В душу хозяйки Кырбоя почему-то опять закралась тихая грусть, будто в ней снова ожили печальные тени, тени прошлого. Так быстро и неожиданно вспыхивали на зеркальной глади озера огни и краски и так быстро они гасли, словно убегали от кого-то, словно убегали от догоняющих их огней и красок. Но хозяйке Кырбоя кажется сегодня, что это нехорошо, когда так быстро гаснут огни и переливчатые отблески, ведь она ищет, она жаждет чего-то устойчивого, мечтает о чем-то таком, что было бы отмечено печатью постоянства, даже вечности. Виллу не говорит ни слова, он занят лишь ракетами, как будто ни до чего другого ему и дела нет, как будто все остальное его не касается. Виллу мастерит комету, чтобы послать ее за счастьем, но кометы одна за другой взлетают раньше времени, прежде чем мастер успевает сказать им, как и куда лететь.

Даже хозяйка Кырбоя, которая сидит с Виллу в качающейся лодке, видит, что парень вроде бы мастерит что-то такое, что должно полететь за счастьем в темную пустоту, она видит это, но ничего не говорит, смотрит, но не произносит ни слова, молча наблюдая, как Виллу мастерит огненную птицу счастья. Огненные птицы парами вылетают из рук каткуского Виллу: каждый раз одна из них ныряет в озеро, другая устремляется в ночное небо; молча смотрит на них хозяйка Кырбоя, сидящая на носу лодки. Ни возгласа, ни громкого слова не раздается в лодке в ответ на ликующие крики, которыми каждый раз оглашается берег, когда над озером с треском вспыхивают синие, розовые и фиолетовые огоньки.

Но вот все ракеты выпущены, пора браться за весла, чтобы плыть обратно к берегу; однако Виллу продолжает стоять на корме, в раздумье опустив голову.

— Все? — спрашивает хозяйка.

— Все, — отвечает Виллу и, словно придя в себя, поворачивается к девушке. — Нам опять надо поменяться местами, — добавляет он.

— Зачем? — говорит хозяйка. — Сидите там и правьте, а я буду грести.

Виллу покорно садится. Он вообще сегодня тих и послушен.

— Куда поедем? — спрашивает он.

— Выбирайте сами, — отвечает хозяйка.

Виллу хочет повернуть к берегу, но передумывает, потому что хозяйка Кырбоя спрашивает его:

— Вы останетесь теперь в Катку хозяином?

— Пока что останусь здесь, только не хозяином, в Катку отец хозяин, — отвечает Виллу.

— А потом, когда отца не станет? — продолжает допытываться хозяйка.

— Тогда, наверное, я буду, — говорит Виллу.

— А я останусь в Кырбоя хозяйкой, с сегодняшнего дня я — хозяйка, так что мы теперь соседи.

— Стало быть, будете отцу помогать, — говорит Виллу.

— Нет, отец передал усадьбу мне, он не хочет больше ничем заниматься, — объясняет хозяйка.

— А кто же станет хозяином Кырбоя? — деловито спрашивает Виллу. — Ведь с такой большой усадьбой без хозяина не управиться.

— Кто будет хозяином Кырбоя, я еще не знаю, — отвечает хозяйка, и что-то в ее голосе подсказывает Виллу, что он поступил не совсем умно, задав вопрос о хозяине Кырбоя; ведь хозяина не нанимают, как батрака, он сам приезжает свататься, приезжает со сладкой водкой, с колокольчиками и бубенцами, звенящими на оглоблях и на шее у лошади.

— Простите, барышня, — промолвил Виллу, — мне не следовало бы спрашивать, кто станет хозяином Кырбоя.

— Почему же? — удивилась хозяйка.

— Барышня смеется надо мной, — отвечает Виллу. — Барышня шутит, говоря о хозяине Кырбоя, а я всерьез спросил.

— Вы сегодня вообще слишком серьезны, — замечает хозяйка.

— Чего старому человеку резвиться, — говорит Виллу.

— Старому! — передразнивает хозяйка, потом спрашивает: — Сколько же вам лет?

— Весной двадцать девять минуло, — отвечает Виллу.

— А мне сегодня двадцать семь, — говорит хозяйка.

— Так вот почему этот праздник, фонарики и все прочее, — догадывается Виллу.

— Да, и еще потому, что с сегодняшнего дня я — хозяйка Кырбоя, — говорит барышня и добавляет шутливо: — Я велела созвать всех окрестных мужчин, авось среди них найдется кто-нибудь, кто захочет стать хозяином Кырбоя.

