Разговоры о хозяине Кырбоя в конце концов стали даже интересовать Виллу, но только как стороннего, равнодушного наблюдателя. Виллу хочется знать, как произойдет то, что должно произойти. Если у хозяйки Кырбоя и впрямь на уме то, о чем все говорят, любопытно, как она возьмется за дело.

Но хозяйка принялась за дело совсем просто, куда проще, чем Виллу предполагал. Хозяйка Кырбоя повела себя так, как будто речь шла не о чем-то новом, а лишь о продолжении старого. Однажды, когда на осинах уже появились красные листья, хозяйка в воскресенье под вечер пришла на берег озера, где сидел Виллу, пришла со своей старой Моузи, у которой лапы больше, чем у любой из окрестных собак (разве что матерый волк может с ней в этом сравниться), пришла, опустилась рядом с Виллу на мягкий мох и сказала, словно продолжая давно начатый разговор:

— Вот и листья на осинах уже краснеют!

— Да, — ответил Виллу, — уже краснеют.

— А вы видите одинокую осину, что растет среди сосен на той стороне озера, прямо против нас, чуть левее большой березы? — спросила хозяйка.

— Как будто вижу, — ответил Виллу. — Вижу что-то, не похожее на сосну.

— Она горит среди сосен как свеча, — сказала хозяйка.

— Верю, только мне на таком расстоянии не разглядеть, — промолвил Виллу.

— Знаете, почему я заговорила об этой осине? Вы однажды хотели срубить ее, чтобы сделать себе свирель. А я не позволила. С тех пор я и помню эту осину.

— Нет, я этого не помню, — сказал Виллу.

— Может, вы и эту большую корявую березу забыли? — спросила хозяйка.

— Нет, ее не забыл, — ответил Виллу. — Под этой березой я правого глаза лишился, поэтому я ее помню.

— Под этой березой? — удивилась хозяйка. — Когда же это было?

— Это было, когда вы убежали от меня в озеро, — сказал Виллу.

— От вас? — переспросила хозяйка. — Я никогда не убегала от вас в озеро, никогда, вы что-то путаете.

— Я прекрасно это помню, — продолжал Виллу. — Вы были лошадью, а я держал вожжи, а потом вы убежали в озеро.

— Зачем же вы дали мне убежать, надо было удержать лошадь, — заметила хозяйка.

— Вы думаете, я не смог бы? Конечно, смог бы, да не хотел, боялся, — объяснил Виллу.

— Боялись, что вожжи оборвете? — спросила хозяйка. — Но ведь они на голове росли. Мои теперешние крысиные хвостики, конечно, могли бы оборваться, а тогда — тогда совсем другое дело было.

Хозяйка умолкла, но видя, что Виллу молчит и только поглаживает седую голову старой Моузи, продолжала как бы с упреком:

— Еще немного — и вы дали бы мне утонуть.

— Я тоже думал, что вы могли утонуть, — сказал Виллу. — И мне кажется, тогда у меня по сей день оба глаза были бы целы.

Виллу и сам не знал, как эти слова сорвались у него с языка; но, как видно, сорвались они потому, что он беседовал с хозяйкой Кырбоя, а та говорила с ним так, словно у них шла речь о какой-то сказке, не имеющей отношения ни к самой хозяйке, ни к Виллу. Но последние слова Виллу задели хозяйку, она резко повернулась и вопросительно поглядела на него.

— Вы серьезно так считаете? — спросила она.

— Серьезно, — ответил Виллу. — Вы чуть не утонули, я вынес вас на берег и тут лишился правого глаза.

— Право, я вас не понимаю, — сказала хозяйка Кырбоя, и вдруг стало ясно, что никакой сказки не было, с самого начало не было, что хозяйка подсела к Виллу лишь потому, что старой Моузи захотелось отдохнуть и она положила свою голову Виллу на колено, прося ласки.

— Это так нетрудно понять, — продолжал Виллу, — я вынес вас на берег, опустил, всю мокрую, на землю, под той высокой березой, а сам встал рядом на колени…

— А потом? — нетерпеливо перебила его хозяйка.

— А потом я лишился своего правого глаза, — ответил Виллу, ответил спокойно и просто, словно опять начал рассказывать сказку; только рябь в левом глазу почему-то неожиданно усилилась.

— Но как же это случилось? — продолжала допытываться хозяйка.

