Я бегу вдоль уединенного пляжа, все быстрее и быстрее передвигая конечности, избавляясь от страха и цепляясь за гнев.

К черту Кристиана Монтгомери.

К черту его сына.

И к черту моего отца.

Они не возьмут надо мной верх.

Они не будут контролировать меня всю жизнь.

Я выберусь отсюда.

И они не остановят меня.

С меня пот льется градом, когда я, наконец, плюхаюсь на землю, ложусь на травянистые дюны и пытаюсь выровнять дыхание. Через пару минут я сажусь, достаю из рюкзака бутылку с водой и жадно пью из нее, даже если вода на данном этапе теплая. Я срываю с себя майку для бега, вытираю ею лоб и струйку пота, стекающую между грудей, а затем выливаю остатки воды на голову, наслаждаясь струйками жидкости, стекающими по лицу, по спортивному лифчику и на разгоряченный торс. Я снова ложусь и закрываю глаза, ощущая лицом тепло от угасающих лучей вечернего солнца.

Море всегда манило меня. Может потому, что пребывание на пляже — одно из немногих оставшихся у меня воспоминаний о матери.

Я все еще вижу ее мысленным взором: длинные волнистые темные локоны, подпрыгивающие повсюду, когда мы вместе мчались к морю. Ее радостный смех, когда мы с Дрю зарыли ее в песок. Ее теплые руки на моей коже, когда она наносила солнцезащитный крем. Безопасность ее рук, когда она вытирала меня насухо полотенцем.

Мама любила пляж, и мы проводили здесь большую часть лета. Думаю, именно поэтому это мое любимое место для бега. Поэтому меня тянет сюда всякий раз, когда мне грустно. Потому что это напоминает мне о ней. Потому что здесь я чувствую себя ближе к ней.

— Пенни за твои мысли, красавица, — говорит глубокий голос, и я резко открываю глаза при звуке приближающихся шагов.

Я сажусь, прищурив глаза, когда Джексон Лаудер подбегает ко мне. Он топлес, одет в черные шорты для бега, которые обтягивают подтянутые бедра, и тугой пресс напрягается во время бега.

— Ты выглядишь так, словно на твоих плечах все заботы мира, — говорит он, опускаясь рядом со мной.

— Я просто думала о маме, — честно признаюсь я.

Его глаза изучают мои.

— Мне жаль, — тихо произносит он.

Он знает. Конечно. Хант явно занимался не только фундаментальными исследованиями.

— Она умерла давным-давно.

Я пожимаю плечами, как будто с этим легче жить. Это правда, что со временем становится легче, но я никогда не перестаю скучать по ней. Не проходит и дня, чтобы я не думала о ней. Где я не задаюсь вопросом, какой была бы наша жизнь, если бы она все еще была здесь. Если бы ей удалось сбежать с нами.

Но мои мечты и шаткая иллюзия разрушительны.

— Никакая мера времени никогда полностью не притупляет боль, — тихо отвечает он.

Как бы мне ни хотелось признавать, но он прав. Я смотрю на него, стараясь не пялиться на великолепное тело и не поддаваться соблазну мерцающих голубых глаз.

— Кого ты потерял?

На его челюсти напрягается мускул.

— Моя сестра. Она была убита четыре года назад.

Оказывается, у нас есть что-то общие.

— Это ужасно. Мне очень жаль.

Он достает зажигалку и сверток из кармана брюк, и мгновенно поджигает. Джексон делает долгую затяжку, а затем предлагает мне. Учитывая его склонность к сигаретам, предполагаю, что это косяк. Я никогда не курила и не принимала никаких наркотиков. Это запрещено, и элита — мои вечные тени на любых вечеринках, которые мы посещаем, и следят, чтобы я не потакала своему любопытству и желаниям.

Но сейчас здесь никого нет. Оскар ждет в машине, и даже если бы он был рядом, то не смог бы меня остановить. Я не слишком задумываюсь, забирая косяк у Джексона, и игнорирую покалывание, пробегающее по моей руке, когда наши пальцы соприкасаются. Я глубоко вдыхаю, дым заполняет мои легкие, прежде чем закашляться от чего на глазах выступают слезы.

Джексон усмехается, забирая косяк обратно.

— Конечно же, это твой первый раз.

Он глубоко затягивается и передает его обратно мне.

