– Как телохранители.

– Понимай, как хочешь.

– Всё ясно, Симон. Значит, всё-таки подраться придётся… Но мы тебя в обиду не дадим.

Симон фыркнул под нос. Дон Севильяк захохотал так, как умел делать только он: поднял, наверное, на ноги всех обитателей этого дома и перепугал прохожих на улице.

От Руже прибыл посыльный, принёс заказ.

– Переодеваться! – скомандовал Симон. – А это, – показал он на снятую одежду, когда они облачились в новую пару, – вернём владельцу. Нам не понадобится.

Иван с сожалением расстался с понравившейся ему тройкой и не понял назначения переодевания.

Через дорогу времени перенеслись в другую часть Парижа, к фешенебельной окраине, где селились богачи, нажившие состояние неожиданной конъюнктурой, на крови войн в Северной, а некоторые и Южной Африке, а чаще всего с помощью махинаций и нечестных сделок.

Небольшие, но дорогие коттеджи купались в зелени. Ухоженные дворики радовали игрушечной цветастостью, смеялись под солнцем пяти часов пополудни.

Иван, неспешно следуя по правую руку от Симона, возбудился чрезвычайно. Что-то ему грезилось романтическое, вычитанное из книг.

Три джентльмена, безукоризненно одетые, с волевыми лицами идут на дело. Впрочем, всё, что читалось и виделось на экранах кино и телевидения происходило, вернее, будет происходить четверть века спустя от данного времени, и не здесь, а в Америке. Но это не снижало настроя, а вводило в большое искушение, потому что их действия не походили на те, которые ещё когда-то будут, ибо не гангстеры они какие-то, в конце концов, а благородные…

Вот тут-то он и засомневался в благородстве их намерений. В принципе ничего благородного в их действиях не было. Притворство одно.

Подумал так – и померкли краски романтического настроения, осталось лишь желание поскорее закончить непредсказуемую в последствиях встречу с Аранбалем и его ответом на их визит к нему…

– Здесь, – кивнул Симон на постройку в глубине двора, отгорожен-ного от улицы невысокой чугунной решёткой.

Не доходя до неприметных в ограде дверей, Иван, как было договорено, перемахнул через забор и, сдерживая дыхание, по прямой направился к дому, подминая пружинистый покров травы. Когда Симон ознакомил его со сценарием проникновения в обитель Аранбаля, Иван откровенно посмеялся над ним.

– Почему не сразу? Войдём все вместе. Или проявимся прямо у него в доме. А то лезть через забор? Дикость какая-то! Да и костюм жаль, по швам расползётся.

– Ничего с ним не станется. А забор… Чтобы шуму наделать. Чем экстравагантнее, тем непонятнее.

– Зачем?

– Думаю, что его охрана должна поволноваться. Резвее будет, когда Аранбаль натравит их на нас.

– Однако, – только и сказал Иван, вызвав гомерический хохот у дона Севильяка.

У него был намечен другой путь попадания во двор текиверта.

Итак, Иван одолел невысокую металлическую ограду.

Симон же дошёл до ворот с калиткой и позвонил, вызывая хозяев.

Дон Севильяк принял позу скучающего прохожего и медленно пересёк улицу, перейдя на её противоположную сторону, якобы залюбовался расцветающей акацией.

Из кустов, пышно разросшихся во дворе, внезапно появился просто одетый человек и без расспросов открыл Симону дверь калитки, склонил голову в знак приглашения и приветствия.

– Господин Аранбаль ожидает Вас, – сказал он нейтральным голосом дежурную фразу и, показывая дорогу, повёл Симона по метёным и посыпанным свежим речным песком дорожкам.

Почти следом, одолев препятствие в виде забора так же, как и Иван, сохраняя дистанцию, двинулся за ними томной походкой зеваки дон Севильяк.

Сопровождающий Симона лишь однажды оглянулся на него, но не подал вида. Возможно, появление ещё одного человека его не интересовало: он встретил того, кого ему указали, а об остальных пусть заботятся другие. Либо такое происходило здесь неоднократно. Правда, он явно удивился Толкачёву встретившему их у входа в дом Аранбаля (маленькое чудо архитектуры), однако промолчал и жестом руки указал Симону на резную двухстворчатую дверь и откланялся, считая, по-видимому, свои обязанности полностью оконченными.

