— Пусть она живет. Не будем начинать свой первый весенний день с убийства. Давай просто уйдем и оставим ее здесь, на солнце.

— Стражем перед дверью нашего музея, — пошутил Рудольф.

— Да, стражем перед дверью музея нашей любви, — задумчиво, всерьез повторила Ирма, как будто она все еще думала, что змеи счастливей в любви, чем люди, ведь они превращаются в жгуты, а люди остаются людьми. И как бы ради того, чтобы сравняться в любви и счастье со змеями, она принялась собирать перед сараем первоцветы и купальницу, купальницу и первоцветы.

— Помоги мне! — сказала она мужу, который только что хотел идти убивать змею. — Разве я одна успею?

— А что, разве их так много нужно? — спросил Рудольф.

— Хотя бы целый автомобиль, — сказала Ирма, она быстро-быстро рвала цветы, — ведь когда мы снова приедем сюда, ни одного уже не найдешь.

— Будущей весной вырастут новые, — утешил ее Рудольф.

— Ты же сам сказал, что такой прекрасной весны больше не будет, — ответила Ирма.

— Это конечно, — произнес он задумчиво.

— Ну вот и собирай, собирай, раз не будет больше таких красивых, — перешла Ирма с весны на цветы.

И Рудольф тоже принялся собирать цветы, словно и его волновала неповторимая краса весны. Когда же у Ирмы накопился не то что пучок, а целый сноп или вязанка цветов, она решила, что этого хватит, только надо еще черемухи, пусть муж наломает ее, чтобы они запомнили навсегда — это их первый урожай или жатва, что ли, на хуторе Соонику.

— Наш первый урожай на Соонику — это музей любви, — ответил Рудольф.

— За это я расцеловала бы тебя, но куда деть цветы, — сказала Ирма, она подошла к мужу и потянулась к нему. Он тоже приблизился к Ирме, держа в руках черемуху, у нее же на груди были первоцвет и купальница.

Придя домой, где как раз настилали полы, Рудольф подробно рассказал Ирме, где они поставят ту или иную вещь и как вообще разместятся здесь. Плита будет как коляска для младенца, чтобы можно было возить ее хоть на колесах. Площадка перед домом должна быть спланирована так, чтобы были кустарники, клумбы с цветами и песочные дорожки, которые уведут в лес. Именно так — дорожки должны вести в рощу, иначе после дождя нельзя будет пройти с сухими ногами, точно так же по утренней росе или поздно вечером, когда трава тоже влажная. И конечно же, будет свой насос, с трубою на кухню и в ванную. Да, и ванная будет у них, хотя и не в этом временном жилье, а в капитальном доме, вот только выстроят его. А раньше будет готов образцовый свинарник, летом же они прекрасно поживут и в этой временной хижине. Хорошо, что она в стороне от других домов, будет настоящий отдых, когда приедешь из города.

Рудольф повел под конец Ирму еще и на поле, чтобы показать камни, из которых вскоре должны возвести стены. Все до последнего камня и бревна будет взято со своей земли, когда станут строить свинарник. Все должно быть своим — своя техника, своя культура, свое умение.

Ирма не могла проронить ни слова, слушая все эти объяснения, так что Рудольф устал говорить. А то, что предмет разговора бесконечен и неисчерпаем, Ирма должна была увидеть и услышать на яанов день[13], когда они, так сказать, освящали свое новое жилье; так как к этому времени все было на своем месте: крашеные потолки и полы, обои, двери и окна, самая необходимая мебель и кухонная утварь, полсажени березовых дров и песочные дорожки, клумбы для цветов и флаг на шесте над домом.

Освятить этот знаменательный день помогли своим присутствием архитектор, который строил новый дом, агроном, который должен был дать хозяину советы по полеводству, знаменитый живописец, который искал новые мотивы и набросал на полотне сарай, хотя совсем не знал, что это «музей любви», какой-то мало известный до сих пор, но в будущем всемирно знаменитый писатель, приятель художника, и еще прочие люди, мужчины и женщины.

Разумеется, помещения для всех гостей у них самих не хватило, если иметь в виду отдых, то есть место, где спать, ибо для отдыха человек нуждается в гораздо большем пространстве, чем для работы, еды и развлечения. Но никто особенно не опечалился этим, потому что, во-первых, время было летнее, а во-вторых, в старых хуторских постройках нашлось достаточно сенников, конурок и закоулков, где можно было на худой конец разместиться.

