Мне показалось, что судьба очередной раз переместила меня на тринадцать лет назад. Там был табор, точнее его остатки. Стояли запряженные кибитки. Шумные цыганки загоняли внутрь малышню. Пегая лошадь флегматично отщипывала верхушки молодых камышей, прядала ушами. Ноги у нее были стреножены.

Повозка Лачи тоже была там. Знакомый цыган сидел на корточках у колеса, курил трубку. Время почти не сказалось на нем. Лишь чуть добавило седины и морщин. Моей знакомой видно не было. Это насторожило. Озарило запоздалое откровение — я понял, чей призыв слышал в ночи. Отнюдь не убиенного фантома. Лачи! Меня звала Лачи! И я сейчас ей нужен. Жизненно необходим.

Вниз по тропе я понесся бегом. Берег был крутой, почти отвесный. На полпути нога споткнулась о торчащий корень, и я едва не полетел кубарем. Но удержался и оказался внизу на своих двоих. Тут же подумал, как глупо смотрится мой бег, сбавил шаг, неспешно подошел к знакомой кибитке.

Цыган распрямился, не поднимая головы, старательно выбил трубку о каблук, сказал, как в прошлый раз:

— Пришел? Я думал, не успеешь.

— Пришел, — подтвердил я очевидное.

Он поднял глаза, и стало ясно, что взгляд у него усталый, измученный.

— Лачи тебя ждала. Сколько живу с ней, каждый раз удивляюсь, откуда она это знает заранее?

Губы мои искривились в усмешке.

— Я тоже.

— Пойдем.

Он сунул трубку в карман, подвел меня к торцу повозки, откинул выгоревший полог. Крикнул внутрь:

— Лачи, принимай гостей!

Оттуда ответа не было.

— Иди, — велел мужчина.

— Внутрь? — Удивился я. Почему-то в голове моей прочно засело, что цыгане чужих к себе в дом не приглашают.

— Внутрь, — подтвердил он. — Она сама не спустится. Плохая совсем. Сил у нее нет.

Я поставил ногу на выступ, оперся о борт, подтянулся и оказался внутри, огляделся. Здесь царил удивительный, необычный порядок. Всю поверхность устилал потертый ковер. Возле выхода стоял старый комод без ножек. У стены громоздились стопкой одеяла, подушки. В большой плетеной корзине лежала посуда. Стояли какие-то тюки. Между ними выглядывала большая фарфоровая ваза.

Лачи я обнаружил у дальней стенки. Почти неразличимую, под шелковым покрывалом. Увидел и не поверил своим глазам. От знакомой мне цыганки не осталось почти ничего. Была она изможденной, высохшей. Даже глаза и те потускнели.

— Лачи, — изумленно выдохнул я, — это вы?

— Я тебя ждала, — еле слышно прошептала она. — Я знала, что ты придешь.

Я криво усмехнулся.

— Мои визиты последнее время ни для кого не секрет. Тоже приснился сон?

— Нет, я ночью почувствовала, что ты здесь. Когда ты ходил к нему.

Последнее слово она произнесла беззвучно. Я прочел его по губам. Лачи улыбнулась.

— У тебя все вышло, мой мальчик?

Я опустился рядом с ее ложем. Сел по-турецки.

— Вышло. Надеюсь, эта тварь получила сполна.

— Это правильно, — сказала она, — поэтому я и взялась тогда тебе помогать. Дай ладонь. Хочу посмотреть твою линию жизни.

Я даже покачал головой.

— Куда вам, сил нет, сама еле жива, а все туда же — гадать собрались.

— Дай! — в ее голосе появился металл.

Хм. Ну хорошо. Не будем нарушать традицию. Я протянул цыганке ладонь.

— Правая, — Лачи погладила меня по руке, — это хорошо. Это правильно.

— Я помню. И что там?

Она чуть приподнялась. Самую малость. На большее просто не хватило сил. Вгляделась в переплетение линий, счастливо улыбнулась и откинулась на подушки.

— Прекрасно, мой мальчик, все у тебя будет прекрасно. Я довольна. А если ты сможешь мне помочь…

Лачи замолчала, уставилась на меня просительно. Рот мой расплылся в широченной улыбке. Паузу я держал строго по Станиславскому. Пока напряжение не достигло кульминации.

— Пять рублей, — сказал я и вытянул вперед ладонь.

Мне не нужны были эти деньги. Я просто не смог отказать себе удовольствии напомнить ей о прошлой нашей встрече.