Охрана, о которой упоминал Симон, не проявилась ни одним человеком, словно её и не было…

Аранбаль, подбирая и наставляя слуг, по всей видимости, подражал англичанам. До полного абсурда. Слуга – беспрекословный исполнитель воли хозяина. Он должен ничему не удивляться, ничего лишнего не слышать и не видеть, если это его не касается, знать свои обязанности и место, говорить мало, передвигаться неслышно, взирать на всё равнодушно.

«Быстро Аранбаль почувствовал вкус денег и власти. Быстро!» – подумал Симон, не осуждая его, но и не понимая его забот. Потому что считал его положение и жизнь хаотичными, неблагодарными и обременительными, ибо всё это – и деньги, и слуги, и нечистая игра в делах – закабалили, как считал Симон, свободного человека, тем более одарённого движением во времени. И пусть не выдающихся к тому способностей, но всё же необычных для подавляющего большинства людей.

Аранбаль тяжело поднялся навстречу гостям.

Был он высок, плотен и лыс, и походил на вдвое или втрое увеличенную копию Элама Шестого. В массивных плечах таилась фантастическая сила, о которой Симон вспоминал иногда с некоторым содроганием. Если бы не видел, пояснил он своё чувство, как Аранбаль – тогда помоложе и подвижнее – мог поймать за заднюю ногу взбешённую лошадь одной рукой, и рывком остановить её на ходу и повергнуть наземь или перевернуть многотонный камень, то рассказу других не поверил бы никогда.

– Рад дорогому гостю! – похоже, искренне приветствовал Аранбаль Симона необычно высоким голосом.

В сторону Ивана он кивнул головой, даже не глядя на него затума-ненным взглядом тускловатых глаз – они омертвляли его полное лицо с ноздреватым тяжёлым носом. Живым оставался низ лица с подвижными, сочно очерченными губами, они-то и притягивали внимание собесед-ника, они образно складывались то рюмочкой, то сердечком, то ши-рокой размазанной линией, выдавая настроение и намерение хозяина.

Поэтому Иван видел только губы Аранбаля, расплывшиеся в улыбке.

И вот картинка: Симон улыбается, Аранбаль улыбается тоже, отчего Иван почувствовал себя дурак дураком, будто пригласили на праздник, а угостить позабыли. Именно так, наверное, чувствовал себя однажды Денис Давыдов, приглашённый в гости, а там «…всё Жомини, да Жомини, а о водке ни полслова…»

«Тоже мне дипломаты», – обидно думалось ему, пока Симон и Аранбаль вот так здоровались, рассаживались в необычайно красивые и хрупкие на вид кресла вокруг инкрустированного на древнегреческие мотивы столика, уставленного бутылками и бокалами, молчали и улыбались перед тем, как сказать первые значащие слова.

Аранбаля явно что-то беспокоило. Он ломал пальцы больших рук, гримасничал губами и поводил плечами, словно ненароком был втиснут в неудобную одежду. Только глаза его оставались ко всему равнодушными или туманно-загадочными.

– Что будете пить? – нервно спросил он, когда молчание затянулось, улыбки растаяли, а внимательный взгляд Симона стал для него надоедливо-невыносимым.

– Ничего пить не будем… дорогой Аранбаль. – В голосе Симона пропала елейность. Он заговорил сухо и твёрдо: – У нас деловое свидание. По твоей вине. Мы тебя предупреждали…

– Так это всё-таки вы?.. похитили?.. мои?.. – шорохом хрустящей бумаги, раздельно, с придыханием и удивлением выдавил из себя Аранбаль, кривя губы.

Хрустальный бокал в его руке хрустнул, он демонстративно придавил его громадной ладонью к столешнице и медленно растер, выражая губами презрение и угрозу.

Иван содрогнулся и внутренне сжался. Ему почудилось, что это он сам, а не теки, придавил своей ладонью осколки стекла. То-то, Симон говорил о подобном чувстве…

– У меня достаточно сил справиться с тобой и с ними, – Аранбаль кивнул тяжёлой головой в сторону Толкачёва.

– Возможно. Однако ты так и не понял отличия теки от настоящих ходоков во времени,