Виллу смеется, Виллу чувствует, что настроение у него поднимается; пожалуй, незачем так судорожно скрывать, что он немного пьян, он мог бы выпить даже больше, тогда он не чувствовал бы той мучительной застенчивости, от которой никак не может отделаться в присутствии хозяйки Кырбоя.

— Не смейтесь, — обращается к Виллу хозяйка, — это вовсе не легко — подыскать для Кырбоя хозяина, настоящего хозяина.

— Конечно, не легко, — серьезно отвечает Виллу, — ведь чем хозяйничать в Кырбоя так, как это делалось до сих пор, лучше уж совсем все забросить. Я, во всяком случае, не так вел бы там хозяйство.

— А что бы вы стали делать? — спрашивает хозяйка.

— Я? — переспрашивает Виллу.

— Да, — отвечает хозяйка, — что бы вы стали делать на моем месте в Кырбоя? Или скажем лучше так: что бы вы стали делать, будь вы хозяин Кырбоя?

— Ну, на это так, с бухты-барахты, не ответишь, — говорит Виллу, — я об этом никогда не думал.

— Ну так подумайте, подумайте сегодня же вечером, подумайте сейчас же, в лодке, подумайте вместе со мной, помогите мне думать. Ведь я обязана знать, что делать, а мне не с кем посоветоваться, — сказала хозяйка, и Виллу показалось, что она не шутит.

— Я, — проговорил Виллу, — я первым делом привел бы в порядок постройки, чтобы все в Кырбоя имело над собой крышу — и люди, и скот, и инвентарь, и материал.

— Для этого нужны деньги, — возразила хозяйка, — где бы вы их взяли?

— Занял бы, если бы ничего лучшего не придумал. Занял бы, скажем, полмиллиона марок — для начала, конечно, ведь Кырбоя стоит больше, — продолжал Виллу; в нем уже проснулся интерес к кырбояским делам.

— А дальше? — спросила хозяйка.

— Дальше?.. Я нынче же купил бы новые сельскохозяйственные орудия, машины, пару лошадей, а осенью перепахал бы залежи под зябь. Возможно, распахал бы осенью и немного целины, ведь таких земель в Кырбоя сколько угодно. Я забросил бы старые песчаные поля, засадил бы их соснами, а низины распахал бы под пашню, ведь в Кырбоя осушить землю не так уж трудно, река близко, вода стекает как в колодец. И канавы начал бы рыть, нанял бы островитян — пусть себе роют. Окружил бы весь участок канавами, чтобы его водой с соседних болот не заливало. Это первое, что я бы сделал, — сказал каткуский Виллу.

— А потом? — спросила хозяйка.

— Потом? Потом я взялся бы за то, о чем в Кырбоя так много говорили и говорят, но за что никто пока не принимался. Если и вы только для того и стали в Кырбоя хозяйкой, чтобы разговоры разговаривать, то, по-моему, вам не следовало бы сюда и приезжать, в другом месте вам было бы лучше. Мне тоже легче было бы где-нибудь в другом месте, не в Катку, но я нигде не чувствую себя так хорошо, как среди кивимяэских камней; это потому, что я там тружусь, не покладая рук, не щадя сил. Вот и в Кырбоя так — здесь тоже надо трудиться, начав примерно с того, на чем остановился ваш дядя Оскар. Я уже зимой позаботился бы о том, чтобы к весне на дворе усадьбы лежали штабеля бревен и досок, груды камней и песка. У меня, черт побери, завертелись бы в Кырбоя мельничные колеса, задымили смолокуренные и дегтярные печи; я стал бы изготовлять из дерева бумагу, из торфа — подстилку для скота, вот что я стал бы делать. Конечно, за год-два всего не наладишь, тут нужно время, но это не беда, ведь в конце концов дело пойдет. Я стал бы работать! Раньше я не знал, сколько радости приносит труд, а в тюрьме…

Виллу осекся. Этих слов не следовало говорить, подумал он, но раз уж сказал — ничего не попишешь.

— Почему вы замолчали? Почему не продолжаете? — спросила хозяйка, точно и не слышала последних слов Виллу.

— Как глупо, что я сам об этом вспомнил, — словно извиняясь, ответил Виллу, — я про тюрьму говорю, про заключение.

И как ни хотелось ему вернуть себе прежнее настроение, сколько ни задавала ему вопросов хозяйка Кырбоя, Виллу уже не мог говорить и думать о том, что бы он сделал, если бы вдруг стал хозяином Кырбоя. Так они и подплыли к берегу — Виллу сидел на руле, не управляя лодкой, хозяйка на веслах, почти не шевеля ими.