Ирма хотела что-то ответить, но вдруг вспомнила, как поднимала с земли розы, и слова замерли у нее на губах. Она не сумела даже сказать «до свиданья», лишь повернулась и пошла. Когда она, пройдя уже далеко, обернулась, Ээди стоял на том же месте и смотрел ей вслед. Слезы побежали у нее из глаз, и так она шла, с мокрыми щеками, всю дорогу. Сначала она пыталась вытереть глаза, но слезы все набегали и набегали, и Ирма шла с мокрыми щеками.
VII
Войдя в дом, Ирма неожиданно для себя самой и почти бессознательно принялась собирать свои вещи. И только когда они были собраны, она сообразила, что делала и какие может это повлечь за собой последствия.
Она взяла было ключ и заперла чемодан, но когда стала увязывать узел, вдруг остановилась, бросила веревку, встала и пошла на кухню. В самом деле — не могла же она уйти, не прибравшись на кухне! И принялась скрести, мыть, полировать, тереть, чтобы все сверкало и блестело, как никогда раньше. Господин Рудольф должен увидеть своими глазами, если они у него есть, что Ирма не такая, чтобы навязываться ему в «сестры», как их называет мадам дворничиха, что она хочет пробиться в жизни своими руками и разумом. Она дочь деревенского бобыля, а не какая-нибудь изнеженная худосочная дочка богатого хозяина, у которой на каждый чих есть служанки и горничные.
Размышляя так, Ирма и не заметила, как с тряпками и пастой в руках она прошла от крана на кухне в переднюю, а потом в комнаты, протирая и полируя ручки дверей, словно решила убедиться своими глазами перед уходом, засверкают ли медные предметы в квартире у господина Рудольфа или не засверкают. Ирма работала с таким усердием и азартом, что ей стало жарко и щеки ее разрумянились. Она на минутку задержалась перед зеркалом с тряпками в руке и взглянула себе в лицо. Щеки ее пылали, волосы спутались! И Ирма решила вдруг, что со спутанными волосами и румяными щеками она выглядит совсем недурно. Лишь сейчас она впервые обратила внимание на то, что у нее выпуклый лоб, и ей вспомнилось — то ли где-то читала, или от кого-то слышала, — что выпуклость лба говорит об уме; не высота, а именно выпуклость. Конечно, особь статья, когда лоб и высокий и выпуклый. Но к лицу Ирмы, пожалуй, не шел бы высокий лоб, тогда глаза были бы слишком далеко от прядей волос.
В эту минуту Ирме подумалось — чего она стоит со своими тряпками перед зеркалом господина Рудольфа, очень нужен ему ее выпуклый лоб! Но говорила же Лонни, что мастер у них на фабрике так и вьется пчелой вокруг тебя, если ты молоденькая, кругленькая, мягонькая… Она вдруг испугалась, что не успеет управиться со своими делами, прежде чем придет хозяин. Она поступила очень глупо, что не увязала в первую очередь узел. На худой конец она могла бы помыться и у тетки, но куда денешься с незапакованными вещами.
И с новым жаром Ирма взялась за работу, и щеки ее вскоре запылали еще ярче, чем когда она смотрелась в зеркало. Но, будто назло, все вышло так, как она опасалась: Ирма как раз корпела над узлом, когда пришел хозяин. «Вот и заявился, — зло подумала Ирма. — Нет у тебя двух чемоданов, куда сунуть свои вещи. Ты — всего лишь дочь бобыля…»
— Эге-е? — удивленно и вопрошающе произнес господин Рудольф, застав Ирму, увязывающую узел. Ирма же в эту минуту думала: «Только перевязать осталось, а то бы успела. Вот он, твой выпуклый лоб, на который ты любовалась в зеркале господина Рудольфа!»
— Что с вами случилось, барышня дорогая? Что стряслось? — спросил хозяин и присел напротив Ирмы на краешек постели.
— То, что видите, господин Рудольф, — ответила Ирма. — Я ухожу, я считаю, что это место мне все-таки не подходит.
— Но почему же? Видно, я надоел вам своей болтовней и сочинительством?
— Господин Рудольф, вы не болтаете и не сочиняете, а просто врете и обманываете, — сказала Ирма; ее душили слезы, словно неукротимая и бессильная злость искала в них выхода.
— Я же все-таки сказал вам, что я сочиняю и преувеличиваю, и пытался даже объяснить, почему я это делаю, — начал хозяин.