Лачи расхохоталась. Хватило ее, конечно, ненадолго. Скоро смех сменился кашлем и хрипом. Я бросился было помогать, но был остановлен ладонью.

— Погоди!

Она сунула пальцы под край одеяла и вынула на свет божий синенькую купюру. Положила ее в мою руку.

— Квиты, — сказала она. — Жги.

Я выполз на край кибитки, сел, свесив ноги. Цыган протянул мне спичечный коробок. Купюра загорелась в один момент. Пламя пробежало по бумаге, остановилось у самых пальцев, погасло, осыпалось серебристым пеплом вниз, оставив в моих руках уголок с цифрой пять. Пальцы разжались, и этот последний огрызок, крутясь на ветру, упал в траву.

— Поможешь? — в голосе цыгана не было особой надежды.

— Помогу, — сказал я. Потом сам себя поправил: — По крайней мере постараюсь.

Он молча хлопнул меня по плечу, отошел, опять уселся под колесо, принялся раскуривать трубку. Я же вернулся обратно. Потер ладони, сделал серьезное лицо и произнес, как в старых фильмах:

— Нуте-с, больная, на что жалуемся.

— На смерть, — сказала Лачи серьезно.

Я вздрогнул, ощутил меж лопаток холодок.

— Достала она меня почти.

Смотрела старая цыганка при этом куда-то по правую руку от меня. Смотрела внимательно, словно ловила глазами чей-то взгляд. Я быстро оглянулся. Там было пусто.

— Рано тебе, — правильно поняла меня Лачи. — Не ищи с ней встречи прежде времени. Она еще возьмет с тебя долг. Она соберет свою жатву твоими руками. Тебе подарили три жизни?

Я кивнул.

— Теперь ты должен три жизни взамен.

Лачи прищурилась, задумалась.

— Точнее, уже две.

Прозвучало это так, что волосы зашевелились у меня на затылке. И я пообещал:

— Я постараюсь с ней никогда не встречаться, чтобы не отдавать долг.

— Не выйдет, — прошептала Лачи. — Ты, мальчик мой, с ней связан накрепко. С того самого момента, как пообещал свою жизнь в обмен на жизнь сестры.

Она замолкла, прикрыла глаза. Я судорожно сглотнул. Неужели так? Неужели за обещание придется расплачиваться. Лачи закашлялась. В груди у нее забулькало, захрипело. Звуки эти вернули меня к реальности.

— Господи, — проговорил я, — вы зачем все так запустили? Неужели нельзя было сходить к врачу?

— Тебя ждала, — просто сказала она.

В этих словах проявилось безграничное доверие. И я понял, что не имею права его не оправдать.

— Лачи, Лачи. Вы же взрослый человек.

Она подняла руку, приложила пальцы к моим губам, прерывая словоизлияние. Потом подхватила мою ладонь, положила себе на горло. Прошептала:

— Лечи, целитель.

И закрыла глаза.

Что мне оставалось делать? Я принялся послушно латать прорехи на ткани мироздания. Находить разорванные нити, вязать их в узелки. Нитей этих была хренова туча. Лачи за свою жизнь нагрешила от души.

Я вязал очередной узел. Жалел ее, жалел тех, кого она обманула. Удивлялся, ужался, поражался людской наивности. Лачи была настоящей цыганкой, и этим все сказано. Я не мог ее за это осуждать. Просто старался помочь.

Она лежала тихо-тихо, не шевелилась, не мешала. Не стонала, когда было больно. Не пыталась подсказать, научить, помочь. Молча принимала свою судьбу. И судьба оказалась к ней благосклонна.

Когда лечение закончилось, я перевернул ее на бок, прислонился ухом к спине, поднял восприятие на максимум, прислушался. В легких было спокойно. Исчезли хрипы, от болезни не осталось и следа.

Лачи это поняла.

— Все? — спросила она.

Я подтвердил:

— Все. Но следующий раз не ждите, идите к врачу.

— Зачем? — Цыганка хитро улыбнулась. — Я же заплатила тебе за лечение? Значит, ты обязательно придешь.

Я попытался понять, было это заявление шутливым или серьезным, но так и не смог определиться до конца. Тогда положил ладонь ей на глаза, мысленно велел ей спать. Лишь только ее дыхание стало тихим, мерным, сказал одними губами:

— Прощайте, Лачи. И больше не болейте.

Поднялся и побрел к выходу.