Как потом выяснилось, никого не тянуло спать, кроме двух-трех человек, которые уехали в город, так что никто не мог потом сказать, что они приехали в деревню спать, как будто здесь больше нечего было делать. Живописец сказал, что до тех пор, пока у него есть свежий табак, нечего и думать о сне, и писатель подтвердил, что он никогда не хотел спать, когда было что пить. Он вообще не понимает, как может человек спать и пить одновременно. Еда — дело другое, принимая ее, можно порой вздремнуть, ибо и лошадь иной раз хрупает овес или сено над яслями, закрыв глаза. А кто видел, чтобы лошадь пила с закрытыми глазами? Никто! Так что ясно как день: пока есть что пить, не заснешь.

А что пить — было, об этом позаботился хозяин, который спорил сперва с агрономом о культуре полеводства, потом с архитектором о культуре зданий и, наконец, с писателем о духовной культуре, ибо он как профан был убежден, что лучше всех разбирается в любой сфере. Живописец молчал, сказав, что он работает кистью, а не языком или ртом, да и кистью лишь тогда, когда краски хорошо ложатся, разумеется, верные краски, прочие его не интересуют. А обычно он курит трубку, как будто работает трубкой, а не кистью.

Спор начался из-за того, что господин Всетаки, полноправный хозяин хутора, начал толковать всем, как раньше своей молодой жене, что он намерен здесь устроить. И когда он наговорил достаточно и в то же время изрядно выпил, разумеется, не без участия гостей, он принялся объяснять, что здесь можно было бы сделать. Тут агроном и начал ему возражать:

— Очень, очень хорошо, господин Всетаки, но возместятся ли такие затраты? В этом весь вопрос.

— Зачем они должны возместиться? — спросил господин Всетаки с откровенным удивлением.

— Но из чего или чего ради вы все это будете делать? — в свою очередь, удивился агроном.

— Я использую на это капитал и буду заниматься этим для того, чтобы показать, что можно сделать вообще и сколько можно вложить капитала в такой клочок земли, — объяснил Рудольф.

— Это отнюдь не земледелие, — сказал агроном.

— Но это культура земли, а я хочу делать культуру, — сказал хозяин дома.

— Культуру не делают, культура создается! — воскликнул писатель, но никто не внял ему, как будто слово писателя по вопросу культуры ничего не стоило.

— Разве это будет культура, если вы покажете, какой большой капитал вы можете вложить в свой хутор? — спросил агроном.

— А что же это такое? — в свою очередь, спросил хозяин дома. — Зачем же тогда все это делают? Может, вы считаете это коммерцией, когда капитал хоронят в земле?

— Может быть, и коммерцией, — с иронией сказал агроном.

— Да, возможно, это и коммерция, — повторил Рудольф как бы про себя. — Культура или коммерция, а может быть, и то и другое, ведь у нас приплачивают обеим, чтобы было ganz sicher![14] Ведь если кто-то возделывает, землю так, что ему не нужно приплачивать, то возделывает он без должной культуры, а как только станем платить, сразу узнаем, что возникает культура, культура земледелия. Так что каждый смышленый человек у нас пытается не возделывать землю, а окультуривать землю, понимаете, — о-куль-ту-ри-вать! — произнес Всетаки последнее слово по слогам. — Чего ради возделывать, если за это не приплачивают. Несется курица, приплачивают, ибо это куриная культура; доишь корову, приплачивают, это коровья или доильная культура; откармливаешь свинью, наверняка приплатят, это свиная или кормовая культура. Ведь есть и такая культура, что откармливают микробов. Есть же? Из-за этой свиной или кормовой культуры я и стал прежде всего строить образцовый, — понимаете? — об-раз-цо-вый свинарник, ибо я надеюсь, что и за это будут приплачивать, ради свинарниковой культуры. Так что культура — это коммерция, чистая коммерция, где приплачивают. Но, дорогие господа, что это за коммерция, если нам не приплачивают? Я спрашиваю, где вы видели такое предприятие? У нас только лавочник такой несмышленый, невежественный, что обходится без культуры, лавочник да еще владелец фабрики по засолке огурцов, русский. Я сам акционер и знаю. Ganz sicher! Культура всюду требует дотаций — на болоте, в свинарнике, в банке, на фабрике, на заводе, где что-то делается, и в коммерции, конечно, если это культурная коммерция, понимаете?