— Смерть сестры, — тихо произносит Кэм, входя в ванную и ставя меня на прохладный пол. Пар с ароматом жасмина наполняет комнату. — Тебе нужна помощь, чтобы раздеться? — спрашивает он, и я качаю головой.

— Думаю с этим я справлюсь, — вру я, задаваясь вопросом, насколько темнее моя душа после всей той лжи, которую я сказала в последнее время.

Он поворачивается лицом к двери и прислоняется к стене.

— Я не буду смотреть, но не уйду на случай, если понадоблюсь тебе.

От заботы на глазах проступают слезы, и если я и раньше считала, что из-за этого парня у меня в голове все перепуталось, то сейчас там просто хаос. Думаю, мне больше нравилось, когда он был жесток и намеренно причинял боль, потому что знала, где нахожусь и как действовать. Теперь все пошло наперекосяк, и я ненавижу чувствовать себя такой запутанной и слабой.

Стягиваю майку через голову и бросаю ее на пол, а затем склоняю голову, задаваясь вопросом, как снять повязку, чтобы искупаться. Я протягиваю руку за спину, но не могу дотянуться.

— Мне нужна помощь с повязкой.

Кэм поворачивается и идет ко мне, не сводя взгляда с лица. Откинув растрепанные волосы в сторону, он снимает фиксатор повязки и разматывает бинт, касаясь своими руками моих. Тепло разливается по всему телу и ползет вверх по шее, когда воспоминания роятся в моем сознании.

Я помню его руки, блуждающие по моим изгибам, губы, скользящие по чувствительной коже, ощущение члена, когда он входит в меня, и ноги подгибаются подо мной.

— Ого. Ты в порядке? — спрашивает он глубоким, грубым голосом, обхватывая меня за талию. Я была так погружена в мысли, что даже не заметила, как он полностью снял повязку.

— В порядке, — прохрипела я, сопротивляясь желанию прижаться к нему, и тихо спрашиваю. — Не мог бы ты расстегнуть лифчик?

Пальцы касаются кожи, когда Кэм ловко расстегивает застежку, позволяя бретелькам соскользнуть с плеч. Я позволяю тому упасть на пол и, чтобы не намок ногой отбрасываю в сторону. Положив одну руку на край ванны, пытаюсь стянуть трусики, но ребра пульсируют от боли, когда я наклоняюсь, и это уже слишком для меня.

— Я не буду смотреть, — опережая мою просьбу помочь, произносит Кэм и встает за мной.

Он смотрит в сторону, цепляет трусики большими пальцами и стягивает их вниз по ногам, оставляя меня с голой задницей. Кэм не в первый раз видит меня голой, но я вся в синяках и порезах, и не хочу, чтобы он видел меня такой.

Он встает, продолжая отводить взгляд, и на моих глазах снова выступают слезы.

Бля*ь.

Я застряла в эмоциональном водовороте, сердце разрывается от эмоций.

— Все в порядке, — говорит он, видя мое замешательство. — Я держу тебя.

Одним махом он поднимает меня и осторожно опускает в воду. Конечности мгновенно расслабляются, а тело сразу успокаивается. Кэм хватает маленькое полотенцы, чтобы вытереть намокшие руки, и выходит из ванной, не говоря ни слова. Он возвращается через несколько секунд с резинкой для волос, опускается на колени рядом с ванной и проводит пальцами по волосам. Ощущение оргазмическое, и я закрываю глаза, прислонившись к краю ванны, пока он собирает мои волосы в беспорядочный пучок на макушке.

— Хочешь, чтобы я остался? — спрашивает он опасно низким голосом, и я открываю глаза.

Он пробегает взглядом по моему телу, от чего мое сердцебиение ускоряется. Несмотря на заметную выпуклость в штанах, его взгляд концентрируется на широких синяках, разбросанных по ребрам и животу. В глазах явно читается раскаленный до красна гнев. Даже если он возбужден мой вид его приводит в бешенство.

— Ты должен уйти, — шепчу я, потому что чем дольше он остается, тем больше я рискую умолять его раздеться и забраться ко мне.

Без предупреждения он опускает голову, прижимаясь нежнейшими поцелуями к моим губам.

И это все.

Все, что он не сказал.

Все, что я чувствую.