— Жить в золотой клетке, должно быть, скучно.

Я делаю еще одну затяжку, закашливаюсь, но не так сильно, как в прошлый раз.

— Ты понятия не имеешь, — бормочу я, возвращая косяк ему.

Стянув резинку с волос, я провожу руками по волосам. Я знаю, что неразумно открываться кому-либо из них, но сегодня я чувствую себя бунтаркой после произошедшего. Отец Трента сказал мне держаться подальше от новых парней, и это мой способ пойти ему наперекор.

Джексон странно смотрит на меня, но ничего не говорит, и мы передаем косяк туда-сюда в уютной тишине. Не требуется много времени, чтобы приятный туман затуманил мой разум, притупил чувства и расслабил конечности. Я плюхаюсь обратно на землю, ухмыляясь ничему особенному, и двигаю руками и ногами туда-сюда, как морская звезда, хихикая про себя.

— Я думаю, что кто-то под кайфом, — дразнит Джексон, наклоняясь ко мне и улыбаясь.

— Я чувствую себя великолепно!

Я продолжаю двигать ногами туда-сюда, как в детстве, когда мы с Дрю часами играли в эту игру на песке, удовлетворенно вздыхая.

— Мне следует чаще курить травку.

Джексон фыркает, затягиваясь еще раз, не сводя с меня глаз.

— Кто вообще так делает? — интересуюсь я. — Выходит на пробежку, а потом курит косяк?

Я подпрыгиваю, раскачиваясь в воображаемом ритме, напевая себе под нос, и отрабатываю некоторые из балетных движений.

— Я делаю все возможное, чтобы заглушить реальность, — глухо произносит он. — Бегать, курить, трахаться, участвовать в гонках.

Он ухмыляется, когда я теряю равновесие на песке и падаю.

Я убираю спутанные волосы с лица, хихикая и извиваясь на песке, и удивляюсь, почему в этом штате травка все еще считается незаконным веществом для тех, кому меньше двадцати одного года. Все, что заставляет вас чувствовать себя так хорошо, должно быть в свободном доступе.

— Тебе следует больше смеяться, — говорит Джексон, угрожающе приближаясь, когда он убирает мои спутанные волосы за уши. — Ты выглядишь еще красивее, когда улыбаешься.

Он проводит большим пальцем по моей нижней губе, и у меня перехватывает дыхание. Хихиканье прекращается, и более сильные эмоции берут верх, пока мы смотрим друг на друга, в воздухе вокруг нас гудит электричество. Моя грудь вздымается, и рой бабочек вторгается в живот, когда я чувствую его прикосновение каждой частичкой себя. Джексон опускает свой взгляд на мой рот и просовывает большой палец между губами.

Я виню травку в том, что делаю дальше.

Мой язык вырывается наружу, пробуя на вкус его большой палец, мягкими движениями касаясь кожи. Он издает низкий стон и обрушивается губами на мои. В мгновение ока мы целуемся так, как будто никогда раньше никого не целовали. Его губы вызывающие, требовательные и голодные, когда он пирует на моих губах, и я отвечаю тем же, что и получаю. Он притягивает меня к своему горячему телу, хватает за задницу и прижимает мои бедра к своим, вдавливая в меня твердую длину, заставляя стонать у его рта. Мои руки движутся по собственной воле, исследуя рельефные линии его обнаженной груди и спины, пока наши рты лихорадочно пожирают друг друга. Звезды взрываются за закрытыми веками, когда его язык проникает в мой рот, облизывая и посасывая, пока он прижимается ко мне бедрами так, что сердце пульсирует от желания.

— Мисс Эбигейл.

Я вскрикиваю от неожиданности, и отрываю рот от Джексона, когда резкий тон Оскара с грохотом возвращает меня на Землю. Я отползаю от Джексона и его дерзкого, понимающего выражения лица, кокетливых глаз и припухших губ, когда реальность того, что я только что сделала, бьет меня по лицу.

— Черт.

Я поднимаюсь на ноги, в то время как Оскар забирает мой рюкзак и сброшенный топ для бега, глядя на Джексона с плохо скрываемым отвращением.

— Увидимся в школе в понедельник, красавица, — говорит Джексон, подмигивая, когда встает. — Я буду с нетерпением ждать нашей встречи.