— Но вы не сказали, что вы врете и обманываете, — оборвала его Ирма.
— Разве так уж велика разница, чтобы сразу, так сказать, сматывать манатки? — спросил хозяин.
— Мне этого достаточно, — ответила Ирма и, чтобы разом очистить душу от всей грязи, прямо и смело прибавила: — Когда я нанималась, вы придумали сестру, которой у вас вовсе нет.
— Вы и это знаете? — сказал господин Рудольф.
— Да, знаю. Я знаю и то, что каждые два-три месяца у вас появляется новая «сестра», что и меня вы заманили сюда обманом и я должна была бы стать вашей «сестрой», которая спит с вами в одной постели!
Эти слова казались Ирме ужасными, но она выкрикнула их в лицо хозяину, который спокойно сидел перед ней на краешке постели, словно размышляя о чем-то.
— Неужели вы хотите сказать, что уверены в том, что это коснется и вас? — спросил хозяин.
— Да, я уверена в этом! — с той же горячностью крикнула Ирма.
— Позвольте, барышня, сказать вам на это, что вы тоже врете, если пользоваться вашим же выражением, — сказал хозяин с прежним спокойствием, но чуть-чуть сдержаннее, чем до сих пор. — В этом последнем, в том, что касается вас, я и сам не уверен, как же можете быть уверены вы? Поскольку вы говорите со мной прямо и откровенно, позвольте и я буду таким же по отношению к вам. Хотите верьте, хотите нет, но я уже сам думал, как бы вас вежливо выпроводить отсюда, так как я решил, что вы не такая, какою я вас считал. У меня уже и план был, как от вас избавиться. Я собирался сказать вам, что мою сестру уволили и она сама будет вести хозяйство на первых порах, но, как видите, я бы здорово влип с этим враньем.
Господин Рудольф произнес все это просто и даже как-то уважительно, но его слова подействовали на Ирму как удары молота: девушка почувствовала вдруг, что она повержена. Куда девались ее жажда чуда и вера в него, что возникли совсем недавно, когда тетка утешала и подбадривала ее. Все исчезло — и лишь потому, что Ирма немножко замешкалась, увязывая свой узел, что у нее недостаточно высокий, а только выпуклый лоб, а это в беде, видимо, не помога.
Ирма не смела взглянуть на хозяина, боясь встретить его дразнящую улыбку или презрительную усмешку. И вообще она не могла двинуться с места — она думала: «Разве ты способна что-нибудь делать, если не можешь ни слова сказать, ни посмотреть по-человечески ему в лицо». Наконец она собралась с духом, расправила, так сказать, придавленные свои плечи и взглянула в лицо хозяину. Велико же было ее удивление, когда она не увидела на нем ни улыбки, ни насмешки, а прочла скорее что-то вроде тупой усталости или даже грусти. Ирма сразу обрела дар речи и сказала покорно:
— Ну что ж, тогда все в порядке, если и вы и я думаем одинаково.
Она сначала хотела сказать: «Мы оба думаем одинаково», но сочла, что это слишком фамильярно. Так можно было бы сказать, если бы она уже стала «сестрой» этого человека, который сидит на постели, на которой она, Ирма, спала две ночи и никогда больше спать не будет. И странно — когда мысль ее дошла до этого места, она вдруг задумалась над тем, что означает для человека слово «никогда». Просто смешно, как глупо устроена жизнь и создан для этой жизни человек! Так размышляла Ирма, нагнувшись к своим вещам, чтобы взять их в руки, и ей подумалось, что это ее последние мысли в присутствии господина Рудольфа. Но Ирма ошиблась. Едва она подняла вещи и двинулась к двери, как человек, с которым она вроде уже свела все счеты, сказал:
— А знаете, барышня, мне все же жалко, что вы уходите.
Человек сказал это совсем просто, даже сердечко, Ирме показалось, что сказал он от всей души, — и боль пронзила все ее существо, боль и в то же время сладкое ощущение, что чудо все же возможно и, пожалуй, не все, что говорит этот человек, такая уж ложь. Правда, тетка сказала, что в их роду никогда еще не случалось чуда, но, может быть, когда-то и произойдет, произойдет как раз с Ирмой — в этой самой комнате, где на краешке ее постели сидит этот человек. Да, в мыслях Ирма назвала постель вдруг своею и остановилась, держа в одной руке чемодан, а в другой — узел, увязывая который она немножко запоздала с уходом.
