизни молодой девушки, — судьба героини напоминала Ирме ее собственную. И конкуренткой девушки, ее, так сказать, злым и неотступным роком была другая девица, нахальством, хитростью и даже внешностью напоминающая Лонни. Ирме в самом деле казалось, что в этом жалостливом фильме речь идет именно о них двоих. Она смотрела драму на экране, и ей было жалко себя, даже слезы подкатывали к горлу. Но она сдерживалась изо всех сил, боялась, что Лонни и другие зрители начнут смеяться над ней. Особенно смущал ее полный господин, севший рядом и державший свой котелок на коленях; он крепко прижимал локти к подлокотникам, так что Ирме некуда было девать свою руку, непрестанно мотал ногой, словно она у него чесалась или он что-то нащупывал ею, и глубоко вздыхал в самых душераздирающих местах кинодрамы. Видимо, и он сочувствовал от всего сердца горестной судьбе невинной девушки. У Ирмы возникла даже какая-то симпатия к чужому господину, которого так волновала драма, что он забыл обо всех окружающих, готов был замертво повалиться на колени Ирмы и только вздыхал. Но тут Лонни зашептала ей, подхихикивая:

— А плешивый-то рядом с тобой совсем растаял. Слышишь, как он охает и сопит. Вот погоди, когда часть кончится, увидим под стулом большую лужу…

Слова ее подействовали на Ирму — будто ком снега попал ей за пазуху, особенно потому, что Лонни произнесла их громко, словно хотела, чтобы их услышал и сам господин, сидевший рядом. К тому же Лонни успела разглядеть что-то такое, о чем Ирма не имела еще и понятия: она заметила плешь на голове господина, и когда в перерыве загорелся свет, то же увидела и Ирма. И симпатичный господин вдруг стал в глазах Ирмы жалким и смешным; казалось совершенной нелепостью, что кто-то всерьез охает в темном зале кино, сидя рядом с девушкой, хотя у самого голое темя, так что человека вполне можно назвать плешивым. Будь у него шевелюра, да к тому же еще и кудрявая. — дело другое; теперь же Ирма готова была рассмеяться. Однако господин продолжал вздыхать, словно его плешь была лишь обманом зрения или будто он полагал, что в темном зале его голое темя не в счет, ведь охает он лишь при погасшем свете, а не в перерывах.