— Я наткнулся на палку, которую вы, убегая, держали в руке, — сказал Виллу.

— Неужели это я?.. — спросила хозяйка.

— Вы, — просто ответил Виллу.

— Значит, я попала вам прямо в глаз?

— Только кончиком задели, но много ли глазу надо?

— Так вот, значит, как это случилось, — задумчиво протянула хозяйка, и это прозвучало так, словно она опять стала рассказывать сказку. — Выходит, это я выколола вам тогда правый глаз… Если бы я только знала!

— Ни одна душа не догадывается, вам я первой об этом рассказал, — ответил Виллу. — Ах да, в призывной комиссии — они там вились вокруг меня, точно пчелы, даже хлопали меня по спине, как доброго убойного быка, — кто-то спросил, куда девался мой правый глаз, и я ответил, что мне его выкололи. «Кто выколол?» — спросили они, и я ответил: «Девушка». Они засмеялись, решили, что я шучу, — я был тогда немного навеселе. Ни до, ни после этого я никому не проронил об этом ни слова, даже матери не сказал, хотя она вечно пристает ко мне с расспросами, как только речь заходит о глазе. Я бы и вам ничего не рассказал, если бы и с левым глазом не случилось почти то же самое. Но на левый глаз я не совсем ослеп.

— Вы говорите так, будто и теперь я виновата, — сказала хозяйка таким тоном, словно была не кырбояская хозяйка и даже не кырбояская барышня, а просто девчонка, угловатый подросток. Такой она и казалась теперь Виллу, сидевшему с ней рядом на мягком мху. — Я ведь отговаривала вас, мне почему-то было за вас страшно, уже тогда было страшно, когда эти парни стали к вам приставать. Оттого я и вмешалась, от страха, как бы с вами опять беды не случилось.

— У них против меня были револьверы припасены, — сказал Виллу.

— В том-то и дело! — воскликнула хозяйка. — И зачем только я пошла с вами на Кивимяэ!

— Если бы никто не согласился, я бы и один пошел, пошел и стал бы взрывать камни, — заявил Виллу.

— Не пошли бы, если бы я попросила, — тихо сказала хозяйка. — Мне бы следовало попросить вас, я и хотела, да не попросила, постеснялась людей, стоявших вокруг. Как я потом жалела, что постеснялась людей.

И они долго сидели в молчании, словно до сих пор продолжали жалеть — почему хозяйка Кырбоя в яанов день не удержала Виллу; даже старая Моузи, которая сидела, положив голову на колено Виллу, казалось, жалела об этом.

А Виллу, возвращаясь с озера домой, жалел еще кое о чем, — он жалел, что рассказал хозяйке про то, как лишился своего правого глаза. Ему хотелось узнать, как поведет себя хозяйка, что станет делать, а вышло так, что Виллу сказал больше, чем хозяйка: ведь та произнесла лишь несколько слов об осине с краснеющей листвой да о березе с бугристой корой, Виллу же сразу заговорил о своем глазе. Виллу потому заговорил о своем глазе, что ему хотелось задеть хозяйку Кырбоя.

Теперь, шагая к дому, Виллу понял, что этого ему делать не следовало. Но с Виллу всегда так случается: в присутствии хозяйки Кырбоя он делает то, чего не следовало бы делать, тут уж ничем не поможешь. В одном только Виллу сейчас уверен: он больше не станет ждать, что предпримет хозяйка, он сам начнет действовать. Его вообще не интересуют больше намерения хозяйки. И однажды во время работы он заводит с отцом речь о своей женитьбе, говорит, что ему все же следует жениться на Ээви.

— Конечно, — отвечает отец, — что же тебе еще остается.

Это все — больше отец не произносит ни слова, и Виллу, подождав немного, спрашивает:

— А можно мне привести ее в Катку? Ведь матери все равно помощница нужна.

— Куда ж я тебя, слепого и калеку, выгоню, — говорит отец, и Виллу понимает, что отец очень недоволен сыном, а может, даже опечален его судьбой.

— Если ты не хочешь, я ее не приведу, — промолвил Виллу.

— А куда же ты денешься? — спросил отец. — К Ээви в хибарку, что ли?

— Оттуда и Ээви прогонят, как только мать помрет, — говорит Виллу.

— Так куда же? — спрашивает отец.

— Не знаю еще, где-нибудь да устроюсь, — отвечает Виллу.