И я понимаю, как глубоко увязла в этом всем.

Его губы отрываются от моих, и Кэм обхватывает мое лицо ладонями, заглядывая глубоко в глаза, выражение его лица решительное и искреннее.

— Им не сойдет это с рук, Эбби. Я позабочусь, чтобы ублюдки заплатили за то, что ни с тобой сделали.

Я просыпаюсь несколько часов спустя, зеваю и потягиваюсь в постели. После теплой ванны я почти сразу же уснула. Смотрю на Кэма, крепко спящего в кресле: он лежит на боку, подложив руки под голову, и во сне выглядит таким юным и умиротворенным. Страстное желание заползти в его объятия охватывает с полной силой, хотя я практически смирилась и больше этому не удивляюсь. Внутренняя реакция на него была почти мгновенной.

Даже когда Кэм вел себя со мной как мерзкий придурок, я все равно не упустила бы возможности наброситься на него.

Альбом для рисования лежит у него на коленях, и я ничего не могу с собой поделать, а точнее с любопытством. Осторожными движениями я подползаю, поднимаю его и, прислонившись спиной к подголовнику, листаю альбом, пропуская те рисунки, которые уже видела, просматривая более поздние работы.

С улыбкой на губах, скольжу пальцем по изображению Джексона и Сойера. Он поймал их в нужный момент, ни у одного нет обычных масок напыщенности и безразличия. Их головы склонены близко друг к другу, тела расслаблены, как будто они глубоко погружены в беседу. В руке у Сойера бутылка пива, в то время как Джексон с улыбкой держит косяк.

Не те улыбки, которыми он печально известен в школе. А настоящая, честная и искренняя, которая освещает все лицо, подчеркивая, насколько он красив со своими растрепанными светлыми волосами, высокими скулами и пухлыми губами. Сойер потерял бесстрастное лицо, которое он носит, как боевую броню, и его улыбка — хотя и не такая широкая, как у Джексона, но радостная и лишена всяких забот. Он выглядит не таким серьезным, как обычно, и его учтивый, мрачный взгляд сияет на странице.

Черт, Кэм талантливый художник. Я никогда не видела работ, которые бы так оживляли людей. У меня замирает сердце, когда я всматриваюсь в каждую деталь последних двух рисунков.

На обоих изображениях я, и, зная, что он все еще рисует меня, испытываю необычайный трепет. Это значит, что он думает обо мне так же сильно, как и я о нем, и если мне нужно еще какое-то доказательство, что Кэм чувствует то же притяжение, что и я, то вот оно.

Первый рисунок — это день на пляже. Я лежу на полотенце, опираясь на локти, и, запрокинув голову, смеюсь. Волосы каскадом ниспадают по спине, и он запечатлел каждый нюанс моего тела и выражения лица. Восхитительная работа, и, судя по вниманию к деталям, очевидно, что в тот день он некоторое время наблюдал за нами. При этой мысли меня охватывает возбуждение, но я заставляю себя не поддаваться чувствам.

Он дерьмово относился ко мне, и я все еще не доверяю ему.

Но это не значит, что я вышвырну его из постели.

Вздыхая о своей слабости перед бушующими гормонами, я переворачиваю страницу и смотрю на последний рисунок: я сплю в его постели, волосы разметались по подушке, одна рука под подбородком. Он еще не закончен, и Кэм явно делал наброски совершенно недавно, но я уже могу сказать, что это будет эпично. То, как он затеняет и очерчивает мое лицо, показывает глубину его мастерства, и мне интересно, знает ли кто-нибудь, что он умеет так рисовать.

— Разве тебя не учили, что подглядывать невежливо? — говорит он сонным тоном, напугав меня до смерти.

— Тебя кто-то учил этому? — бросаю я в ответ.

— Ты не должна была его увидеть. — Он протягивает руку за блокнотом, и я неохотно отдаю его.

— Ты такой талантливый, Кэм. Вау. Я… я потрясена. Они действительно хороши.

Краска заливает его щеки, и от удивления у меня падает челюсть. Святые угодники.

Неужели этот крутой придурок только что покраснел от моего комплимента?

— Они личные. Я никому их не показываю.

Его тон грубоват, но он не рявкает на меня, как обычно, когда злится, так что я считаю это прогрессом.